ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ, ТЕАТР

«Гранатовый браслет». А. Куприн.
Театр современного искусства (Краснодар).
Художественный руководитель Анна Агеева, художник-постановщик Стефания Филатова, хореограф-постановщик Лёша Кот.

Фойе провинциального театра украшено к Новому году: гирлянда, бумажные буквы, ярко, блестяще…

Черный провал сцены разделен на три части: тьма в центре, белыми буквами «Гранатовый браслет» слева, справа — белыми же буквами «Бессонные ночи на северном побережье Черного моря».

Одновременно со зрителями, медленно и незаметно, словно тени, на стулья садятся актеры. На противоположную часть сцены горничные выносят кресло, подушку, накидывают сверху белую простынь. В это кресло так же замедленно садится Глеб Алкидов — Василий Шеин. Глубина сцены окрашивается в серо-туманную проекцию Черного моря под низкими зловещими облаками. Так в Театре современного искусства начинается спектакль «Гранатовый браслет» по мотивам одноименной повести А. И. Куприна, премьерные показы которого прошли 13 и 14 декабря.

Шеин начинает монолог: «В середине августа, перед рождением молодого месяца, вдруг наступили отвратительные погоды, какие так свойственны северному побережью Черного моря. То по целым суткам тяжело лежал над землею и морем густой туман»… Его голос потусторонним эхом разносится по залу, нет никаких ярких интонаций, будто бы актер пытается загипнотизировать зрителей. Этот гипнотический эффект, создаваемый, видимо, настройками микрофонов актеров, будет работать на протяжении всего спектакля, усиливая тягучую отстраненную атмосферу постановки.

Атмосфера — это то, с чем балетмейстер-постановщик Анна Агеева справилась на таком высоком уровне, что по окончании показа зал замер, и аплодисментов не было до тех пор, пока актеры не выстроились в линейку и не начали кланяться. Строгость, аскетичность, аристократичность — вот те слова, которые подходят к атмосфере этого «Гранатового браслета».

Монолог Шеина продолжается: обитатели курорта уезжают от непогоды в город. «Жалко, и грустно, и противно было глядеть сквозь мутную кисею дождя на этот жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, грязным и нищенским; на горничных и кухарок, сидевших на верху воза на мокром брезенте». Одновременно с этим актеры постепенно поднимаются со стульев, переносят их за спину Шеина и начинают беззвучно собирать странную конструкцию — повозку, на верх которой забираются горничные. И вот зритель уже может видеть эту «жалкую» процессию. Жалкую — у Куприна, торжественную и мрачную — у Агеевой.

Но «к началу сентября погода вдруг резко и совсем неожиданно переменилась» — и в действии тоже кое-что меняется. До этого бесшумная видеопроекция вдруг начинает звучать — морем, раскатами волн. И только в этот момент понимаешь, что бесшумное Черное море и серый туман бессознательно тревожили отсутствием привычных звуков.

Так же вдруг, как поменялась погода, в глубине сцены свет выхватывает конструкцию «второго этажа», разделяющую пространство на три прямоугольных «экрана». В центральный «экран» выходят навстречу друг другу Вера Николаевна (в белом длинном, отсылающем к Античности, платье) и Анна Николаевна (в таком же, но бледно-золотом). Две актрисы, два разных типажа. Екатерина Дар — высокая худая брюнетка с неестественно бледным лицом, Руслана Ломака — мягкая подвижная блондинка с песочным загаром.

Их краткий диалог перед именинами на фоне шумящего моря подчеркивает разницу между женщинами: Анна сообщает, что ее дети послушны, Вера — что дети отчего-то не рождаются… И затем, в следующих сценах, инакость Веры и витальность Анны становятся еще более рельефными, в первую очередь за счет одной из ключевых составляющих спектакля — танца.

Начало именин обозначается постепенным выходом на подмостки нескольких танцоров, одетых в стиле «Чикаго 30-х годов», они и создают атмосферу странного, прокуренного, декадансного праздника. И когда Вера куда-то в пустоту зрительного зала рассказывает о живой, привлекательной некрасивости Анны, в центре танцуют страстный, яркий, витальный танец.

Танец идет через весь спектакль, раскрывая персонажей, настроения, состояния. Танец Анны — сексуален, в нем задействовано несколько исполнителей, а в финале присоединяется и сама героиня. Танец Веры же — в противовес — сольный. Вера выходит на сцену в длинной белой юбке колоколом, в красных перчатках и буквально закручивается в эту юбку, напоминая геометрией движений картины Эгона Шиле.

Именно отрешенность Веры, которой пронизаны все ее мизансцены, оправдывает безумную любовь, испытываемую Желтковым (Стефан де Дюрфор). Да, Желткова, который появляется только в одной мизансцене разговора с супругом и братом Веры, играет француз. Говорит он без акцента, но — иначе. И это «иначе» работает на цельность персонажа, на его блаженность. Микропаузы, непривычное интонирование, легкое смещение ударений — нет, перед нами не иностранец, перед нами блаженный, способный на глубокое, странное чувство. Способный прожить подлинную любовь и подлинную трагедию.

Поведение и реакции двух других героев сцены разговора — Василия и Николая — абсолютно логично вытекают из всего предыдущего. Григорий Семикашев, исполняющий роль Николая Мирза-Булат-Тугановского, беспощадно выводит приличного, начисто лишенного рефлексии, пустого человека. Его комплименты Анне на именинах, объяснение с Шеиными о недопустимости такого подарка, как гранатовый браслет, характеризуются одним словом — правильно. Правильно говорит, правильно действует, все в соответствии с традициями и устоями света. Его даже нельзя обвинять в последствиях разговора с Желтковым — он же все сделал правильно. Правильно. Правильно.

Василий же с самой первой сцены задан как человек рефлексирующий: не случайно именно он как свои мысли проговаривает первые строки «Гранатового браслета», мысли, которые могут наполнять только человека думающего и наблюдательного. Таким же он остается до финала.

Это касается всех героев — они не меняются. Образы каждого раскрываются в той или иной мизансцене и все дальнейшие действия органично обусловлены обозначенными, строго очерченными рамками, что и определяет во многом жанр спектакля — притча.

Притчевость выдержана во всем: в платьях Веры и Анны, в лаконичности декораций Стефании Филатовой, в контрастной, почти черно-белой работе художника по свету Антона Аксенова. К примеру, в сцене, когда Вера Шеина приходит в квартиру Желткова, хозяйка (Валерия Мальчевская), одетая в простое черное платье, на протяжении всего диалога стоит практически недвижимо, лицом к залу, и в полутьме сцены высвечиваются ее лицо и ладони, вызывая ассоциацию с потемневшими от времени иконами.

Финальная мизансцена спектакля отсылает к его началу: точно так же беззвучно выходят люди, так же собирают конструкцию из стульев, только в руках у них — свечи. И мерно, как волны глубокого моря, звучат слова Желткова, немного искаженные французским актером: «„Да святится имяе Твое“. Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но, Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая любовь. „Да святится имяе Твое“».

Когда в поисковых системах ищешь «Гранатовый браслет», выясняется, что одни из наиболее популярных запросов — «В чем смысл повести» или «Чему учит „Гранатовый браслет“»… В чем смысл «Гранатового браслета» Анны Агеевой? Чему нас учит это спектакль? Тому, что есть вещи, которые остаются незыблемы в любые времена и при любых обстоятельствах: любовь, смерть, театр.