Поэзия Васильева близка народно-песенному творчеству – сочностью языка, буйностью образов, характером изобразительных средств
В 30-е годы прошлого века его имя было у всех на слуху. Павла Васильева называли "юношей с серебряной трубой" и "нечаянной радостью русской поэзии". В Москве без устали обсуждали его необыкновенные стихи, впрочем, как и многочисленные скандалы, с ним связанные.
Сам Васильев писал о себе: "Я, детеныш пшениц и ржи, // Верю в неслыханное счастье..." В своих произведениях поэт создавал удивительный мир, переполненный яркими образами. Там мелькают "синие стрелы щук", "рыбой плывут" опавшие листья, дым падает "подбитым коршуном", гусь ныряет "за золотой серьгой" и можно увидеть даже "волчьи изумруды"...
И сам он был таким же ярким. Варлам Шаламов вспоминал: "Это был высокий, хрупкий человек с матово-желтой кожей, с тонкими длинными музыкальными пальцами, ясными голубыми глазами. Во внешнем обличье не было ничего от сибирского хлебороба, от потомственного плугаря. Гибкая фигура очень хорошо одетого человека, радующегося своей новой одежде, своему новому имени <...> Скандалист или апостол — род славы еще не был определен".
А вот еще один портрет, авторства поэта Льва Озерова: "Глаза ярые, поначалу кажутся шалыми, диковатыми, а потом детскими, даже растерянными. <...> Во взгляде сперва заметна лихость, потом грусть, может быть, и отчаянье, скорее решимость. <...> По скулам сновали неприметные молнии. Что они означали? Горд, самолюбив — а как же. Характер!"
Мятежный, дерзновенный характер Васильева отмечали многие современники. "Характер его был неуравновешенный, быстро переходящий от спокойного состояния к сильному возбуждению. Впечатлительность повышенная, преувеличивающая все до гигантских размеров. Это свойство поэтического восприятия мира, нередко наблюдаемое у больших поэтов и писателей, как, например, Гоголь, Достоевский и Рабле", — вспоминал Николай Асеев.
Осип Мандельштам говорил: "В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и Павел Васильев".
Похоже, равнодушным этот сложный, дерзкий в поступках и стихах человек не оставлял никого.
В КАЗАХСКИХ СТЕПЯХ
Павел Васильев родился в Казахстане (точная дата рождения не установлена), в небольшом городке Зайсан на берегу одноименного озера. А детство его прошло в Павлодаре, в доме на Церковной улице, куда переехала семья Павловых (сейчас в этом доме открыт музей поэта). Потом Павел напишет о нем:
Так вот где начиналась жизнь моя!
Здесь канареечные половицы
Поют легонько, рыщет свет лампад,
В углах подвешен.
Книга "Жития Святых", псалмы.
И пологи из ситца...
Родители будущего поэта были людьми неординарными. Николай Корнилович Васильев был сыном пильщика дров и прачки. Но сумел окончить пять классов городского училища и поступить в Семипалатинскую учительскую семинарию. После учился в Томском учительском институте, а затем работал учителем математики, методистом, инспектором отдела народного образования... Он написал несколько учебников и как педагог-новатор переводился в разные школы. В Павлодаре он стал директором школы. Мать, Глафира Матвеевна, была единственной дочерью мелкого купца Матвея Васильевича Ржанникова, торговавшего скобяным товаром. Она с отличием окончила женскую прогимназию, знала французский язык, увлекалась музыкой, любила поэзию, много читала. Свою любовь к литературе Глафира Матвеевна стремилась привить детям. А их у четы Васильевых было шестеро. Старшие, Володя и Нина, погибли в младенчестве от эпидемии. Затем родились четыре сына: Павел, Борис, Виктор и Лев.
В доме на Церковной улице жила большая дружная семья: Матвей Васильевич и Варвара Федоровна Ржанниковы, Глафира и Николай Васильевы и четверо их детей. Хватило места и родителям Николая Васильева — Корнилию Ильичу и Марии Федоровне.
Любовь к книгам Паня, как называли Павла в семье, унаследовал от матери. А к фольклору его приобщили дед и бабушка по отцовской линии. Корнилий Ильич и Мария Федоровна были неграмотны, но знали множество народных песен и легенд.
В то время в Казахстане было широко распространено тамырство. Слово "тамыр" в переводе с казахского означает "корень". Тамырство возникло как народная дипломатия — русские и казахи посылали друг другу делегатов с предложениями взаимовыгодного сотрудничества. Оно перерастало у людей разных национальностей в крепкую дружбу. У деда Корнилия было много тамыров в аулах. Нередко он ездил к ним в гости и брал с собой старшего внука, Павла. А степняки часто гостили в доме Ржанниковых.
В павлодарской школе, где учился Павел, преподавали политические ссыльные, среди которых встречались даже университетские профессора. Учитель литературы Давид Васильевич Костенко был большим знатоком и любителем поэзии. Уроки рисования вел профессиональный художник-передвижник Виктор Павлович Батурин, друг Репина и Шишкина. Он учил, что поэзия и живопись есть одно и то же и настоящий художник может нарисовать даже тишину — однажды он дал детям именно такое задание...
В общем, все, что окружало Павла, счастливо способствовало развитию его природного поэтического дара.
В ПОИСКАХ НОВЫХ ГОРИЗОНТОВ
Получив аттестат об окончании школы второй ступени, Павел отправляется через полстраны — в далекий Владивосток, чтобы поступить в местный университет на факультет японского языка — во всяком случае, так позже говорил сам Васильев. Хотя нужно помнить, что к собственной биографии Павел относился творчески. Проще говоря, многое присочинял...
На самом деле он подал документы на агрономический факультет. Исследователи перебрали протоколы приемной комиссии Государственного Дальневосточного университета за 1926 год и в графе рассмотрения заявлений, поданных на агрономический факультет, обнаружили имя Васильева П.Н. А вот данные о его зачислении и учебе отсутствуют. Ведь в университете он не проучился ни дня. Более того, по воспоминаниям Константина Вахнина, приехавшего во Владивосток вместе с Васильевым, Павел даже не сдавал вступительных экзаменов. Он жил на правах абитуриента в студенческом общежитии в Гнилом Углу и "атаковал редакции местных газет, устанавливал творческие контакты с литераторами". Приятели подрабатывали грузчиками в порту. "Павел физически был слабее других, и работа оказалась для него тяжела", — вспоминал Вахнин. Через пару недель Васильев бросил ходить в порт.
Во Владивостоке Павел написал удивительные стихи о море:
Бухта тихая до дна напоена
Лунными иглистыми лучами,
И от этого, мне кажется, — она
Вздрагивает синими плечами.
Белым шарфом пена под веслом,
Темной шалью небо надо мною...
Ну о чем еще, скажи, о чем
Можно петь под этою луною?
Но главное — в этом городе Васильев познакомился с Рюриком Ивневым и поэтами есенинского круга. И вот 6 ноября 1926 года владивостокская газета "Красный молодняк" напечатала стихотворение Васильева "Октябрь", затем — еще два: "Владивосток" и "Из окна вагона". А в конце ноября Ивнев устроил 16-летнему Васильеву выступление с чтением стихов в актовом зале университета. В декабре юные поэты Павел Васильев и Андрей Жучков покидают Владивосток. Из Хабаровска Васильев пишет Ивневу: "Читали мы с Жучковым стихи на Хабаровском ЛХО — понравились..."
Хабаровская газета "Набат молодежи" печатает подборку стихов Васильева, а сам он едет в Новосибирск. Знакомится с редактором журнала "Сибирские огни" писателем Владимиром Зазубриным. Писатель Николай Анов так вспоминал о первой встрече Васильева с сотрудниками журнала: "Он читал стихи. Читал великолепно. Стихи были сочные, самобытные, властность и убежденность в своей правоте поражали в них".
В июле 1927 года 17-летний Васильев добирается до столицы. Он поступает в Москве на рабфак искусств, а в декабре возвращается к родителям, которые к тому времени переехали в Омск. Покорить столицу с первой попытки ему не удалось, но в своем призвании он был бесконечно уверен.
ДОРОГА К СЛАВЕ
В Омске Васильев общается с молодыми литераторами, увлеченно рыбачит на Иртыше и пишет стихи — почти каждую ночь.
Он заканчивает поэму "Прииртышье", впоследствии названную "Песня о гибели казачьего войска". А еще здесь к Павлу Васильеву пришла первая большая любовь: Галине Анучиной он посвятил одно из лучших своих лирических стихотворений:
Так мы идем с тобой и балагурим.
Любимая! Легка твоя рука!
С покатых крыш церквей, казарм и тюрем
Слетают голуби и облака.
Они теперь шумят над каждым домом,
И воздух весь черемухой пропах.
Вновь старый Омск нам кажется знакомым,
Как старый друг, оставленный в степях...
Галина Николаевна потом вспоминала: "Я полюбила его сразу. Он был красив и писал прекрасные стихи".
Но вскоре Павел вновь едет в Новосибирск. Там он сдружился с поэтом Николаем Титовым. Друзья проводили время в кабачках и ресторанчиках. А потом им поступило предложение, от которого нельзя было отказаться. Журнал "Сибирские огни" предлагает Павлу Васильеву и Николаю Титову отправиться в экспедицию по Сибири и Дальнему Востоку. Конечно, они не раздумывали ни секунды. И началось новое странствование, о котором сложено много легенд. Васильев будто бы прошел всю Сибирь от Обской губы до Алтая, мыл золото, работал каюром в тундре и культработником на Сучанских копях, ходил на пароходах по Енисею и Амуру... Появлением части этих легенд мы обязаны письму поэта однокласснице, в котором реальность перемешана с вымыслом.
Двигаясь по Транссибу, Васильев и Титов там и тут печатали стихи под псевдонимами Павел Китаев и Николай Ханов. В Благовещенске они завербовались на прииск "Майский" на Селемдже — притоке Зеи. Под псевдонимом Старатель Васильев печатает заметки в местных газетах. Потом, в 1930-е годы, выйдут две книги его очерков: "В золотой разведке" и "Люди в тайге", свидетельствующие о незаурядном прозаическом даре Васильева. Но прииск, похоже, друзьям вскоре наскучил, они отправились в Хабаровск. Но там наслаждаться литературной известностью им пришлось недолго. В прессе появляются клеймящие "богемное" поведение поэтов статьи. Друзей перестают печатать. И они отправляются во Владивосток. Здесь Васильев какое-то время служит матросом на промысловом судне (позже его именем во Владивостоке назовут один из катеров). В августе 1929 года в главной приморской газете "Красное знамя" выходят его очерки: "На Тафуине" (так называется рыбацкий поселок под Находкой), "По бухтам побережья", "В гостях у шаландера". Годом позже дальневосточные очерки Васильева выйдут и в столице — "В далекой бухте", "Город рыбаков Хан-Шинь-Вей" (искаженное китайское название Владивостока), "День в Хакодате". Побывал ли Павел в Японии на самом деле, доподлинно неизвестно. Быть может, он по своему обыкновению вдохновенно фантазировал, записав услышанное об азиатских городах...
В сентябре 1929 года Васильев приезжает в Москву. Живет с друзьями-поэтами в Кунцеве. Его приглашают работать в газету "Голос рыбака". В ней Павел публикует свои дальневосточные очерки. Потом там появляются его стихи, объединенные в цикле "Песни дальневосточных рыбаков". Столица наконец начинает покоряться дерзкому парню из сибирской глубинки.
СТАТЬ ПЕРВЫМ ПОЭТОМ
"Я буду первым поэтом в России", — сказал Павел своему другу в 16 лет. И почти добился своего. В 1930–1932 годах стихи Васильева печатались в "Известиях", "Литературной газете", "Новом мире", "Огоньке" и других столичных изданиях.
"Ничего подобного до Павла Васильева в русской поэзии не было. С ним в нашу поэзию пришла Азия, веселая и мужественная, звонкая и яркая, гостеприимная и жесткая..." — писал поэт Сергей Поделков. Впрочем, признание поэтического таланта сопровождалось постоянными оговорками о чуждости творчества Васильева новому строю.
Дар Васильева был необыкновенного, избыточного свойства: стихи в нем действительно "жили", рождаясь почти мгновенно. Неудивительно, что писал он много и страстно. Огромные эпические поэмы, в которых каждая строфа насыщена яркими деталями, лирические стихотворения... Причем это только то, что дошло до нас. А сколько их сгинуло безвозвратно?
По яркости красок его лучшие поэмы "Соляной бунт" и "Песня о гибели казачьего войска" литературоведы сравнивают со "Словом о полку Игореве" и шолоховской эпопеей "Тихий Дон".
"Песня о гибели казачьего войска" повествует о трагедии братоубийственной Гражданской войны. Позднее Вячеслав Завалишин писал о ней: "Сознательно или интуитивно Павел Васильев написал поэму о самоистреблении обоих станов".
Кончились, кончились вьюжные дни.
Кто над рекой зажигает огни?
В плещущем лиственном неводе сад.
Тихо. И слышно, как гуси летят,
Слышно веселую поступь весны.
Чьи тут теперь подрастают сыны?
Чья поднимается твердая стать?
Им ли страною теперь володать,
Им ли теперь на ветру молодом
Песней гореть и идти напролом?
А вот как начинается поэма "Соляной бунт" — поэма о сибирском казачестве, "замешанная на крови соленой". Она повествует не только о бунте киргизов, работавших на соляных озерах, и усмирении этого бунта казаками, но и о жизни, быте, традициях сибирского казачества.
Желтыми крыльями машет крыльцо,
Желтым крылом
Собирает народ,
Гроздью серебряных бубенцов
Свадьба
Над головою
Трясет.
Поэзия Васильева близка народно-песенному творчеству — сочностью языка, буйностью образов, характером изобразительных средств. Слово у него материально и ощутимо — ты видишь картину, движение, дыхание самой жизни.
И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича,
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И — деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзая в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!
Поэтическая атмосфера в художественном мире Павла Васильева часто накалена до предела. Эту особенность отметил литературный критик Михаил Эпштейн: "Среди других русских поэтов Васильев едва ли не самый крутой по характеру лирического героя, которого и в природе влечет все тяжелое по весу, плотное по составу, косое по направлению — как хищный бросок". Лирический герой "не созерцатель природы, а деятельный участник ее буйных и кровавых пиршеств, ее наивное и жестокое дитя, которое соперничает со зверем и тем самым роднится с ним".
Впрочем, встречаются и исключения из этого правила.
Я призываю вас — пора нам,
Пора, я повторяю, нам
Считать успехи не по ранам —
По веснам, небу и цветам.
Павел Васильев, поэт редкого таланта, был очень разным...
РУССКИЙ АЗИАТ
Приятель Есенина Рюрик Ивнев после знакомства с Васильевым написал: "В глаза веселые смотрю, ах, все течет на этом свете, с таким же чувством я зарю и блеск Есенина отметил". Словно бы он предчувствовал трагическую судьбу молодого поэта.
Когда погиб Есенин, павлодарскому мальчишке Васильеву было всего 15 лет. Узнав о трагической гибели любимого поэта, Павел просит учителя литературы провести есенинский урок в память о нем. И урок состоялся.
Многие считали, что судьбы Есенина и Васильева были похожи, как, впрочем, и сами поэты. Но было и серьезное отличие. Васильев принадлежал двум культурам — казахской и русской. Не зря его называли "Русский азиат". В своей поэзии Павел Васильев соединил русские и казахские фольклорные традиции.
"С появлением Павла Васильева, я бы сказал, впервые в оригинале, минуя переводческие издержки, в русскую советскую поэзию вторглись образы казахской степи. И вместе с ними сама Азия", — пишет казахский поэт и литературовед Бахытжан Канапьянов.
Родительница степь, прими мою,
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою!
А ветер в его стихах оборачивается то ли невиданным конем, то ли таинственным степным всадником:
Ветер скачет по стране, и пыль
Вылетает из-под копыт.
Ветер скачет по степи, и никому
За быстроногим не уследить.
Часто бывая на айтысах (состязаниях певцов-акынов), Васильев хорошо изучил принцип построения традиционных казахских стихов. Потом он решил попробовать писать в такой стилистике, но на русском языке. Причем под псевдонимами Мухан Башметов и Амре Кишкенали — именно этим авторством Васильев обозначил собственные стихи, написанные от лица казахских акынов.
ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ
Твердо уверенный в гениальности своего поэтического дара, Павел Васильев примерным поведением никогда не отличался. Он любил выпить, за дебоши регулярно попадал в милицейские участки во Владивостоке, Новосибирске, Омске. А потом и в Москве.
Однажды на веранде московского ресторана "Прага" Павел Васильев повстречался с однофамильцем — поэтом Сергеем Васильевым, с которым у него был давний конфликт. Заказал яичницу на десять желтков, а когда она была готова, подошел сзади к оппоненту и со словами: "Не позорь фамилию Васильевых!" опрокинул содержимое сковородки ему на голову. "Скандал, Сергей скатертью обтирает лицо и голову, соображает, в чем дело, и набрасывается, как тигр, на Павла. Начинается драка. Столики летят в разные стороны, бьется посуда, посетители убегают к дверям, появляется милиция", — вспоминала вторая жена поэта, Елена Вялова (первый брак Васильева с Галиной Анучиной к тому времени распался, его не спасло даже рождение дочери Натальи. — Прим. авт.).
Инцидентами с милицией неприятности Павла Васильева не ограничились. Ведь еще в 1929 году в журнале "Настоящее" о нем писали: "...сын богатой кулацкой семьи, поэтому он так враждебно настроен к Советской власти. Из его стихотворений смотрит лицо классового врага". Весной 1932 года Павел Васильев был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов — так называемой "Сибирской бригаде". На Лубянке он, разумеется, тоже писал стихи:
Сначала пробежал осинник,
Потом дубы прошли, потом,
Закутавшись в овчинах синих,
С размаху в бубны грянул гром.
Плясал огонь в глазах саженных,
А тучи стали на привал,
И дождь на травах обожженных
Копытами затанцевал.
В этот раз гроза прошла мимо — поэт отделался условным наказанием. Но это было только начало.
В 1934 году вышла статья Горького "О литературных забавах", которая положила начало травле Павла Васильева: "Жалуются, что поэт Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил поэт Сергей Есенин. <...> от хулиганства до фашизма расстояние "короче воробьиного носа".
Павел Васильев ответил почтительным письмом Горькому, а по знакомым между тем разошлось его шутливое четверостишие:
Выпил бы я горькую,
Да боюся Горького,
Горького Максима,
Ах, невыносимо!
Тучи сгущались. 10 января 1935 года "Литературная газета" опубликовала постановление об исключении Павла Васильева из Союза писателей.
24 мая в "Правде" было опубликовано открытое письмо двадцати писателей, где поведение Васильева квалифицировалось как "аморально-богемное или политически-реакционное". В нем сообщалось об "отвратительном дебоше" в писательском доме, где, по словам авторов письма, Васильев избил поэта Джека Алтаузена, "сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками и угрозами расправы по адресу Асеева и других советских поэтов".
В июле Васильев был арестован. За "злостное хулиганство" суд приговорил его к полутора годам лишения свободы. В тюрьме Васильевым были написаны три замечательные поэмы: "Принц Фома", "Женихи" и "Христолюбовские ситцы". А уже весной 1936 года поэт был досрочно освобожден.
Третий арест будет для Васильева последним — чуда не случится. Его арестуют в феврале 1937 года по сфабрикованному нелепому обвинению в принадлежности к "террористической группе", якобы готовившей покушение на Сталина. 15 июля коллегия Верховного суда СССР приговорила поэта к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение на следующий день. В свои неполные 27 лет Павел Васильев был расстрелян в Лефортовской тюрьме...
Пока шло разбирательство, Павел Васильев написал свое последнее стихотворение, надеясь, что его вышлют отбывать наказание в Сибири.
Снегири взлетают красногруды...
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю...
Не сбылось...