Опережающее развитие цифровой торговли и помощь на уровне микро-, малого и среднего бизнеса в создании и интеграции в совместные глобальные цепочки стоимости и глобальные производственные сети с помощью соответствующей инновационной цифровой инфраструктуры и инклюзивной институциональной архитектуры несут в себе большие возможности для российской экономики и её внешней торговли. В этом смысле решения Казанского саммита БРИКС могут стать хорошим основанием для соответствующей трансформации, пишет Нинель Сенюк, доцент факультета мировой экономики и мировой политики Департамента международных отношений НИУ ВШЭ.
Ключевой темой саммита БРИКС – 2024 стало укрепление мультиполярности в интересах справедливого мирового развития и безопасности. Этот запрос поставил во главу угла, как видно уже из самого названия Казанской декларации (далее – Декларация), тему развития, что имеет весьма глубокий смысл. Именно устойчивое развитие создаёт необходимые условия для безопасности, а не наоборот, как это предусматривает классическая логика, – сначала безопасность, а потом уже развитие. Поэтому решения по итогам саммита БРИКС нацелены на практическое формирование новой модели многостороннего развития в рамках более справедливого и сбалансированного мирового порядка, учитывающего появление новых центров силы, экономического роста и выработки собственных политических решений. Речь идёт о порядке на новой институциональной основе, способной создать необходимые условия для реализации внутреннего созидательного потенциала как неиспользованного резерва взаимовыгодного и справедливого глобального развития и сотрудничества (пункт 6 Декларации). Разумеется, этот порядок предусматривает и более широкое участие стран БРИКС в процессах глобального управления и соразвития (пункт 8). И поскольку такое развитие предполагает целостный подход, то и решения, принятые в Казани в сфере международной торговли, также следует рассматривать в более широком политико-экономическом контексте. Простой анализ решений, содержащихся в пунктах 70–80 Декларации и касающихся сферы международной торговли, рисковал бы выглядеть тривиальной вариацией на тему принятых ООН в 2015 году 17 целей устойчивого развития (ЦУР) и их реализации, учитывающей специфику стран БРИКС+.
В этом контексте полезно вернуться к истории формирования БРИКС в разгар эпохального финансово-экономического кризиса 2007–2009 годов. Кризиса глобального перепотребления, обвалившего рынок международной торговли в 2009-м году на 8,51 процента. Его эпохальность заключалась в том, что он фактически стал окончанием кейнсианской эпохи промышленного развития за счёт стимулирования потребления и опережающего роста внешней торговли как локомотива внутреннего экономического развития. Так, например, в 1970-м году доля международной торговли составляла чуть более 25 процентов мирового ВВП, на рубеже 1973–1974 годов она перешагнула порог в 30 процентов, в 1992 году – в 40 процентов, в 2000 году достигла 50 процентов, а к началу кризиса приближалась к 60 процентам, что свидетельствовало о высоких темпах глобализации мировой экономики потребления. Последующие годы вялого и неустойчивого послекризисного восстановления, в том числе и посредством форсированного восстановления локомотивной роли прироста международной торговли (в 2011 году её доля впервые превысила 60 процентов мирового ВВП, но далее была не в силах удержать эту планку в 2012–2014 годах, преодолев её только в 2022 году), лишь подтверждали эпохальный характер кризиса 2007–2009 годов. Это указывало на необходимость глубокой реструктуризации мировой экономики и международной торговли.
В этом смысле начало активной совместной работы в рамках БРИК в 2008 году стало конструктивистской инициативой такой реструктуризации, чему в значительной мере способствовал впечатляющий эффект китайского экономического чуда и быстрое глобальное возвышение КНР. После вступления в конце 2001 года в ВТО и интенсивного развития своей внешней торговли с Западом в рамках политики «Реформ и открытости» Китай в 2006 году стал вторым после Канады партнёром США, а с 2008 года – самым крупным зарубежным кредитором этих стран. В начале 2009 года китайская экономика одной из первых успешно преодолела кризис, выйдя из него относительно усилившейся на фоне ослабления других, а с 2010 года прочно заняла позицию второй экономики мира.
В сочетании с высокой экономической динамикой четырёх «восточноазиатских тигров», это привело в 2011 году Соединённые Штаты к «повороту в сторону Азии» и в целом АТР и даже к провозглашению устами госсекретаря Хиллари Клинтон идеи возрождения Шёлкового пути из Азии в Европу (с ключевой ролью Индии) как инициативы глобальной инфраструктурной перестройки. В том же 2011 году в докладе генерального секретаря ЮНКТАД на её 13-й Генеральной конференции звучит жёсткая критика неолиберальных подходов. В докладе утверждалось, что «либерализация рынков и свободное ценообразование доказали свою недостаточность для преодоления комплексных вызовов современной глобализации» и поэтому полагаться только лишь на рыночную саморегуляцию «затратно и неэффективно», а отрыв финансовых рынков от реальной экономики приводит к «быстрому накоплению долгов и неоправданному росту цены активов... опережая темпы роста производительности». В конечном итоге это приводит к глобальной дестабилизации, а «эффективные стратегии ребалансировки не удаётся осуществить на многосторонней основе», тем более в условиях, когда «ни МВФ, ни Всемирный Банк... не в состоянии предложить удовлетворительное видение посткризисного мира». То есть впервые на уровне ООН обосновывается необходимость конструктивистского перехода от прежней неолиберальной модели эксклюзивного развития к новой инклюзивной, предполагающей конец «глобализации на основе финансиализации» и дальнейшую «глобализацию на основе развития».
Провозглашение Си Цзиньпином в 2013 году односторонней китайской инфраструктурной инициативы «Пояс и путь» с собственной конфигурацией «Нового Шёлкового пути», к строительству которого впоследствии присоединилась большая часть стран мира, фактически означало перехват Пекином стратегической инициативы у США. На практике это стало символом окончания эпохи однополярного мирового порядка. Более того, поскольку потенциал развития любой экономики во многом определяется возможностями её инфраструктуры, то и практическое продвижение мегапроекта «Пояс и путь» с вовлечением в его реализацию большинства стран мира, прежде всего Азии и Европы, по сути закладывало новую инфраструктурную основу мировой экономики, предопределяющую роль КНР в качестве ведущего центра международной торговли.
На эти же годы приходится окончание целой послевоенной эпохи, в которой опережающий (в разы!) рост участия страны в международной торговле служил традиционным двигателем её внутреннего социально-экономического развития, пока не наступило послекризисное замедление, а в 2012–2014 годах темпы прироста практически не сравнялись. Как следствие, прежде неуклонно растущая с 25 процентов в 1970 году до 50 процентов в 2000 году доля международной торговли в ВВП впервые стала демонстрировать отрицательную динамику, как это было в 2008 году (-8,5 процента). В разгар кризиса удалось восстановить и даже несколько превысить докризисный уровень, преодолев в 2011-м планку в 60 процентов. Однако далее, в 2012–2016 годах, а также в период пандемии COVID-19 эти периодические спады внешней торговли стали обычным явлением, свидетельствуя о практическом исчерпании резервов дальнейшего роста глобального инновационно-ориентированного покупательского спроса. Поскольку совокупным носителем такого спроса традиционно выступала примерно половина «золотого миллиарда», представленного наиболее богатыми людьми преимущественно из развитых экономик, с доходами свыше 20 тысяч долларов в год, то такая ситуация объективно требовала расширения этой покупательской базы за счёт прямого или опосредованного вовлечения стран с доходами ниже средних, в том числе и методами электронной торговли (e-commerce). В целом формировался объективный запрос на новую машину экономического роста, на роль которой в XXI веке более всего подходят страны БРИКС+, совокупно обладающие необходимым для этого демографическим и экономическим потенциалом, а также быстрорастущими рынками. Благодаря этому, к 2014 году практически все входящие в группу страны, за исключением России, значительно нарастили свою долю внешней торговли по сравнению с 2000 годом. В частности, больше всего роста показала Индия (с 26,9 процента до 48,9 процента), далее Китай (с 39,3 процента до 44,9 процента), Бразилия (21 процент/24,1 процента) и ЮАР (47 процентов/59,6 процента), на фоне несколько уменьшившей (до 47,6 процента) свою изначально высокую (65 процентов) долю России (рассчитано на основе данных Всемирного банка).
Однако в силу невысокой исходной позиции в глобальной торговле, высокого уровня трансакционных издержек и слабого влияния принимаемых на межгосударственном уровне политических решений на практическую экономическую динамику явно выраженного эффекта опережающего роста внешней торговли в этот период внутри БРИКС не наблюдалось. За исключением Китая (в среднем 9,85 процента среднегодового прироста экспортно-импортных потоков на фоне 8,65 процента прироста ВВП) и у Бразилии (4,3 процента против 3.7 процента). При этом экономическая динамика Индии (7,9 процента против 13,5 процента), России (5,9 процента против 8 процентов) и Южной Африки (3,2 процента против 2,5 процента) имела явно иную природу. В период 2014–2023 годов только ЮАР и Бразилия увеличили относительный вес своей внешней торговли в ВВП (до 65,1 процента и 33,4 процента соответственно), в то время как три оставшиеся страны его снизили (Индия до 31,2 процента, Китай до 37,1 процента и Россия до 41,6 процента). Заметим, что в мировом рейтинге по этому показателю только ЮАР входит в список топ-100, занимая в нём 96-ю позицию, а остальные страны-участницы размещаются во втором и третьем десятке второй сотни. При этом у лидера списка, Люксембурга, показатель превышает 394 процента, а в первых четырёх десятках развитых экономик – 100 процентов.
На этом фоне говорить о локомотивной роли международной торговли в экономической динамике БРИКС в традиционном смысле не приходится. Однако, ситуация принципиально меняется, если перейти к электронной торговле, а также проанализировать эволюционную динамику роста стран БРИКС в сфере обмена промежуточными товарами (GVC-relatedtrade) в рамках международной инновационно-индустриальной кооперации и создаваемых ею глобальных цепочек стоимости (ГЦС или GVC). Здесь, как показывают наши оценки на основе данных из WITS2024, страны БРИКС демонстрируют, хотя и разноскоростной, но всё же опережающий рост международной торговли. Так, если в 2000 году по объёмам «кооперационной торговли» Китай почти в 4 раза (3,8) уступал Германии и в 5 раз – Соединённым Штатам, то в результате относительного усиления своей позиции в период глобального финансово-экономического кризиса в 2009 году он сократил этот разрыв до 1,6 и 1,3 раза соответственно. В 2019 году он догнал Германию, а в 2020 году – США. И далее, в 2022 году, китайская экономика уже на 15 процентов опережает немецкую и на 10 процентов – американскую, прочно заняв глобальную лидерскую позицию в качестве одного из трёх мировых центров – хабов притяжения ГЦС. Россию Китай в 2000 году превосходил по уровню кооперационной торговли в 2,4 раза, в 2009 году – в 3 раза, а к 2022 году – в 5,7 раза. Что касается других стран-партнёров, то в докризисный период 2000–2007 годах наибольшего прогресса достигла Индия, нарастив объём кооперационной торговли в 4,2 раза на фоне 3,1 у Китая, 2,3 у Бразилии и 1,3 у РФ. В целом за период 2008–2022 годов Китай увеличивает свой объём ГЦС-торговли в 6,2 раза на фоне 4,7 у России, 4,2 у Индии и 3,0 у Бразилии.
Учитывая, что исследования последних лет показывают, что в современных условиях уже не общие объёмы традиционной внешней торговли, а прежде всего электронная коммерция и международная кооперация являются ключевыми драйверами внутреннего экономического роста страны, именно в этом контексте и целесообразно рассматривать решения Казанского саммита БРИКС, имеющие непосредственное отношение к международной торговле. К их числу следует отнести:
1. Обеспечение безопасности цепочек поставок и целостных ГЦС в совместном пространстве БРИКС+, что минимизирует возможность нанесения ущерба вследствие односторонних санкций, идущих в разрез с принципами ВТО (п.70 Декларации). Разумеется, это потребует соответствующего институционального и инфраструктурного обустройства совместного экономического пространства и сопряжения его с институционально-регуляторной архитектоникой каждой страны-партнёра. Однако в результате уменьшатся трансакционные издержки и инвестиционные риски для бизнеса и торговли.
2. Защита и эффективное управление совместными базами данных (п. 71). Это ключевое требование для развития постиндустриальной инфраструктуры совместного пользования, включая безопасность и защиту всей информационно-коммуникационной цепочки, начиная с собственного производства элементной базы.
3. Всемерное развитие и безопасность электронной торговли (п. 72). Поскольку такая торговля позволяет резко увеличить информационно-коммуникационную доступность товаров и услуг и одновременно минимизировать трансакционные издержки, связанные с их обращением, то она не только значительно увеличивает потребительскую базу БРИКС+ (оценочно – до 6 миллиардов человек), но и вовлекает большое количество микро- и малого бизнеса в наращивание добавленной стоимости и роста ГЦС, а вместе с тем и совокупного потребительского спроса, в том числе и инновационно-ориентированного. Поэтому решения Казанского саммита и рассматривают экспансию электронной торговли в роли ключевого драйвера для вовлечения как можно более широкого круга участников, в том числе и посредством упрощения микроинвестирования в мелкое производство, развитие совместной кооперации и внутреннего рынка БРИКС, а также усиления защиты прав потребителей и мер по укреплению доверия к этому рынку.
4. Устойчивое решение продовольственной проблемы на инновационной технологической основе в рамках инклюзивного подхода посредством создания эффективно работающей сельскохозяйственной распределённой торгово-сервисной сети, открытой для заинтересованного и справедливого участия в ней мелких фермеров и домохозяйств и для их интеграции в международную торговлю. Подразумевается создание необходимой для этого рыночной инфраструктуры, включая поддержку российской инициативы по созданию Зерновой биржи БРИКС как модели для распространения и на другие виды продовольствия в будущем (п. 73).
5. Активное развитие совместных СЭЗ БРИКС различной секторальной направленности, стимулирующих посредством снижения инфраструктурных издержек для среднего и крупного бизнеса импорт и дальнейшее распространение в регионе заимствованных промышленных технологий и экспорт собственных высокотехнологичных инноваций другим странам-партнёрам с целью генерации новых видов добавленной стоимости (п.74).
6. Формирование необходимых институциональных, инфраструктурных и мотивационных условий для широкой интеграции микро-, малого и среднего бизнеса (ММСБ) как в существующие производственные интра-БРИКС ГЦС, так и в создаваемые новые инновационно-ориентированные ГЦС и глобальные производственные сети (ГПС) (п. 75). В совокупности это и создаст глобальную институционального-инфраструктурную архитектонику БРИКС+ в рамках конструктивистского подхода, сочетающего «жёсткие» (на уровне совместных политических решений и их гармонизированного законодательного закрепления на национальном уровне), «мягкие» (согласование совместных политик и регуляторных практик) и «виртуальные» (мотивационные) факторы, на данный момент эффективно используемые в Китае, в рамках его модели институционального-управляемого экономического развития.
7. Создание и профессиональное обеспечение совместной управляющей платформы PartNIR в целях гармонизации и синхронизации процессов ускоренного продвижения достижений Новой промышленной революции (НПР). Подготовка топ-управленцев в рамках создаваемых Центров компетенции БРИКС (п.76), а также снижение трансакционных издержек бизнеса. Такого рода решение ориентировано на создание собственного институционального каркаса глобального управления инновационно-индустриальным соразвитием стран-партнёров на сетевой системной основе, что открывает перспективу более эффективного управления устойчивым глобально-интегрированным экономическим развитием БРИКС+, чем это возможно в рамках нынешнего структурированного в рамках государственных границ, медлительного и недостаточно эффективного механизма координации и многоуровневого исполнения принятых на межгосударственном уровне решений. Как показали исследования начала прошлого десятилетия, именно национальные правительства и создаваемые ими тарифные и нетарифные барьеры на пути международной торговли и являются главным источником высоких трансакционных издержек, достигавших на то время 170 процентов по отношению к себестоимости товаров и услуг. Поэтому развитие платформы PartNIR позволяет рассчитывать на их существенное снижение, а значит, и на усиление глобальных конкурентных преимуществ БРИКС+.
8. Повсеместная цифровизация социальной сферы и развитие цифровой экономики (ЦЭ), как необходимого условия цифровой трансформации (ЦТ) БРИКС c помощью интенсивного распространения современных инновационных ІСТ и доступности безопасных сетевых систем (п.77). Придание этим идеям системного характера с помощью создания совместной публичной «умной» цифровой инфраструктуры масштабирования и глобализации в рамках инновационно-индустриальных ГЦС и ГПС, в том числе с использованием искусственного интеллекта (ИИ). Фактически это создаёт основу для эффективного управления новыми совокупными возможностями стран БРИКС+ в рамках платформы PartNIR.
9. Широкое использование ИИ для развития не только экономического, но и социального предпринимательства в интересах устойчивого сетевого развития, синхронизацией и гармонизацией которого предстоит заняться Институту сетевого будущего БРИКС (BIFN– BRICSInstituteofFutureNetworks), как и задачей по созданию совместной платформы по торговле цифровыми публичными товарами (п.п. 78 и 79). Что, несомненно, будет способствовать наращиванию внутреннего потенциала совокупного потребительского спроса стран БРИКС+.
10. Обеспечение широкого и открытого доступа к распределённым источникам энергии в интересах инклюзивного, справедливого и устойчивого зелёного перехода в контексте Парижского соглашения (п.80), что гармонизирует энергетическую стратегию БРИКС с общемировой зелёной повесткой. И поскольку проблема эта глобальная и всеобщая, то испытывающие дефицит финансовых ресурсов страны БРИКС обращаются к развитым экономикам с призывом направить часть своих финансово-инвестиционных ресурсов в эту сферу, в том числе и для поддержания новых моделей инновационно-индустриального развития и создания необходимой для этого инфраструктуры (пп. 80, 82).
Как это хорошо видно в рамках проведённого нами контекстуального анализа, принятые саммитом БРИКС в Казани решения, касающиеся международной торговли стран-партнёров, носят достаточно системный характер, начиная с постановки задач по разработке новых моделей инновационно-индустриального развития, направлений реструктуризации как за счёт модернизации существующей экономики и её секторов, так и путём создания инновационной ЦЭ с широким использованием достижений НПР и инновационных информационно-коммуникационных технологий. А главное – с созданием современной публичной цифровой инфраструктуры с инклюзивным доступом, открывающей практические возможности масштабирования локальных проектов и их глобализации в духе не только «Глобализации 3.0» («G3.0 – Производство без границ»), но и G4.0 («Сервис без границ»), посредством интеграции в совместные ГЦС и ГПС в защищённом и комфортном общем пространстве БРИКС+. Это резко снижает уровень трансакционных издержек участников, что позволяет вовлечь в активное инклюзивное участие в процессах глобального производства как можно более широкий круг участников, ранее лишённых такой возможности в том числе из-за заведомо непроходимых для стартапов и микро- и малого бизнеса тарифных, нетарифных и информационно-коммуникационных барьеров, в логике современных моделей BоP (BaseofPyramid) 1.0 – 4.0. Собственно, широкое внедрение цифровой торговли и составляет сущность модели BoP1.0. Важно также, что подобная структурная трансформация сопровождается созданием важных институциональных инноваций, включая и новые институты типа BIFN или Центров компетенции БРИКС, а также ряд координирующих и даже управляющих платформ типа PartNIR, что выгодно отличает подход БРИКС от системы координации и управления 17 ГЦС ООН, использующей существующую институциональную основу.
Такого рода системный подход выгоден прежде всего Китаю как ведущему глобальному инновационно-индустриальному хабу, притягивающему к себе огромное количество ГЦС и ГПС в качестве, как это показывает наш анализ, самого мощного из трёх (КНР, США и Германия) мировых центров – магнитов для глобальной интеграции инновационно-индустриальной рыночной деятельности и международной торговли. При этом другие страны – партнёры БРИКС+ объективно значительно уступают ему в этом смысле. Разумеется, субъективные факторы (политико-институциональные драйверы) могут усилить или ослабить действие этих детерминантов, но не отменить их. Это ставит в сложное положение другие экономики-партнёры, не обладающие сравнимым демографическим и экономическим потенциалом, в том числе и Россию. Однако тут надо учесть и ту критически важную роль в практической реализации этой объективной картины, которую в рамках инклюзивного подхода играют компетентностный, информационно-коммуникационный и мотивационный факторы на микроуровне. Опережающее развитие цифровой торговли и помощь на уровне микро-, малого и среднего бизнеса в создании и интеграции в совместные глобальные цепочки стоимости и глобальные производственные сети с помощью соответствующей инновационной цифровой инфраструктуры и инклюзивной институциональной архитектуры несут в себе большие возможности для российской экономики и её внешней торговли. В этом смысле решения Казанского саммита БРИКС могут стать хорошим основанием для соответствующей трансформации с приоритетным вниманием к подготовленности на региональном и местном уровнях.
Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.