ВРЕМЯ И СЕМЬЯ САРАФАНОВЫХ

«Старший сын». А. Вампилов.
МХТ им. А. П. Чехова.
Режиссер и художник Андрей Калинин.

Идею поставить в МХТ «Старшего сына» трудно назвать оригинальной. В одной только Москве это уже, если не ошибаюсь, третий «сын» — пьеса идет и в Театре на Таганке, и в Театре Маяковского, где Сарафанова-папу играет Игорь Костолевский. Впрочем, в новом спектакле Андрея Калинина эту роль исполняет Александр Семчев, и уже одно это обстоятельство могло бы оправдать всю затею. Ведь в большом и разнообразном сценическом багаже замечательного артиста Семчева явно не хватало именно Сарафанова — ну, разумеется, его роль! Однако оказалось, что помимо прекрасного Сарафанова-старшего в спектакле Калинина нашлись и другие притягательные магниты.

Удивительное дело: чем мрачнее времена за стенами театра, тем больше людям хочется этой вампиловской пьесы, этой полусказочной, полукомедийной, полудраматической истории. Можно даже проследить ее путь на наших сценах, то, как еще лет десять назад, в совсем другую эпоху, режиссеры норовили смикшировать в ней мелодраматическую материю, нежность, человечность, простодушную веру в happy end. Как, напротив, укрупняли проблемное: и скверное житье в советских предместьях, и несносные характеры, и ментальный разрыв между поколениями, и сомнительное обаяние прохиндея. Но с изменением общественного воздуха начали вновь тянуться к исходящему от этой истории теплу. Правда, все более отодвигались при этом от быта и даже от правдоподобия, предпочитая откровенную условность, мечту или сновидение.

Спектакль Андрея Калинина, выступившего здесь и сценографом, похоже, представляет собой грезу старшего Сарафанова, который к началу действия уже живет один как перст. Дети, видимо, все же разъехались: дочка вышла замуж, а сынок Васенька таки сбежал от несчастной любви к красавице-соседке Наташе (Юлия Витрук). Начало и финал закольцованы одной и той же сценой: Сарафанов безвольно сидит в старом кресле, уставившись в телевизор, где крутят какое-то дурацкое кино. При этом свой кларнет он опустил в яму под досками сценического пола, явно напоминающую могилу. Выходит, он уже и на похоронах не играет, окончательно расстался с профессией музыканта. Все в прошлом? И была ли эта история на самом деле?

Пространство маленькой сцены затянуто черными занавесками. Их раздвигают, оттуда выносят двери, не прикрепленные к стенам, и скудную мебель: кухонный стол, обшарпанные табуретки, видавший виды диван… Все это обживается героями исключительно по функциональной надобности, а войти или выйти при этом можно, минуя двери, прямо из-за занавесок, не скрывая и крайней условности обстановки, и некой призрачности происходящего.

Артист Кирилл Власов, играющий Бусыгина, внешне рифмуется с артистом Ильей Козыревым, играющим Васеньку. То есть ненастоящий сын похож на настоящего: светлые волосы, бледное лицо. Он до времени кажется, особенно по сравнению с эмоциональным Сильвой — Алексеем Варущенко, каким-то замороженным, будто не живым. Семейка Сарафановых — те еще «фрукты»: и Васенька не трогательный, скорее жесткий, плохо управляемый, и дочка Нина — Анна Затеева железная, склонная скорее к скандалам, нежели к лирическим настроениям.

В спектакле возникает довольно интересный эффект. С одной стороны, все роли подробно разобраны, ни одна реплика и ни одно движение не возникают случайно. А с другой — как-то подозрительно легко происходят все повороты сюжета. Брат приехал? Принимаем! Выпьем на табуретках, поужинаем прямо из алюминиевой кастрюли. Сам Сарафанов-Семчев уверенно проводит эту логику поведения, свойственную сказочным сюжетам. Представили ему «сына», назвали год рождения, и он, будто молодея на глазах, моментально прокручивает в голове некий давний случайный роман, и вот уже совершенно готов быть любящим отцом. Реплики папы, роскошно выписанные Вампиловым, представляют собой сплошные общие места. Студент? Это очень хорошо! Спортом занимаешься? Спорт для молодых очень важен! И так далее, и тому подобное. Однако словно бы поверх этих явно комедийных словесных пассажей возникает между героями подлинный человеческий контакт, воздух наполняется каким-то счастьем, которое оказывается достижимым прямо в следующую минуту.

Особенно хороши сцены между «отцом» и «сыном», эти минуты очевидной коммуникационной гармонии, в которые Сарафанов говорит так, будто растил парня всю жизнь в тепле и согласии, а Бусыгин — так, будто только этого общения и ждал. Возникают прямо-таки мелодраматические «тактильные» эпизоды: папа с нежностью трется головой о сыновний лоб, прислоняется к обретенному отпрыску своим мешковатым, но будто внезапно обретшим легкость телом. В важной сцене между Бусыгиным и «сестрой», когда уже вспыхивают между ними чувства, «брат» выдергивает из ее волос заколку. И не виданные прежде в этом неуютном доме рыжеватые кудри принцессы падают ей на плечи, и рождается секунда совершенно другой, отчаянно желанной перспективы. А потом приходит жених — Антон Лобан, и он оказывается наиболее реальным в этой компании персонажем. Скучным, педантичным, неумным и даже не очень смешным. Зато весьма жизненным. Пьеса «Старший сын», конечно же, комедия, но в спектакле МХТ комедийное проявляется больше в самом произносимом тексте, нежели в сценическом поведении героев. Никаких эффектных «выходов с цыганочкой» здесь нет.

То, как расцветает Сарафанов-Семчев, как он смешон и нелеп, а одновременно и обаятельно интеллигентен, как «музыкален» всей своей душой и совершенно безоружен перед свалившимся на него «семейным счастьем», — это, конечно, отдельная история. Хорошая история присутствия крупного артиста в крупной пьесе. И пусть все обретенное, наконец, коммуникативное блаженство, весь сюжет про поддержку, опору и любовь ему, скорее всего, лишь привиделись в долгие одинокие вечера, ты уходишь со спектакля с упрямым ощущением, что это было на самом деле. Ну конечно было! И никакие другие варианты не принимаются!