Рекордом 2024 года на строительном рынке Новосибирска можно назвать инвестиции в покупку земельного участка в рамках проекта КРТ на Журинском спуске — более 3,131 млрд рублей. В ходе торгов цена за участок выросла в 25 раз. По стоимости права за заключение договора КРТ этот проект занял третье место в России (первое и второе удерживает Москва).
На очередной площадке, которую компания «Брусника» запускает в Новосибирске, девелопер покажет новейшую вариацию своей архитектурной идеологии — «социализованного градостроения». Эта концепция для «Брусники» в принципе марочная, фирменная. А жилмассив на Журинском спуске Новосибирска станет самым насыщенным ее воплощением.
В новосибирском портфолио компании новый жилмассив — самый масштабный на сегодня опыт работы в городском центре. Рекордный в номинации «архитектурный объем/градостроительная значимость». Не по метражу, а по будущей роли в городском «я».
Самый большой в чисто метражном смысле «брусничный» проект Новосибирска — «Европейский берег» — это все-таки район средней удаленности. Жилмассив на Зыряновской-Декабристов — да, тоже центр. Но у него пропорции поменьше, и некоторое смещение от основной планировочной оси района — улицы Кирова. Функция этого квартала — эффектное соседство с макромасштабами улицы. Он, так сказать, очаровывает контрастом: вполне мегаполисной, но более миниатюрной, чем на Кирова, архитектурной пластикой.
А вот район у озера Верховое ни с чем другим не состоит в дуэте — будет «звучать» в соло-режиме, он сам себе референция за счет нюансов собственной композиции. И он среди всех площадок «Брусники» — самый «центровой».
Да, сейчас он таким не выглядит. Но за это спасибо специфической «биологии» Новосибирска. В советские годы он весьма причудливо рос: ускоренная индустриально-типовым домостроением урбанизация «обтекала» самые проблемные районы старого Новосибирска, предпочитая разливаться по пустошам.
В итоге посреди многоэтажной урбанизированной среды то там, то тут пестрели выжившие островки архаики — разнообразные «шанхаи», «нахаловки», «жигановки», «кулацкие поселки».
Первым опытом перезапуска такой локации была работа компании на улице Декабристов: в итоге барачно-избяную предысторию этого места помнят сейчас только старожилы. На Журинском же спуске архаика расстелилась шире и привольнее — из-за сложного рельефа до модернизации этой территории руки у города долго не доходили.
Но поговорка про преимущество поздно над никогда не зря придумана: то, что место досталось под КРТ именно «Бруснике» — вариант, пожалуй, лучший из вероятных. За окрестности озера Верхового компания берется в расцвете зрелости — с большим багажом опыта, с богатой архитектурной палитрой и обширным пулом международных творческих партнеров.
Людям со стереотипным представлением о современной городской архитектуре многие аспекты в работе застройщика покажутся парадоксальными и даже вызывающими. Например, весьма сдержанное отношение к идеям Ле Корбюзье. Считается, что тощий очкастый лик великого франко-швейцарца у каждого архитектора в красном углу жилища висит на месте иконы. Но нет, далеко не у всех. Например, застройка «Европейского берега» у ортодоксального лекорбюзианца вызовет когнитивный диссонанс и истерику. Потому что по структуре это классический старо-европейский город, который архитектор ненавидел как явление. Поэтика Ле Корбюзье — это Бразилиа, Бонн и Астана: башни посреди зеленого газонно-паркового простора, рассеченного скоростными магистралями. У этой монументальной красоты до сих пор хватает поклонников. Но они, как правило, построенные в таком стиле города любят издалека, не живя в них лично. Те же, у кого личный опыт проживания имеется, обнаружили, что «корбюзианский» город оптимально хорош с птичьего полета или в виде пенопластовых брусков на зеленом синтетическом ковролине. А конвертируясь из макета, он резко теряет в обаянии. Потому что широко расставленные постройки делают пешие перемещения утомительными, зеленые пространства между самодостаточными зданиями быстро превращаются в пустыри.
И уже к концу 1970-х на устах культурологов появилось выражение «лекорбюзианская десоциализация». Города из макроэлементов, без малой уличной сети (которую Ле Корбюзье считал мелкотравчато-мещанской) не дают складываться социальным связям, в них не возникают сообщества горожан. У них нет уличной жизни, поскольку фактически нет улиц в их исконном понимании — есть магистрали.
Новосибирск — город, ставший легкой жертвой лекорбюзианства: история и динамика его развития делали такую участь практически неизбежной. Но судьба города, в отличие от человеческой, — сюжет, поддающийся редактированию.
«Брусника», являясь бесспорным оператором модернисткой урбанизации, вернула в эту практику атрибуты традиционного города: иерархическую типологию улиц (магистраль-проспект, среднепотоковая улица, малая улица, переулок, внутриквартальный проезд), градиентную застройку, квартальную структуру, сплошную линию коммерции на первых этажах.
Как это выглядит живьем — каждый может посмотреть на «Европейском береге». Как это будет в новейшей вариации — это в ближайшем будущем можно будет увидеть на Журинском спуске.
Некоторые архитектурные решения в этом новом районе будут самоцитатами: на «Евробереге», на «Мылзаводе», на Зыряновской вызрел и накопил яркие приметы фирменный стиль. А фирменный стиль — ресурс мощный. Другие же — «фишка места», уникалия, придуманная именно для этой территории.
В числе таких приемов, например, «дома-мосты» — висячие корпусы-перпендикуляры, связывающие соседние здания. Или «озерные» ярусы — здания, являющиеся, по сути, видовыми площадками для озера Верховое. Разумеется, каждое из них будет иметь собственный функционал (в основном это культура, искусство и педагогика). Но быть еще и местом любования — роль пусть и неофициальная, но прописанная на композиционном уровне.
Плотное соседство и конвергенция функциональных зон — идея, прошедшая убедительную обкатку на примере «Европейского берега».
Например, школа, построенная там по авторскому проекту голландских архитекторов, по духу своему является этаким спектаклем пространств и назначений: ее внутренние помещения плавно перетекают друг в друга, позволяя импровизировать с их назначением, а объемы культурно-зрелищных зон сконфигурированы так, чтобы во внеурочное время служить и родителям учеников.
В традиционном европейском городе подобной многозадачностью обладают здания, зовущиеся «сити-холлами» или просто «халле» (в зависимости от этнической сущности конкретной муниципии). В ролевой структуре квартала школа получила миссию «сердца», «магнита», дала новый ритм и новые мотивации внутриквартальному трафику.
Позитивность этого эффекта побудила и вторую по счету школу района сделать столь же насыщенной миссиями — без повтора архитектурных форм, разумеется.
А потом этот совокупный практикум будет транслирован на Журинский спуск — чтобы и там создать пространство, насыщенное социальной жизнью, социальным «кровотоком».
Чтобы предотвратить «часы замирания» (реалия, привычная для обычных спальных жилмассивов), архитекторы продумывают средства профилактики: разнообразие инфраструктуры, плотную сеть улиц с разновекторными связками.
Плотная нарезка улиц — решение довольно «лакомое» для Новосибирска, притягательное своей романтичностью. Ибо историческую версию такой структуры город не застал просто в силу своей молодости. А эффекта темных ущелий, так называемого синдрома Толедо, поможет избежать высотный градиент: здания, упорядоченные по этажности, не будут затенять друг друга.
Такое сочетание композиционных и инфраструктурных решений позволит жилмассиву уже на фазе первой-второй очереди выглядеть живой и социально-активной средой — какой и подобает быть центральному району большого, многоукладного города. Место-таки дождалось своего времени. И своей идеи.