Брат за братом. Забайкалец пять месяцев искал в тайге родного человека

Поиски изменили его личность

«Не мог ни спать, ни есть, ложку ко рту подношу и думаю: я тут в тепле, в сытости, а брат мой где-то в тайге пытается выжить, хотелось бежать ему навстречу, но я был беспомощен», — вспоминает Роман Борисенко. Он искал потерявшегося в красночикойской тайге брата пять месяцев и нашел только «мощи». Мы поговорили с мужчиной о его семье и поисках, о черствости людей и о том, как зло может родить добро. Разговор приводится в формате прямой речи.

Нас трое братьев — Серега, я и Олег. Мы родились и росли в Нерчинске, а в Красночикойском районе у нас жил двоюродный дед. Брат съездил к нему, влюбился в природу, в тайгу и решил остаться в селе Урлук. Он там подзавязался, домик себе купил, техники набрал, твердо встал на ноги. Семья хорошая, дочка и сын. Жил-поживал там.

В апреле он с мужиками ушел в кедрач. Где-то через неделю засобирался домой, мужикам сказал, что срочно надо, и пошел, а они остались еще на неделю. Они вышли, спрашивают, где Серега, а в селе его не было — все думали, что он в лесу еще. Его жена позвонила мне 2 мая, и 3-го я был уже там.

Когда я приехал, полицейские велели ждать, без них в лес не ходить и ничего не делать. Когда мы зашли в первый раз, то не было ни одного проводника, полицейские местность не знают, навигаторы не работают. Мы осмотрели только зимовье, и полицейские сказали, что больше нам в лесу делать нечего, надо выходить. Я настаивал, что надо рассыпаться, поискать, территорию осмотреть. Но нет, выехали обратно. Полицейские посмотрели, что территория относится не к Забайкалью, а к Бурятии, и передали материалы туда.

Через день я зашел в лес из другой деревни с проводником. Мы ходили по 30 километров в день, прочесывали лес, но всё безуспешно. Потом я зашел с другой деревни, с третьей. Условно говоря, радиус поисков был километров 30, и со всех сторон мы заходили в лес. Обследовали его на конях, пешком ходили.

С начала поисков у нас не было ни техники, ничего. Времени на починку тракторов тоже не было. Приходилось идти к местным, просить, чтобы нас увезли, уговаривать, платить деньги. Откликались бескорыстно только единицы. Некоторые даже отговаривали: «Брось, не найдешь, ты себе нервы портишь, деньги тратишь». Госорганы особой помощи тоже не оказали — ни МЧС, ни полиция.

Мы купили уазик, проехали 20 километров по лесу на нем и два моста порвали. Потом я за него взялся, отремонтировали и стали ездить на нем — запас прочности у него еще есть. Восемь раз я на нем заезжал в лес. Около 40 километров конкретного бездорожья преодолел — там всё: и болотина, и скальник, и кусты — и всё на свете.

В первые разы мы пускали фейерверки, кричали, шумели. А последнее время просто смотрели по сторонам, на лоскутки внимание обращали, на валежины. За это время я прошел ногами столько, сколько, наверное, за всю жизнь не ходил. Похудел на 10 килограммов.

Мы жили в зимовьях охотников и кедровщиков. Уходили утром, возвращались затемно. Лес там серьезный. Без тропы по лесу ходить бесполезно — буквально на 200 метров отошел и уже не понимаешь, где ты и куда надо возвращаться.

Самое удивительное в этой ситуации — черствость местного народа. Обращаешься за помощью, а у них дела, ну такие: на сенокосе столб закопать важнее, чем идти в лес человека искать. Из Нерчинска многие приезжали, помогали искать, кто-то денег давал. А вот в деревне, где брат жил с 2010 года, очень прохладно отнеслись к ситуации.

Я думал, что полиция ищет людей в лесу, но нет. Я ездил к сотрудникам в Бичуру поговорить про поиски и заехал в лесхоз спросить про ориентировки. Почему-то лесникам никто не сказал про потерявшегося человека. Мне кажется, ну очевидно же — если самолет летает, то может заметить дымок какой-нибудь. Меня на борт взяли, и я посмотрел, но уже прошло 2–3 недели и было бесполезно.

Первое время, когда я туда приехал, мне очень сложно было. Я не мог ни спать, ни есть, ложку ко рту подносил и думал: я тут в тепле, в сытости, а брат мой где-то в тайге еще пытается выжить. Я чувствовал беспомощность, хотелось идти, бежать ему навстречу. А я ничего не могу. Это вообще сильно грызло душу, хотелось себе грудь руками рвать. Место я себе точно не находил. Когда в лес заезжал, было ощущение, что вот-вот и найду его. Эта надежда придавала сил, но всё равно в лесу очень выматывались. Быстро время пролетело, надо выходить, и такое разочарование. Вообще ничего. Душу рвало на части. И такое каждый раз.

В лес я заходил раз 20, объехал все деревни в округе, расклеивал листовки везде. Приехал как-то на заправку, попросил повесить ориентировку. Мне отвечают: начальник будет ругаться. Ну я уговорил кое-как, повесил, а через несколько дней приехал, нет уже ориентировки. Кому она помешала? Вот настолько всё там плохо.

Многие говорили: «Смирись, ты брата не найдешь». Постепенно надежда уходила, и мне становилось как-то легче. Я точно знал, что он не убежал, не скрылся от семьи — были такие версии, дескать, надоело всё мужику, и он шагнул. А я же с Серегой рос, он же брат мой, я знаю, что не в его правилах так прятаться, он бы так не поступил. Я такие мысли отсекал, ну не мог в это поверить. Но прыти я всё равно не терял, даже когда вера уходила. На помощь приезжала молодежь из Нерчинска, собирались по 15 человек. Сложно было с проводниками — их почти невозможно найти. Кто хорошо знает лес, кто охотился, за орехом ходил — они уже старые. А молодые особо не интересуются ни лесом, ни промыслом.

Получилось, что всё сами — обследовали большие территории, на рассвете уходили и приходили ночью, два раза блуждали сами и выходили по ночи к зимовью. Я сейчас думаю, что уже знаю лес в тех местах, могу везде пройти и выйти.

Оказалось, что брат лежал в четырех с половиной километрах от зимовья. Но будто шел не в сторону дома.

Мы собрали одни мощи, кости были на большой территории — площадка метров 10 в диаметре.

До сих пор идет экспертиза по останкам, потому что остались только косточки. Думаю, что причину смерти не установят. Интересно то, что рядом с местом, где мы нашли останки, в кедрине выдолблен крест. Он очень древний, и про него никто не знает, кроме проводника, который нашел кости. Каким чудесным образом его туда занесло?

Предположение только одно — голодный медведь. Весной, когда медведи просыпаются, они способны на всё, очень злые и наглые. Если охотник стреляет, то идут к нему, чтобы дичь отбирать. Летом, когда подкормятся, становятся осторожными, от людей прячутся. Возможно, конь почуял медведя и понес, стал брыкаться, брат упал, и всё. Этим объясняется многое — почему брат не стрелял, почему конь пришел 11 мая. На месте были только нательные вещи и один сапог. А теплой одежды и ружья так и нет.

У меня после поисков мировоззрение поменялось. Мне кажется, что в такие моменты люди должны отзываться. И не просто один-два человека, а сотнями, даже тысячами. Я когда ехал в деревню, думал, сейчас такие масштабные поиски будут, все на ушах стоят. А по итогу сначала со мной поехали самые простые мужики да пьяницы. А у остальных какие-то отмазки типа столба на сенокосе. Я вообще думал, как может быть такое? Как на весы ставить человеческую жизнь и какой-то столб.

Теперь я знаю, что если у кого-то будет беда, кто-то будет в моей помощи нуждаться, то я обязан идти вперед и помогать.

Хотелось, чтобы больше человечности было у людей в таких моментах. Еще во время поисков и после я начал понимать такую вещь: Серега незадолго до пропажи будто с нами попрощался.

Наш младший брат Олег получил ранение на СВО, он стал инвалидом. Уже после выписки ему дома стало плохо — что-то там внутри оборвалось, пошло кровоизлияние, и он попал в реанимацию в тяжелом состоянии.

Серега сначала к Олегу в другой город съездил. Помог ему там по дому, потом ко мне приехал, предлагает: «Чем помочь?» Он как будто бы знал, что с ним это произойдет. Я потом уже вспоминал, что он даже будто внешне изменился. У нас были разговоры такие необычные, он много говорил про человечность. Хотя он вообще был добрый, но вот тогда людское из него прямо плескалось. Я хочу таким же быть, как он, — никогда от чужой беды не отворачиваться.

Я изменился. Раньше некоторые моменты просто не замечал или не понимал, а теперь думаю, что надо было помочь. Потерявшегося человека я точно пойду искать — хоть пешком.

Меня немного мучит то, что Серега меня звал в кедровник: «Пошли зайдем, денег заработаем, да и отдохнем в лесу». Я отказался из-за работы, потом себя винил. Еще был такой момент во время поисков, я шел по тропе, сзади местный мужичок меня остановил: «Хватит идти, а то заблудимся сами». А мне хотелось туда идти, и не в первый раз меня туда тянуло. Сначала казалось, что брат там даже живой сидит. А там его косточки лежали.