ОН НЕ МОГ БЫТЬ ДРУГИМ

«Хор идентичностей».
Независимый проект Зары Демидовой.
Режиссер Карина Бесолти, драматург Елена Саморядова, композитор Фати Бесолти, продюсер Юлия Чурилова

«Хор идентичностей» в исполнении перформера Зары Демидовой звучит то тревожно, то ласково, то пронзительно-печально, то декламационно-бодро. Она — это каждая женщина, столкнувшаяся с сексуальной объективацией, уничижительно-снисходительным отношением, каждая соло-мама, каждый рано повзрослевший человек. И в то же время — это сама Зара, исключительно Зара, автор исполняемого текста, который написан именно про нее.

На сцене она одна, в белой футболке и скинни-джинсах смуглая женщина с распущенными вьющимися волосами. Она ни на минуту не уходит со сцены, более того — не меняет мизансцену: стоит, почти неподвижная на протяжении всего спектакля. Нейтральный образ, вписанный в нейтральное пространство: зритель становится предельно внимателен и чуток по отношению к тексту. Есть еще одна «действующая сила» — видеозаписи, дробящие спектакль на отдельные части и в то же время их зарифмовывающие. Видеозаписи проецируются на стену, занимая всю поверхность этого импровизированного задника, на который опирается Зара Демидова, «касаются» ее лица, расползаются по лбу и прикрытым глазам. На полторы-две минуты зал погружается в полумрак и как бы «выключает» актрису из действия.

Мокрая листва перед открытым окном, девичьи ноги возле ведра и половой тряпки, мытье грязной посуды, стирка, ванная комната — в каждой видеозаписи присутствует вода, стихия, по мнению эзотериков, подобная женской природе: «изменчивая, текучая и чувственная». Но в этом ряду видео «женскость» выражается в условно «женских» бытовых делах, тех, что обычно называют хлопотами по дому.

Новая видеозапись — смена голосового регистра, смена «роли» (социальной? семейной? культурной?). Речь убыстряется и замедляется, реплики не всегда легко поддаются проговариванию, иногда артикуляция оказывается затруднена: Демидова «расставляет препятствия» в виде противоестественной улыбки или закольцованного ритмического рисунка произнесения фраз. Актрисе действительно удается многоголосие, не в буквальном, конечно, смысле, а в смысле молниеносных превращений-переходов от одной Зары Демидовой к другой: от смеющейся — к нежной, от ностальгирующей — к сожалеющей. Ее состояния не взаимоисключают друг друга, а обогащают. Рассказывая о дискриминации (по половому признаку, по национальному, по…), она внутренне удивляется, тревожится или улыбается. Вспоминая о своих корнях, о бабушке, — любяще смеется, благодарит или устрашается. Чувства, которые она испытывает по отношению к эпизодам своей жизни, не считываются по классическим «внешним признакам», их можно уловить, только вслушавшись в сам текст, который хранит их в себе.

Автофикшн-спектакли, созданные для самоисполнения, это, безусловно, еще и исследования человеческой природы, усилия понять самое себя. Нам знакома каноничная пьеса со «спрятанным» внутри текста драматургом. Он не говорит, не появляется (в лучшем случае будет заметен едва-едва, в ремарках). Говорят выдуманные драматургом действующие лица, которые ведут себя «как в жизни», действуют якобы достоверно. Драматургия направления автофикшн — не только непосредственная работа с «первой реальностью», но полное обнажение автора. Автофикшн-тексты, написанные преимущественно из травмы, ставят ударение на уязвимости. Это не самоуничижение и не яростный мазохизм, а желание создать условия для того, чтобы можно было в конце концов «лицом к лицу лицо увидать». Чтобы, конечно, «большое виделось на расстоянье», но состояло из множества «маленького», остававшегося до этого без внимания.

Фундамент автофикциональности, залитый рефлексией, ни в коем случае не означает фиксации на самом себе. Он не замыкается на главном герое, а, наоборот, собирает его из неисчерпаемого количества Других. Автогероиня Зары Демидовой состоит из историй о бабушке, реакций на предательство подружки, из любви сына к розовому мороженому, ежедневных ритуалов, из вопросов, которые она сама задает миру, — и из ответов, которые она получает или не получает.

Финальная сцена — запись голоса актрисы. Режиссерское решение таково, что последнее рассказанное в рамках спектакля воспоминание требует дистанцирования; аудиозапись — неизменяемая, зафиксированная форма, маска. Эпизоды детства, связанные с отцом, его службой и тяжестью переживания этой службы, увенчаны репликой: «Он не мог быть другим». Как и каждый из нас. В этом, кажется, вся сущность автофикционального: мы не могли быть другими.