Герой нового выпуска «НеФорбсов» — CEO Finn Flare Ксения Рясова. В интервью президент компании рассказала, как стала заниматься модой и возглавила Finn Flare, чем хороши русские мужчины и что с ними не так, а еще про культурный код финнов, как изменился Китай за последние 20 лет и сколько сейчас может зарабатывать швея
В начале 1990-х Ксения Рясова прожила три года во Вьетнаме, где изучила местный производственный рынок. После возвращения в Москву начала самостоятельно разрабатывать дизайн одежды и размещать заказы на ее изготовление на фабриках Вьетнама. В 1996 году познакомилась с владельцем популярной в советские времена финской марки Finn Flare Раймо Аалтоненом, в 1997 году начала с ним работать. Созданное Рясовой российское дизайн-бюро занялось созданием моделей, дополняющих основную коллекцию. В 1999 году арендовала помещения в двух спальных районах Москвы и открыла два мультибрендовых магазина «Люди в Новом». В них наряду с Gas, Murphy & Nye, Superga, Killer Loop, Minardy (с ними она заключила контракты на поставку одежды в Россию на европейских выставках) была представлена и финская марка одежды Finn Flare.
С 2006 года Рясова является президентом Finn Flare, сменив на этом посту Аалтонена. Компания владеет собственной и партнерской сетью, насчитывающей более 150 магазинов на территории России, Казахстана, Белоруссии.
Telegram-канал Forbes.Russia
Канал о бизнесе, финансах, экономике и стиле жизни
— Что с легкой промышленностью в России на постсоветском пространстве?
— Есть много фабрик. Самая большая проблема — это швеи. Никто не хочет из молодежи идти в швеи. Хотя зарплата сейчас выше, например, чем у продавцов в магазинах.
— Швея может получать 70 000–80 000 рублей?
— Даже 100 000. И 120 000 бывает.
— Это кадровый дефицит?
— Кадровый дефицит. А еще тканей вообще нет: все привозные. У нас нет фабрик, которые производят хорошие дорогостоящие ткани. Это очень дорогое производство и очень долгоокупаемое — 20 лет. У нас никто не инвестирует.
— У нас никто не знает, что будет через год.
— Да, поэтому инвестиции в фабрику, которая окупится через 20 лет, точно никто делать не будет. Поэтому все ткани привозные. Очень много из Турции, из Азии. В Китае свои ткани, Вьетнам тоже работает на привозных тканях.
— То есть все российские топовые ретейл-компании — Melon, Gloria Jeans, O'stin — у них все так же?
— Я не знаю, есть ли у них собственное производство. Мы под свое производство либо закупаем импортные ткани на территории России, либо везем из Азии сами ткани и потом производим что-то.
— Если бы у нас была изоляция еще и с Азией, то вообще бы все встало? А как в Северной Корее шьют одежду тогда? Там же они все одеты.
— А вы видели, во что они одеты? Бедненько, но чистенько. Очень одинаково, неинтересно. Даже хуже, чем мы были одеты в Советском Союзе.
— Что самое сложное сейчас в мире одежды производить? Что мы точно не сможем в ближайшее время заменить? Или это ко всему относится?
— Ко всему относится. То есть, например, технологичные всякие вещи. Вот мы сейчас производим спортивную коллекцию на весну. Технологичные футболки, технологичные шорты, юбочки теннисные. Это только Китай. Мы тут точно не произведем. Или мы должны все завезти и здесь только швы прострочить.
— Чем они крутые, китайцы? Что они сумели сделать? Мы же к ним раньше относились, как к Made in China.
— Они работают вдолгую. Все говорят, что они нападут на Тайвань. Я думаю, что они не нападут, а дождутся, пока этот фрукт упадет им в руку. Они умеют ждать, они умеют играть на столетии, на тысячелетии. Они строят стратегию, которая принесет им когда-то, может быть, даже уже не при жизни этого человека, который строит стратегию, но он думает на века вперед. Это очень по-китайски. И это приносит результаты. То есть то, что они сейчас имеют, это было построено еще при Мао Цзэдуне.
— Вы заметили эволюцию Китая за последние 20 лет? Как они изменились?
— Да. Я не была в Китае 12 лет. Когда мы летели в Китай с моим продакт-директором на две недели, был большой трип: разные фабрики, переезды между городами. Она говорила, что Китай меня поразит. Я говорю, мол, меня в этой жизни уже вообще ничего не поразит. Но в итоге поразил. Во-первых, чистый воздух. Все говорили — грязный. Во-вторых, чистые окна у небоскребов. Не то что в Америке или где-нибудь в Сингапуре. А в-третьих, везде газоны, везде кусты, везде трава. А там, где нет места для газона, просто клумба на стене. И последнее, что меня добило, — это я уже когда вернулась в Москву, думала, что-то не так, что-то не так: за две недели мы проехали весь Китай — идеальные были дороги. Просто идеальные. И я ни одного раза не видела, как перекладывают асфальт.
— Как думаете, мы окажемся в веке Китая в будущем? Сейчас говорят, что мир американоцентричный, мы потребляем американскую культуру, моду, фильмы. Будет ли век Китая, как вам кажется?
— Я в этом абсолютно уверена. Мы вступаем в эру Китая.
— Ваши родители —инженеры, вы —коренная москвичка. В целом это уже огромный плюс и большое преимущество. Зачем идти в такое рискованное, непонятное дело, как бизнес, когда это вообще не считалось чем-то престижным, да?
— Мой папа умер, когда мне было 19 лет, и его квартира отошла государству, несмотря на то что она была кооперативная. Тогда все было так, несправедливо. И у мамы была маленькая двушка, у бабушки маленькая двушка. То есть мне просто тупо было негде жить. Маленькая — это 41 кв. м. Я вышла замуж, а спустя год с небольшим родила ребенка. И это как раз, наверное, меня тоже подтолкнуло. То есть жить негде, ребенок есть. И зарплата мужа-дипломата, которой хватало ровно на три блока сигарет, которые он выкуривал за месяц.
— Много предпринимателей считают, что базовое качество для бизнесмена — это купить подешевле, продать подороже. Этот навык у вас есть?
— Нет.
— А какой есть тогда?
— Построение команды. Есть навык создания идеи, создания продукта. У меня вообще все начало расти после того, как я перестала покупать и продавать. То есть во Вьетнаме купить куртки, продать в России — у меня очень плохо. У меня выбирали лучшие цвета, вечно выпрашивали скидку. Вот мои конкуренты, они ухитрялись запечатанными мешками продавать. У меня так никогда не получалось. А вот когда я уже начала делать вещи своего дизайна, тут у меня, так сказать, карта и поперла.
— Как создать модный бренд? Вы же его пересоздали уже, когда...
— Не один раз. Это команда, моя главная задача — собрать команду. И я сейчас очень активно в это вкладываюсь, последние полтора года я только и занимаюсь тем, что собираю команду.
И первым делом пошла в продукт. Потому что самое главное — это продукт. Собирать команду в продукте. Там [в предыдущем коллективе при Аалтонене] были ужасные, несобранные дизайнеры, делали что хотели: лебедь, рак и щука. Они делали не то, что в нашем ДНК.
— А как вы понимаете, что ДНК меняется? Это же сложно —за этим уследить.
— ДНК не меняется. Меняются тренды, меняется мода.
— Есть ностальгия по СССР?
— По этому аду? Нет. Абсолютно.
— 1990-е тоже не романтизируете?
— 1990-е — это ужас. Это очень страшно. Когда, даже если у тебя работал телефон, ты дозвонился 02 [в милицию], там просто трубку не снимали.
— Как вы понимаете, что будет модно?
— Мы подключены к WGSN — это мировой лидер [по прогнозированию модных трендов, использующий сложную пятиуровневую методологию], которым пользуются все, включая там высокие дома, как Prada, Balenciaga. Это не дешевое удовольствие, и они, к сожалению, перестали работать с Россией. Но мы можем с ними работать, потому что у нас есть офисы в Финляндии и Казахстане.
— У вас одни девушки работают в компании?
— Нет-нет, у нас очень много мужчин. И на складе, и в офисе очень много мужчин, я думаю, 30–40%.
— Как управлять женским коллективом? Потому что много предпринимательниц, которые говорят, что любят работать только с мужчинами, а с женщинами работать не могут.
— Я не люблю работать с лентяями. И с дураками. А если человек трудолюбивый и с мозгами, то мы всегда сработаемся.
— Новые кадры, что вы в них видите?
— У нас пошли уже зумеры, ведущий дизайнер по мужской коллекции — зумер. Ему 22 года, наверное. Только университет окончил.
— Как ими управлять? Были ли вы в таких ситуациях, которые в стереотипных мемах обрисовывают, мол, выгорел, «мне плохо», депрессия?
— У нас руководитель дизайн-бюро, ей 50+, и она в компании больше 20 лет. И она понимает, что люди творческие, к ним нужен особый подход. Ну, бывает, проспит мальчик, бывает. Ну что делать? Ну значит, ему говоришь — тогда ты вечером все отрабатываешь. Ничего не знаем, да, ты должен сдать то, что ты должен сдать. Я училась в Марангони (частная школа моды, дизайна и искусства, основана в 1935 году в Милане), привезла свою учительницу к нам. Она поставила процессы. На самом деле дизайн…
На самом деле все думают, что дизайн — это творчество. А это технология. Так же, как и любой бизнес. И вот она нам эту технологию поставила.
— Что вам дал университет Марангони?
— Мне нужна была технология, я человек очень четкий, системный, училась до этого в физматшколе при МИФИ. И для меня было как-то ужасно, что я оказалась в этом бизнесе, который такой несистемный. И когда я съездила в Марангони, поняла, что здесь тоже прекрасная система есть, мне стало вообще как-то понятнее и легче дальше жить и строить этот бизнес.
— Вы жесткая руководительница?
— Сейчас — да. Я раньше была очень мягкой.
Очень мне нравится в этой жизни меняться. И менять вокруг себя среду. Поэтому у меня путешествия, 119 стран. То есть приезжаешь в новую страну, это новая культура. Мне нравится все новое. Оно меня как-то подпитывает.
— Как ваш 2024 год?
— Нормально, неплохо.
— Вы с государством не спорите?
— Никогда.
— То есть опыт Татуловой (Анастасия Татулова, основательница сети семейных кафе «АндерСон», признана иноагентом) вас чем-то научил?
— А при чем здесь опыт Татуловой? Она гораздо младше и... На самом деле про Татулову если уж заговорили, я недавно с ней случайно пересеклась во Франции, и я ей руки не подам. Потому что в 2020 году мы, ретейлеры, готовились к встрече с президентом, чтобы просить его о каких-то мерах поддержки. Если вы понимаете, что в 2020 году были закрыты (из-за пандемии коронавируса) все магазины, а зарплату ты обязан платить, у тебя головная ответственность за невыплату зарплаты. Ну и просто людям надо есть. А где взять денег? Где взять денег, чтобы платить, если у тебя вообще все закрыто? Мы были в такой ситуации, и все готовились к встрече с президентом, от нас должен был выступать Кучмент (Михаил Кучмент, сооснователь сети Hoff). Мы прям каждое слово выверяли, чтобы уложиться в те три минуты, которые ему были выданы. А эта женщина забрала все время на себя на одну. И подставила всю отрасль.
— То есть тогда в комьюнити это восприняли негативно? Журналисты это восприняли очень позитивно.
— Я, конечно [негативно]. Она пропиарилась. Она пропиарилась одна. Она все забрала на себя.
— Так все равно, что с ней случилось в итоге, получается? Бизнес купила команда Кривенко (Андрей Кривенко, основатель и совладелец торговой сети «ВкусВилл»). У нее ничего не осталось. Были проверки постоянные.
— Слава богу, что хоть кто-то ее купил. Но так не делается. Все знали, что у всех по три минуты. И она знала, что у нее три минуты. Вот карма ее настигла.
— То есть вы верите в понятийность в бизнесе?
— Это не понятийность, это порядочность.
— Какие у вас планы на 2025 год?
— Планы пройти осторожно. Планы расти like for like за счет качественного продукта, за счет маркетинга. Я последние полтора года работаю как директор по продукту, директор по маркетингу, и я в себя верю.
— Like for like —это что значит?
— Это значит — поднимать выручку с квадратного метра. То есть в том же самом магазине, который был, за счет ребрендинга мы сделали очень много магазинов. У нас очень крутой концепт новый. Для нас его делал дизайн-бюро «Синица». Он выиграл первый приз на Московской градостроительной выставке. Мы сейчас очень осторожно планируем свое развитие, потому что все ретейлеры говорят, что следующий год будет год идеального шторма. Будет очень много банкротств.
— Когда пошел рост компаний? Finn Flare — это компания ХХ века, в 1965-м она появилась в спокойном местечке Финляндии.
— Да-да. В Сало.
— Раймо Аалтонен — основатель.
— Это не основатель, а второй собственник.
— Второй собственник, который выкупил обанкротившиеся компании.
— В 1969 году, да. И он ее очень круто повел. Они торговали с Америкой, Германией. И в 1972-м он знакомится с разным экспортом на выставке в Дюссельдорфе. И первый же заказ — 100 000 единиц. В 1974 году, вот мы в этом году отмечаем 50 лет, как торгуем на территории России. Первый же заказ — 100 000 единиц. «Березки» (сертификатные валютные магазины в СССР), закрытые секции ГУМа. И он расслабился.
— То есть сел на советский госбюджет.
— Да. А в 1991 году все вот так вот раз и закрылось. Через шесть лет мы познакомились. Finn Flare была уже такая маленькая компания, компанюшечка, которая пытается как-то выкарабкаться. И мы начали строить заново бизнес, второй рестарт. И я — в России, он по-прежнему в Финляндии и как-то в Европе. Моя часть росла быстрее, чем его, плюс он уже и в возрасте был. Я просто выкупила.
— Почему он решил с вами делать бизнес? Как это вообще случилось?
— Маленькая компания. Все схлопнулось. Тут приходит девчонка энергичная и говорит — давай. Он говорит — давай.
— И какое-то время вы ездили к нему в Финляндию?
— Нет, не надо было к нему ездить. Мы платили роялти ему за бренд, мы покупали часть товара под его дизайном, маленькую, и под его брендом мы строили свой.
— Потом вы выкупили у него долю.
— Да. В 2004 году. И дальше это 100% наша компания.
— У компании есть финский культурный код? Или это уже российская компания?
— Конечно. Предыдущая команда, которую я уволила, про которую много мы говорили, она повела не туда. ДНК было забито. У человека есть митохондрии: если ты перестаешь их чистить какими-то голодовками, спортом, еще чем-то, то ты умираешь. И вот бренд начал просто стагнировать. И сейчас мы отряхнулись и пошли назад, к ДНК бренда. У нас кажуальная (ежедневная) спортивная марка, бренд 1965-го, и надо идти своей дорогой, никуда не сворачивая.
— Чему вас научили финны?
— Что на качестве нельзя экономить. Они гораздо медленнее нас. Но при этом они уделяют огромное внимание качеству. То есть нет вот этих бешеных скоростей, как мы привыкли жить. Но они не допускают ничего некачественного. Они лучше купят одну вещь.
У них бюджет распределен: сначала жилье, медицина, питание, образование детям, обогрев помещений. В конце остается €100 от их зарплаты средней в €4000. €75 они забирают на походы в бары с друзьями, а €25 остается на одежду. То есть это самая последняя статья у финнов, какая только есть.
— Ксения, сложно быть обеспеченной женщиной-предпринимателем?
— Сложно быть бедной женщиной-предпринимателем.
— Железные леди — им очень сложно найти какое-то окружение, потому что мужчины их боятся, женщины им завидуют.
— Завидуют. У меня нет подруг.
— Вы не дружите с женщинами. Ваше окружение —это в основном мужчины?
— Мужчины, да.
— И бизнесмены? Вы многих знаете?
— Да, мы дружны со многими.
— В чем проблема российских мужчин? Как вам вообще российские мужчины?
— На самом деле российские мужчины прекрасны. Они всегда открывают дверь, в отличие от многих других мужчин. Они уступают, они относятся все-таки к женщине осторожно. Я, наоборот, считаю, что у нас нет излишнего феминизма, который есть в Америке и во многих других странах. Нормальные у нас мужчины. Единственная, мне кажется, наша проблема мужчин, что они настолько в себе уверены, что они так прекрасны, что они, в отличие, например, от испанцев, не занимаются спортом очень многие. И как-то расползаются. Потому что их и так любят, за ними и так стоит очередь. И вот это, мне кажется, единственный недостаток.