Почему в наши дни чистота считается нормой? Раньше людям было практически безразлично, насколько пыльно у них дома, — гигиена воспринималась иначе. Еще в XIX веке уборка была связана скорее с масштабными санитарными реформами в городах, чем с ежедневным наведением порядка в домах. С ростом промышленности и массового потребления товаров — мягкой мебели, текстиля и ковров чистота стала показателем статуса у среднего класса, а борьба с пылью — обязанностью прислуги, которая часами занималась уборкой. Forbes Life публикует главу из книги Джей Оуэнс «Пыль. История современного мира в триллионе пылинок» издательства «АСТ»
Раньше людям вообще было наплевать на пыль.
Понятие «домохозяйка» (англ. housewife) существует примерно с 1200 года и впервые появилось как husewif в аллегорической проповеди Sawles Warde, написанной на раннем среднеанглийском языке1. Но изначально оно относилось к земледелию и животноводству. Это сейчас мы понимаем «работу по дому» как вытирание пыли, подметание и стирку, а в Средние века и на ранних этапах современности все это совершенно не входило в основные обязанности домохозяйки. Женщина была занята другим: доила коров, ткала, делала мыло и свечи, поставляла продукты на рынок. Наведение чистоты было как еженедельным процессом (стирать одежду до появления водопровода было непросто), так и ежегодным — тут имеется в виду, что каждую весну со стен смывали сажу и копоть, а потом наносили новый слой известки.
Заманчиво считать средневековый мир грязным, но историки настаивают, что это несправедливый стереотип. Мы проецируем грязь на прошлое, чтобы сложился рассказ о прогрессе. «Чтобы мы сегодня смотрелись чистыми, нужно рассматривать прошлое как гору мусора», — говорит Джон Сканлан. Так или иначе, можно утверждать, что грязь не всегда так сильно морально обременяла людей. Когда-то пятно было просто пятном, а не клеймом на личности. Более того, американские фермерские семьи в начале и середине XIX века не просто не брезговали грязью, а даже «все еще высоко ее ценили», пишет Сьюллен Хой. «По их мнению, она не только порождала жизнь, но и была верным признаком скромности, честного труда и физической подготовки».
Чистота была вопросом благородства и вежливости. Люди старались мыться и надевать лучшую одежду перед воскресными походами в церковь, но вот «наряжание» в остальное время, когда ждет работа, считали просто-напросто «бахвальством».
Кэтрин Бичер, давая наставления по «домашнему хозяйству» в трактате 1841 года, рекомендовала просто соблюдать аккуратность и порядок — не надо, чтобы все сверкало, потому что безупречная чистота непрактична.
Тем не менее в XIX веке грязь превратилась в настоящий кризис для промышленного Лондона. Новая интенсивность производства привела к росту бедности, поскольку желающие работать на фабриках заполняли трущобы. В период с 1801 по 1841 год население Лондона удвоилось; в некоторых северных городах вроде Лидса — почти утроилось. Прежние санитарные системы (отходы собирали и продавали фермерам в качестве удобрений) не выдержали новой плотности населения. Проведя целый день на Темзе 7 июля 1855 года, ученый Майкл Фарадей написал письмо в The Times, где рассказал, что река превратилась в «бродящую канализацию», а фекалии около мостов собираются в такие плотные сгустки, что видны на поверхности.
И в Великобритании, и в США городские бедняки обычно жили в дешевых кирпичных многоквартирных домах высотой 4–5 этажей (по-английски такие дома называются tenements). Условия там были ужасающими. Вот, например, Чарльз Диккенс в «Очерках Боза» пишет: «Убогие домики, где выбитые окна заделаны тряпьем и бумагой и где в каждой комнате ютится по целому семейству, а подчас и по два и по три даже <...> Грязь всюду: перед самым домом — сточная канава, позади выгребная яма, в окнах сушится белье, из окон льются помои»*.
Санитарные инспекторы в Нью-йорке описывали обстановку в отчетах похожим образом. В частности, они сообщали, что недавно прибывшие иммигранты живут в сырых подвалах в центре города, в котором никуда не деться от зловоний 173 скотобоен. Сто тысяч городских лошадей производили более тысячи тонн навоза в день. А в Лондоне их было втрое больше — поэтому в 1894 году журналисты The Times прогнозировали, что «через полвека каждая улица Лондона будет погребена под девятью футами** навоза».
Густонаселенные города с антисанитарией — рассадники инфекционных заболеваний. В XIX веке мир охватили пять пандемий холеры. В 1832 году болезнь убила 55 тыс. человек в Великобритании. А в 1849 году она унесла еще множество жизней. В числе жертв были люди, пережившие Великий голод в Ирландии, чье здоровье уже и так было подорвано. В США за эти две волны холеры скончались 150 тыс. человек; сопоставимый ущерб понесли Германия, Мексика, Япония и другие страны. Желтая лихорадка, переносимая комарами, распространилась по пароходным маршрутам из Нового Орлеана и охватила Филадельфию с Нью-йорком, где нанесла страшный урон. Американский журналист Г. Л. Менкен писал, что от Балтимора несет «миллиардом хорьков».
Пришло время очистить город.
** *
Любопытно, что первая волна санитарных реформ прошла еще до того, как ученые увидели проблему гигиены такой, какой мы знаем ее сегодня.
Путем тщательных социальных исследований (примеры — отчет Эдвина Чедвика 1839–1843 годов о тяжелых жилищных условиях британского рабочего класса или карта Джона Сноу 1854 года, на которой он отметил кластеры случаев холеры в Сохо) была установлена четкая причинно-следственная связь между загрязнением окружающей среды и инфекционными заболеваниями. В те времена переносчиком болезней обычно считали «миазму» — злокачественную атмосферу, созданную гниющей растительностью и грязной водой, которая поражает людей со слабым телосложением и другими физическими предрасположенностями. Доктор Сноу скептически относился к теории «плохого воздуха» (и справедливо), но более точная «микробная теория» болезней получила должное признание на Западе только в 1860-е годы — благодаря работам Луи Пастера и Джозефа Листера.
Мысль, что микробы могут вызывать болезни, была вовсе не нова. Римский ученый Марк Теренций Варрон еще в 36 году до н. э. предупреждал, что в болотах водятся «мельчайшие существа, которых не увидеть глазами». В 1025 году персидский медик ибн Сина (Авиценна) высказал примерно то же самое в книге «Канон врачебной науки», которая использовалась в Европе в качестве учебного пособия вплоть до XVII века. Но идея не особо прижилась. Только после того, как в период с 1854 по 1883 год бактерию холеры открыли несколько раз, медучреждения начали что-то делать с этой информацией.
К счастью, эта причинно-следственная неопределенность не помешала эффективно решать проблемы. Летом 1858 года в Лондоне разразилась Великая вонь: Темза, переполненная нечистотами, стала гнить на жаре. Парламент, заседавший в здании прямо у реки, одобрил предложение инженера Джозефа Базэлджета построить главный коллектор длиной в 100 миль с соединительными трубами общей длиной более тысячи миль. Цель — оградить многие притоки рек, впадающих в Темзу, и отвести из нее сточные воды. Замысел сработал: систему водоснабжения очистили от холеры, распространение сыпного и брюшного тифа значительно сократилось. А сестра милосердия Флоренс Найтингейл, только что вернувшаяся с Крымской войны, принялась показывать, как чистота, свежий воздух и санитария могут спасать жизни. Самые грязные жилища, а именно трущобы в районах Фаррингдон и Сент-Джайлс, просто снесли. Тысячи представителей беднейших слоев населения — поденщики и костермонгеры (уличные торговцы), воры и секс-работницы, беспризорники и бездомные — остались без крова. «Некоторые из реформаторов, выступавших за расчистку трущоб, считали, что часть жителей еще можно спасти, выведя из беспорядочной среды, а вот остальные, по их мнению, уже настолько преданы аморальному образу жизни, что шансов на искупление нет», — сообщает блог об истории рабочего класса Past Tense. Это была не только буквальная, физическая чистка, но и социальная. Грязь города угрожала не только болезнями, но еще и моральным разложением и общественным беспорядком.
Та чистка в середине века была сосредоточена на инфраструктуре: воде, отходах и жилье. Пыли уделяли куда меньше внимания. Расстраивало это разве что экспертов в пыльных делах — например, домашнюю прислугу. Роберт Робертс в книге Guide for Butlers and Household Staff («Руководство для дворецких и домашнего персонала») 1827 года жаловался на мягкий уголь, который загрязняет тело, одежду, мебель и стены. А вот пыль от твердого антрацита нравилась Робертсу куда больше, ведь она, «легкая и мелкая, легко удаляется с каминной полки и мебели, не оставляя ни малейшего следа своего присутствия».
Флоренс Найтингейл сомневалась, что создать чистую окружающую среду легко. В книге «Записки об уходе», опубликованной в 1860 году, она критиковала «существующую систему устранения пыли» и называла ее просто-напросто «более равномерным распределением пыли по комнате». Как следствие, «с того момента, как комната становится комнатой, до тех пор, когда она перестает ею быть, ни один атом пыли не покидает ее пределов».
Найтингейл знала, что пыль вовсе не безобидна: частицы, отслаивающиеся от зеленых обоев, содержали мышьяк, а еще по всему помещению разносилась угольная пыль из камина. Комнаты нужно проектировать так, чтобы там было минимум поверхностей для накопления пыли: никаких недоступных выступов, карнизов и консолей; никаких обоев и ковров. Мебель должна быть изготовлена из материалов, способных легко выдерживать частые соприкосновения с влажной тряпкой. Что же касается стен палаты, то лучше всего, чтобы они были стеклянными или сделаны из чистого белого невпитывающего цемента. Потолки должны быть высокими, а окна следует открывать для обеспечения необходимой вентиляции.
Настояния Найтингейл значительным образом повлияли на дизайн больниц, но вот в домах XIX века этот строгий, даже протомодернистский подход не прижился. Они, напротив, были завалены вещами.
Беспорядок — современная проблема. Одно из наиболее заметных отличий сегодняшнего мира от мира доиндустриального — это количество вещей, которыми владеют люди. Раньше у большинства людей было очень мало вещей: они стоили дорого, поскольку делались вручную (причем не только рубашка или платье, но и ткань для них). В домах — относительно спартанские условия и шероховатые поверхности; до появления машинного производства идеальная гладкость и блеск были роскошью. Так, если пыль упадет на грубый деревянный или глинобитный пол, вы, возможно, этого даже не заметите. А если и заметите, то проигнорируете. Не любая пыль воспринимается как проблема, как грязь — оказывается, в этом вопросе важен не только вид частичек, но и объект, на который они приземляются.
Требуется изобретение потребительства.
Историки пишут, что в XVII–XVIII веках, когда благодаря колониализму и глобальной торговле в Европу стали поступать чай, кофе и индийский хлопок, случилась «трансформация желания». В условиях зарождающегося капитализма люди научились хотеть новизны и роскоши. В Китае позднего периода династии Мин в это же время тоже наблюдалось то, что местные историки называют «ростками капитализма»: обилие шелка, лакированной посуды, фарфора и книг. Но все же дом представителя среднего класса действительно стал наполняться новыми доступными предметами (все тем же фарфором и столовыми приборами, шторами и коврами, стеклами и зеркалами) только после промышленной революции и с ростом массового производства. В задымленных от каминов помещениях эти товары быстро теряли блеск. Литературный критик и философ Вальтер Беньямин описывает «плюш как пылесборник»: новый вид обивки мягкой мебели цеплял сажу.
Новому имуществу требовалась чистка, но новые представители среднего класса, стремясь подчеркнуть обретенный статус, не позволяли своим женщинам заниматься ничем подобным. Работа по дому — удел другого класса: прислуги.
К концу XIX века каждая восьмая представительница слабого пола старше 10 лет (в среднем, 15–20 лет — каждая третья) работала домашней прислугой. Бóльшая часть дня горничной уходила на борьбу с пылью и сажей. Начиналось все на рассвете, а зимой — даже раньше: нужно было вымести золу из очага и разжечь огонь, чтобы все проснулись в теплом доме. Перед завтраком горничная должна была подмести коридор и крыльцо, а чуть позже утром могла провести генеральную уборку в одной из комнат.
Тщательная уборка сравнительно крупной комнаты раз в две недели должна занимать не менее трех часов, учит книга 1889 года The Art of Housekeeping («Искусство ведения домашнего хозяйства») — одно из многих пособий по управлению персоналом для новых представителей среднего класса. В ней — очень строгие требования. «Все украшения необходимо перенести в другую комнату или сложить на центральный стол и накрыть чистой тряпкой. То же самое — со стульями. Их перед уходом из комнаты надо почистить щеткой. <...> Далее — подметание, после которого у горничной появляется возможность сбегать за “обедом” в виде хлеба с сыром и напитка — будем надеяться, не пива». (Да дайте вы бедной девушке пропустить кружечку!) «Пыль оседает полчаса. В это время можно промыть несколько украшений или отполировать металлические изделия. Затем следуют уборка, натирание воском и, наконец, вытирание пыли». Хозяйке дома настоятельно рекомендовалось «заглядывать в уголки, на высокие полки и т. д.», чтобы убедиться, что горничная выполнила работу должным образом. Пыль была способом микроменеджмента и ведения классовой войны.
Чтобы пыль не оседала на только что вымытых поверхностях, некоторые эксперты в области домашнего хозяйства советовали продвигаться сверху вниз. Другие учили перед подметанием посыпать ковры влажными чайными листьями, чтобы не поднималась пыль. Впрочем, в одном из пособий во избежание пятен от чая советуют заменить их «свежескошенной травой»: «Она лучше чайных листьев предотвращает пыль и придает коврам очень яркий свежий вид». (Ага, видимо, речь про яркие свежие зеленые пятна хлорофилла.)
Таким образом, в доме среднего класса с дюжиной комнат «над лестницей», каждая из которых тщательно убиралась раз в две недели, горничная могла работать днями напролет. А по воскресеньям, если повезет, она ходила в церковь.