Ребята спрашивают, что делаем на годовщину Андрея? Точно не «безвременно, безвременно». Его тошнило от этого, а миф «Бандитского Петербурга» никуда не денется. Требуется еще неслыханное, нескучное.
Потому как человек жив радостью о нем. «Во дает!» И тогда он становится настоящим на ощупь, а не набором букв на афише.
Шинель ленинградская
Пересечение проспекта Энергетиков и шоссе Революции. 1985. Время дневное, слегка весеннее. Поперек широченной улицы шествуют тела оригинальные во всех отношениях: в спортивных трусах, футболке с логотипом «Автомобилист» и, между прочим, фирменных кроссовках — первое; в вязаной бабушкиной кофте коричневого колора и идеально выглаженных черных брюках — второе; в шинели офицера Военно-воздушных сил на голое тело плюс в трусах армейских синих и резиновых тапках-шлепках, применяемых в общественных банях, — третье. Группа, с виду недобитых анархистов, несет впереди себя как знамя цвета ночи тазик эмалированный и кастрюлю алюминиевую. Холст в раме: «Сильнее похмелья».
В трусах, извините, — я, в кофте — афганист Володя Григорьев, в шинели — Андрей ибн Баконин. У каждого в паспорте по 23 года. Ибн вернулся из Йемена, с практики Восточного факультета, где гордо нес стяг советского военного специалиста, ходил переводчиком в рейды по пустыням. Калаш к калашу с бригадой местных боевиков, с каких-то щей присягнувших коммунистической идее и ставших нашими.
В барханах они должны были беспощадно разворачивать караваны джипов с контрабандой, но так как последнее тысячелетие бедуины являются родственниками местных шейхов из обкома партии, то пресечь нарушение границ не представлялось никакой возможности.
Там чуть жарче, чем на Неве. Ткань формы без знаков отличия расползается, кожу одолевает чесотка, никому не удается увернуться от лихорадки паппатачи. Это вам не ковид. Белое солнце, жутко красные безвкусные помидоры. И как говорил ставший впоследствии Константиновым, «главное — не мешать им резать друг дружку, иначе они на часок соберутся в кружок и вырежут тебя».
Андрей Константинов, 1985 год
Мы отмечали его возвращение. Пропивали то, что он не успел потратить, закупив страшно дефицитный видеомагнитофон. Шел не первый день вакханалии, мы проснулись в его квартире, и надо было с чего-то начинать, плавно перетекать в вечерний кабак с резво хохочущими девками. Сейчас так не ржут и жгучей помадой не мажутся. Не обернуться: «Эх, вот это телка!»
Нашей целью являлся не коммунизм, а ларек обыкновенный. К нему в таком бравом виде мы подступили напрямки. Разумеется, очередь. Мужики. Дух «Беломорканала».
— Осмелюсь доложить! — хамским голосом запросил пощады Григорьев. Парень внезапного юмора, способный разорвать КВН прошлого, вскоре уехавший в Афганистан и вернувшийся с тонкой, мало кому понятной иронией к миру. Будто сдулся.
Народ, пахнущий токарным маслом и с примкнувшей инженерной прослойкой, добровольно расступился. Не ахнул, они и не такое видывали. Это работает, как у сибирских охотников, ночующих в таежных избушках и всегда оставляющих пищу для последующих. Самосохранение, солидарность. Советское дешевое вино «Алиготе» покрепче французского «Egalite».
Тара не помещалась в квадратную щель ларька, кастрюля туда же. Наливали пол-литровыми пузатыми гранеными кружками. Я держал тазик, как младенца над купелью, — Андрюха аккуратно наполнял. Один слив — 22 копейки. Пена. Володя развлекал трудящихся.
— Стоял, значит, наш эскадрон под Яблоневкой… — выдохнул он, глотнув пива. — Люди, кто угостит папироской? Мы тут поспорили над рукописью академика Крачковского. Игнатия Юлиановича… Вот вы! Вы, товарищ! Ваше мнение?
Обратный путь лежал медленней, торжественней. Расселись на кухне без суеты, сглотнули, уши, как у овчарок, поднялись. «Что будем делать?» Заодно среди себя и набросанных на пол подушек обнаружили спящую личность. Дедукция и его приметы позволили вывести мысль: четвертый. То был скульптор, сын известного архитектора. Перекурив, еще мы припомнили курсанта Военно-медицинской академии. Сегодня он знатный, интервью раздает, а тогда мы его ночью засовывали обратно в казарменную общагу через второй этаж. Значит, все правильно соображали.
Соцреалистическая тема будущего развивалась по своим фундаментальным законам. Заглянули на факультет, выхватили оттуда предполагаемых подельников с кафедры иранистики, а будущая звезда мирового корееведения Андрей Ланьков добродушно взял самоотвод. Сегодня он профессор-профессор, так ему и надо.
Дальше помню вспышками. Пивной бар, еще раз то же самое, Григорьев пальцем тычет в мента и кричит: «Фамилия, должность, звание?!» …Бег по пересеченному Ленинграду, водитель такси спрашивал: «Это ничего, что я к вам спиной сижу?» Деваха, томно курящая тонкие длинные сигареты «More». Андрюха рвется к музыкантам спеть хит Кола Бельды «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…».
Пусть с нами было стыдно, зато весело.
Голова набита кадрами юного сериала. Вспоминаю… вот это я, правда, опущу. Тут, знаете ли, перебор, особенно там, когда Андрей сватался. Черт, тут феминистки надорвутся… А вот это стоит попробовать.
КГБ восточное
На улице Беринга до сих пор стоит славное общежитие Универа. Дом, где всегда можно было приткнуться. В ту ночь года так 1983-го мы шарашили в комнате немецкого юноши Тибра. Засланный к нам из ГДР, он нравился. Если прочие его земляки учились прилежно до рвоты, то Тибр жил нашим в доску. Иногда он тыкал пальцем в своих, аккуратно раскладывающих своими пальчиками линеечки и фломастеры перед тетрадочкой на семинарах, закатывал глаза к потолку и шипел рваным акцентом: «И это нация солдат?!» Учившись одному, он мечтал скрестить русского с немцем. Говорил, что тогда всем козлам хана. Про существование козлов прямоходящих он узнал от нас. Нобелевская дума, между прочим.
Очередная чайная чашка портвейна надоумила Тибра и Андрюху прошвырнуться по общаге. Зайти к девчонкам, туда-сюда, культурно отдохнуть. Я же с японистом Лехой Фишевым остался в кубрике. Гитара отслужившего в ВДВ соседа перешла от Андрея к нему и перебирала струнами: «А у десантника судьба порой коротка, как рукопашный бой». До этого Андрей исполнял свою коронную: «Прогудело три гудочка и затихло вдали, а чекисты этой ночкой на облаву пошли».
Тут врывается кто-то из египтологов (не путать с гопниками): «Ваших бьют!» Можно подумать, что Египет с Гондурасом граничит. Древние языки — они все были с привкусом не от мира студентов. Ладно.
Инструмент, урча, отлетел за кровать. Забудь семь бед, надень берет.
Выскочили. Вышло преувеличение. По коридору несся Андрей, будучи КМС по самбо, изящно подсекая представителя дружественной Монголии — сына кого-то из их ЦК. Рухнувшему на паркет чингизиду он сел на спину, вместо руки выкрутив пустой рукав куртки, и предлагал: «Ну-ка повтори!» Вокруг вертелось нечто правдоподобное.
Орава вьетнамцев, подскакивая в стиле Брюса Ли коленями вверх, кидалась подошвами в болгар-филологов. Тибр, щелкая языком чисто конкретно по-германски, пытался выломать дверь в туалет. Что-то «ich», а дальше любому русскому генетически понятно.
Здоровенный украинец Левандовский старался увернуться, таща огромную чугунную сковороду. И так далее.
Помню, японист Леха отхватил в «табло». Мне пришлось нестись за кем-то по лестнице на четвертый этаж, а оттуда вниз, ввиду численного превосходства враждебной массы, возглавляемой литовцем Йонасом, вроде как китаистом. Или?
Женского визга не наблюдалось. Хлестали матерные девичьи лайки. Все-таки кругом жила лингвистическая элита. С шумом распахивающиеся серые фанерные двери. Фигуры смешались в толпы. Кого-то разнимают. Выходит стадно. Веселуха разбегается, разбегается, да стихает после появления патрульно-постовой службы 37-го отделения милиции. Уходим, чуть ли не отстреливаясь. В плен никого не взяли.
Утро следующее. Часов десять.
По вечной анфиладе Восточного факультета шел Баконин с перевязанной рукой, за ним японист Фишев в очках, плохо скрепленных белым лейкопластырем, еще ярче оттеняющим фингал; чудесным образом я без царапины и другие студенческие рожи. Мы направлялись в деканат, предварительно договорившись, что никто вчера ни в какой общаге, конечно, не был. Бред. Вызвали нас тревожно: «Ну-ка зайдите-ка».
В ожидании приговора в приемной декана застали Ольгу Борисовну Фролову — светоча классической арабистики. Ей и до революции было сто лет, и при Брежневе столько же. Она заговорила куда-то вбок: «Андрюша, Женечка, сегодня мы обязательно поговорим о суфийских письменных трактатах. Мне крайне интересно ваше мнение о малом и промежуточном мире».
— Яволь, Ольга Борисовна! — выпрямился Андрей, а я даже не понял, как расшифровать ее устный текст.
— Хо-ро-ши, субчики, — с этими слогами вышел аристократ, декан, член-корреспондент Академии наук Боголюбов. Вскоре академик. Последнее десятилетие его занимал исключительно мертвый арамейский язык. Мне до сих пор кажется, что это единственный человек в моей жизни, кто не знал мата.
— Михаил Николаевич, кому, как не вам, знать, что такое кровавый навет. Все, что вам доложили, — чудовищная ложь, — голос Андрея звучал стойко, и ему хотелось верить даже рядом подпирающим. Японист Фишев гордо сорвал с себя очки, и его подбородок чуть возвысился, как на плакате воинской части. Будто фотографировали у знамени полка на доску почета.
Я понимал: эту стрелу нам не вытянуть. В этот пропащий момент в деканат зашла персона из службы, сотрудники которой не разуваются, заходя в гости без приглашения. Мы скисли, сникли. Все, сейчас НКВД нас будет употреблять.
Но куратор Восточного и Филологического факультетов поразил своей чекистской смекалкой.
— Михаил Николаевич, — вежливейшим образом обратился он к декану. — Мы тратим ваше драгоценное время на какую-то чепуху. Ребята отметили вчера день рождения…
— День рождения отметили, я спрашиваю?! — зыркнул он, сцепив зубы, на весь наш состав организованной группы.
— Мы вчера отметили день рождения! — чуть ли не хором гаркнули мы. Это было похоже на «здравия желаю, товарищ капитан госбезопасности».
— Вот видите… Отметили день рождения, музыка громко играла, дела студенческие. Помню, и мы засиживались допоздна… — романтически вспомнил куратор с наработанной улыбкой, направленной непосредственно в декана. Вдруг в его голосе зазвучала сталь Дзержинского: — Но никто, никто из них вчера в руки не взял антисоветский журнал «Посев», попавший в среду студентов идеологического Восточного факультета ЛГУ имени Андрея Андреевича Жданова! А мне известно, каким образом попала эта литература. Индологи…
Тут мужчина в костюме обернулся к нам с симпатией слуги царю, отца солдатам: «Марш на занятия изучать язык второго основного противника — Израиля». Содрогнувшись от внезапной амнистии, мы растворились, как чай в сахаре.
Возле общей лекционной аудитории номер 211 нас встретила первый специалист по всем конфликтам на Ближнем Востоке Тамара Михайловна Сипенкова. Последние двадцать лет она боролась с сионизмом, видела в «Андрюше и Женечке» образцы истинной русскости и всегда нас прикрывала. У нее не залежалось: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!»
Выходит, мы все правильно делали.
Устали или на десерт — компот?
Облава гвардейская
Наконец Андрей вернулся уже из Ливии. Встретили как положено, а в конце 1980-х я уже опером носился по центру Ленинграда. Начальник отдела мне «свистнул»: мол, меня ищет дежурная часть 27-го отделения милиции. Легендарного, в переулке Крылова, куда свозили с Невского всех «козырных». Где шоу нон-стоп. Сейчас бы видео каждого тамошнего разбора с задержанным набирало просмотров побольше, чем у Бузовой.
Звоню туда: «Что надо?» — «Андрей Дмитриевич Баконин знаком?» — «Конечно». — «Проблемка. Он задержан». — «За что?» — «Дебош». — «Ерунда, отпустите под меня, потом заеду со спасибо». — «Лучше бы тебе сейчас приехать, так просто это не решить. Его вчера с собаками брали». — «По-о-о-нял, ждите».
В 27-м я знал всех, перехлестов и тем — куча, я самоуверенно шагнул внутрь. Ситуация меня встретила завораживающая: «Старший лейтенант Баконин был застигнут в шикарной ресторации „Метрополь“ вместе со старшим лейтенантом внутренних войск, оба прыгали по столам посетителей, пытаясь догнать неустановленных обидчиков». Неплохо зажег огни большого города…
— Когда вызванные сотрудники милиции сделали им замечание и попытались применить приемы самбо, то Баконин сам применил к ним приемы самообороны и скрылся на кухне, где успел кинуть горсть пюре и защитился противнем с рыбой.
Не опозорил Красную армию.
Андрей во время службы в арабских странах
— Его товарищ по вакханалии скрылся в неизвестном направлении, сорвав милицейскую фуражку.
Меньшая из проблем.
— Собака овчарка вместе с прибывшим подкреплением в кокардах загнала его к буфету, и Баконин был взят живьем. В помещении дежурки с товарища Баконина сняли наручники и пожалели. Был разбит монитор, оторвана накладная доска, отделяющая стол помдежа от скамьи для доставленных… Дальше рассказывать?
— Где он? Кости ему не поломали? — выдохнул я обреченно.
— Пожалуйте.
Кореш спал в соседней комнате, привязанный-прикрученный к специальному усмирительному креслу кожаного покроя, а на коже его лица отражалось минувшее сопротивление. Я его потормошил. Веки разлиплись.
— Здорово, корова, — слабо пошутил я.
— Закрыл бы ты, Женя, свое хлебало, — видать, узнал. Мне чуть-чуть не хватило: «Как, свинья, стоишь перед поручиком!»
Пара сотрудников, стоявших за мной, развели руками — что и требовалось доказать. Да, крыть было нечем. Решить вопрос на раз-два мне и в голову не прилетело. Решил на три-четыре. Отдельное «благодарю» смастерил всей доблестной дежурной смене — это не обсуждалось. Легкий косметический ремонт, разумеется, туда же. Материал о задержании выкинуть в пропасть не получилось. Получилось мне расписаться за него в книге учета и взять в свое производство. Андрея я увез конвоем, довез до дома. Пока вез, много нового услышал про себя и ментов в целом. Дискутировать я не стал. Пока ехали от Энергетиков до Лиговки, я кубатурил, как это все похоронить. А напоследок я спросил: «А что ты помнишь?»
Пивной бар «Очки» на углу канала Грибоедова и Невского проспекта он еще помнил. Как покупали со старшим лейтенантом ВВ портвейн — тоже. Потом — пробел. За пробелом следовало оскорбление чести в «Метрополе». Еще пустое пятно. Собаку в ресторане видел, но не понимал, при чем тут собака. А потом вдруг набросились менты. Менты — они такие… как видят гвардии офицера, так сразу в штыки.
Труднее было объяснить начальству, с каких щей я взял себе на учет всю эту радость. Пришлось говорить правду. Меня поняли, его и меня простили. Указали самому выкручиваться в установленном законом порядке и усмехнулись над советом. Выручила секретчица. Похохотав, она взяла всю эту макулатуру, придумав присовокупить ее к документам отправляемых в колонию строгого режима города Омска.
— И под каким соусом? — поразился я смекалке.
— Под единственно возможным — с формулировкой «для принятия решения по существу». Поверь, оттуда ничего не возвращается.
Мудрая женщина.
Мы часто с Андреем вспоминали тот сюжет. Радовались, как дети. Значит, верный результат.
Тем временем Союз распадался, всем существом своим показывая, что старшие лейтенанты из бригад особого назначения ГРУ ему ехали-болели. Как-то Андрей заявил мне, что хочет стать журналистом.
— Кем?! Ты себя-то уважаешь?! — такое во мне сидело мировоззрение.
Обхохочешься.
Евгений Вышенков, «Фонтанка.ру»