Лучшая роль Тимоти Шаламе в хите о том, как Боб Дилан к успеху пришел.
1961 год на дворе. Кудрявый 20-летний молодчик автостопом едет в Нью-Йорк. Бродит по улицам с грязным рюкзаком за плечами и двенадцатью баксами в кармане, сигаретка в одной руке, кофр с гитарой в другой. Торчит в баре, где льются напитки и беседы о разнице между кантри и фолком. И наконец наведывается в больницу, куда загремел его кумир Вуди Гатри, – влиятельный автор народных песен. Там кудрявый молодчик встречает и сонграйтера Пита Сигера, после чего расчехляет гитару и поет композицию с говорящим названием Song to Woody. Пит впечатляется и устраивает молодчику выступление в одном из городских клубов. А представляет его так: «Теперь я хочу, чтобы вы тепло поприветствовали Боба Дилана».
Нынче модно проводить социальные исследования, поэтому вполне можно было бы организовать и опрос на тему «что вы знаете о Бобе Дилане?». Одни бы, наверное, почесали в затылке и промямлили, что жил вроде когда-то такой певец. Понятия не имея, жив ли он до сих пор (отвечаем – еще как). Другие бы изобразили понимание и воспроизвели несколько строчек из Mr. Tambourine Man, в паре мест перепутав слова. Третьи – меньшинство – прочитали бы мини-лекцию о том, как Дилан раздвинул границы фолка, прогремев своими аккордами в сердцах миллионов, а затем всех жутко взбесил, предав прежние идеалы и сменив акустику на электрогитару. Памятный вечер 25 июля 1965 года, когда Боб швырнул Like a Rolling Stone в разгневанную толпу на Ньюпортском фолк-фестивале и был ею освистан, под микроскопом изучил знаток корневой музыки Элайджа Уолд. Посвятив его влиянию на творчество Дилана и культуру 1960-х книжку Dylan Goes Electric: Newport, Seeger, Dylan and the Night That Split the Sixties. А Джеймс Мэнголд снял об этом отличное кино, замахнувшееся на «Оскара» в 8 категориях.
В 2017-м Тимоти Шаламе, еще в ранге подающего надежды, впервые попал в оскаровскую обойму с элегией «Назови меня своим именем», где прожег экран ролью импульсивного любителя персиков. За этим последовали фильмы хорошие и разные, от «Жарких летних ночей» до второй «Дюны», но не то чтобы Тимоти там из кожи вон лез – скорее был просто уместен. Зато в «Никому не известном» он стал, как сейчас принято выражаться, лучшей версией себя, выдав мощнейший перформанс в карьере. Прежде всего, Шаламе шикарно поет и бренчит на гитаре. С показной небрежностью, будто не слишком стараясь, но очевидно в совершенстве освоив дилановскую подачу со слегка гнусавым вокалом. Это важно, поскольку музыки в «Никому не известном» – море. В официальный саундтрек вошло 23 трека, а всего Тимоти 40 песен забацал. В специфической манере он также двигается и говорит: мямлит, горбится, без остановки смолит, пребывая в собственном герметичном мирке, где посторонним не рады.
Два с половиной часа фильма охватывают отрезок с 1961-го по 1965-й, вплетая музицирование в политический климат, но пуская последний чисто фоном. По телеэкрану, как правило. В новостных сводках или обрывках бесед мы слышим о маршах против сегрегации, Карибском кризисе, убийстве Кеннеди, но Мэнголда и соавтора сценария Джея Кокса историческая достоверность интересует в меньшей степени. Недаром в одном из эпизодов Дилан, которого Сигер подвозит на машине, переключает новости на Малыша Ричарда. Именно музыка-то уважаемых кинематографистов и привлекает. Причем не глубокомысленные копания в том, как она рождается, эволюционирует и все такое. А эмоции, что у окружающих вызывает, провоцируя порой разного рода конфликты (об этом чуть позже). Не только Шаламе, но и Моника Барбаро (фолк-звезда Джоан Баэз), и Эдвард Нортон (Пит Сигер), и Бойд Холбрук (Джонни Кэш) пели-играли самостоятельно, с винтажной аппаратурой, придавая всему похвальную аутентичность. Но, конечно, не документальность.
То есть занятная ситуация складывается. С одной стороны, артисты здорово похожи на прототипы, и осязаемый дух эпохи обволакивает каждый кадр (готовьтесь к флешбэкам в «Переступить черту» того же Мэнголда). С другой стороны, авторы жонглируют фактами с ловкостью опытных фокусников, не воссоздавая скрупулезно реалии дилановских 1960-х, но конструируя альтернативный мир, который в чем-то пересекается с миром настоящим, но во многом его игнорирует. Дилан, скажем, прибыл в Нью-Йорк не один, а в компании приятеля. Song to Woody он при первой встрече с Гатри не пел, дома у Сигера не ночевал, а сам Сигер не сидел у койки больного Вуди, дав киношному Дилану возможность одним махом сразить обоих кумиров. В Ньюпорте Боб не пел вместе с Баэз, Кэшем там и вовсе не пахло, да и отдельные хиты создавались в другое время и в иных обстоятельствах.
Необязательно включать нерд-режим и заниматься въедливым фактчекингом, чтобы заметить, сколько всего «Никому не известный» перевирает и приукрашивает. То ли в угоду голливудскому лоску, то ли во имя пущей увлекательности, но главное – ради общей мистификации. О которой Мэнголд заявил прямо в названии и выстроил вокруг этого сюжетное решение с загадочной фигурой тощего трубадура по центру.
«Я поняла, что не знаю тебя», – в пылу перебранки бросает Сильви (Эль Фаннинг), которая вообще-то с Бобом сожительствует. «Люди запоминают, что хотят, забывая остальное», – флегматично парирует Дилан, чье прошлое окутано туманом, поскольку режиссера не возбуждает «давидкопперфилдовская муть». Мы узнаем, что Боб раньше играл на ярмарках, впитывал аккорды, которым учили его заезжие ковбои, тащился от блюза и Хэнка Уильямса. На этом все. Он до последнего остается зашифрованной головоломкой, а усиливается эффект таинственности в 1965-м, когда Боб прячется от мира за темными очками и превращается в социопата, уходящего от очередной пассии прочь по залитой холодным светом улице.
Те, кто упрекал «Никому не известного» в отсутствии глубины, по-своему правы. В основном мы просто наблюдаем за тем, как приятные ребята с энтузиазмом исполняют великие песни, а конфликты – возвращаемся к ним – сводятся к резонансу из-за Dylan Goes Electric и любовному треугольнику певца с Джоан Баэз и Сильви Руссо, оставившему его в результате в гордом (и, разумеется, загадочном) одиночестве. Женщины его вдохновляли, он с ними спал, посвящал им хиты, но вел себя как законченный придурок – гений, что с него взять. И Барбаро с Фаннинг в одной половине сцен с восхищением пожирают Боба глазами, а в другой половине пронзают его недовольными или трагичными взглядами. Вместе нам, дескать, не быть, но поешь ты классно, этого не отнять.
С Dylan Goes Electric все немного сложнее. И в силу важности события, где Боб восстал на среду, его породившую. И за счет сплетения творческой линии с отношениями Дилана и Сигера, ставшего для него подобием отцовской фигуры, а потом оказавшегося не у дел (такого уютного Нортона мы, кажется, еще не встречали). Но и эти драматичные страницы Мэнголд перелистывает не больно-то вдумчиво, оставляя на кульминационных эпизодах – когда Дилану срывали шоу – отпечатки фарса.
В целом придираться к тому, что кино получилось поверхностным, в общем-то можно. Но совершенно не нужно. Ведь пытаться понять, как Дилан сочинял песни, – все равно что объяснять фильмы Линча. Гиблое дело, провальное априори. Хотите одним глазком заглянуть за занавес и расширить музыкальный кругозор? Включайте любой дилановский док, от «Не оглядывайся» 1967-го до Rolling Thunder Revue 2019-го, с особым акцентом на «Нет пути назад» 2005-го. И авось чуть больше узнаете о том, в какой атмосфере рождались гимны минувшего века. А если эти картины вы вызубрили наизусть, ну или вовсе не желаете с ними связываться, расслабьтесь и проплывите по неспешному течению «Никому не известного», который не рассказывает, как все было на самом деле, но показывает, как оно могло быть. Показывает эффектно, душевно, с огромной любовью к Дилану и его окружению: точно сидишь на квартирнике, вроде тех, что по ТВ в новогоднюю ночь крутят, и подпеваешь да пританцовываешь, славно проводя время с непосредственными виновниками торжества.
Есть ли у фильма шансы на «Оскаре»? Серьезные – едва ли. На крупных премиях «Никому не известный» остался никем не востребованным. Не считая некоторых сообществ критиков и профессиональных гильдий, включая актерскую, отметившую Шаламе в обход Эдриана Броуди из «Бруталиста» и Рэйфа Файнса из «Конклава». Все здесь хорошо, казалось бы: и солирующий Тимоти, и Нортон с Барбаро на бэк-вокале, и постановка, и костюмы, и звук. Но в каждой категории давно нарисовался свой фаворит, по сравнению с которым Мэнголд сотоварищи – скорее темные лошадки. Для Джеймса это превращается в недобрую традицию, поскольку он, вероятно, пролетит уже с третьей и четвертой номинациями (режиссура плюс адаптированный сценарий). Но если вдруг что-то получит, символично было бы эту церемонию проигнорировать. Ведь и сам Дилан на вручение нобелевки по литературе не явился. А за Мэнголда в случае чего пусть Шаламе отдувается. Ну или Марк Эйдельштейн – для полноты мистификации.