Писатель и публицист Игорь Мальцев справедливо отметил, что «западные политические нарративы давно уже проникли и к нам, даже если мы громко делаем вид, что воюем со всем коллективным Западом супротив его, Запада, ценностей» (Мальцев, 2024). Однако проблема еще глубже и состоит она в необходимости «выдавливать из себя по капле» дух провинциализма, а именно закрепленное уже на уровне подсознания представление о нашей интеллектуальной вторичности по отношению к Западу. Шутливо, но точно это сформулировал еще в советские времена Борис Родоман (1931–2023), блистательный теоретик географии: «Мышление, если оно правильно, приводит к тому, что уже известно за границей» (Родоман, 2017). Ему, кстати, принадлежит и не менее парадоксальное определение теоретика «Быть теоретиком значит мало знать, но много думать» (там же).
Наш духовный провинциализм все же во многом нейтрализовывался в советские времена геополитическим соперничеством с Западом, поскольку именно соперничество в наибольшей степени мобилизует творческие способности и предполагает если не равенство сил, то интеллектуальное равенство — иначе какое соперничество? Однако историческое поражение СССР и закономерно последовавшее за ним стремление вписаться в западный мир привело к расцвету сотрудничества, а дух соперничества стал рассматриваться как пережиток мрачного прошлого. Это безрадостное положение Сергей Караганов охарактеризовал следующим образом: «Бывает и сознательное забвение интересов своей страны по компрадорским мотивам, по глупости, невежеству или желанию понравиться коллегам из “передового мира”. В России в 1990-е гг. было немало интеллектуальных и политических лидеров, провозгласивших интересы страны идентичными западным, а любые шедшие с Запада веяния заведомо правильными. Отголоски слышны до сих пор» (Караганов, 2019).
«Все это есть результат того, что мною именуется академической унией — пишет Дмитрий Винник. — Эту унию после 1991 г. нам навязал Запад, подобно тому, как некоторых православных обратили в католицизм, разрешив сохранить византийский обряд. Наша наука была посажена на голодный паек, с одной стороны, и взята на содержание Западом через систему грантов, с другой. Зарплаты удерживались униатами внутри страны намеренно на нищенском уровне, даже когда у государства появились деньги. Патриотическая партия в академической среде оказалась морально подавлена и почти перестала пополняться молодежью. Несмотря на все академические свободы, декларируемые и даже фактические, система контроля убеждений в этой среде работала и до сих пор работает чертовски эффективно» (Дмитрий Винник, 2024).
Необходимость критики предрассудков
Стоящая перед нами сейчас задача значительно более грандиозна, чем нам это может представляться. Необходимо сформировать свой собственный взгляд на науку, осознав ее фундаментальное методологическое единство и переосмыслив ее развитие. Как и многое другое, это никоим образом не вопрос выбора — мы находимся в условиях прогрессирующего отлучения от т.н. мировой науки (Шупер, 2023), и наш долг — быть на высоте своего времени. Подобно тому, как человек, оказавшись в критической ситуации, переосмысливает прожитую жизнь, нам надо предельно вдумчиво отнестись к отечественным традициям в науке и философии, найдя в себе интеллектуальные силы преодолеть стереотипные взгляды, до такой степени вышколенные мейнстримом, что даже достижения российской научной и философской мысли мы воспринимаем сквозь призму их трактовки в мировой, а фактически — в западной науке.
Почти безраздельно возобладавшая компрадорская организация отечественной науки привела уже и к тому, что коллеги подобострастно пишут «Антропоцен», придуманный Юджином Стормером (1934–2012) и Паулем Крутценом (1933–2021), с прописной буквы (Учаев, 2022), хотя названия геологических эпох пишутся со строчной. Тем более у них не хватает духу заикнуться об отечественном приоритете: «Исходя из геологической роли человека, А.П. Павлов (1854–1929) в последние годы своей жизни говорил об антропогенной эре [курсив источника — прим. автора], нами теперь переживаемой. Он не учитывал возможности тех разрушений духовных и материальных ценностей, которые мы сейчас переживаем вследствие варварского нашествия немцев и их союзников, через десять с небольшим лет после его смерти, но он правильно подчеркнул, что человек на наших глазах становится могучей геологической силой, все растущей» (Вернадский, 1944). Это именно из тех болтливых фактов, по Уильяму Эшби (1903–1972), творцу понятия самоорганизации, которые указывают на глубокие закономерности. Мы не ценим свое или ценим совершенно недостаточно, чтобы вступать в нелицеприятные объяснения с зарубежными коллегами по поводу приоритета, хотя те дошли уже до того, что не допускают российских ученых на Международный геологический конгресс (Посольство…, 2024).
Владимир Вернадский (1863–1945) писал в 1902 г.: «В настоящем и прошлом научного миросозерцания мы всюду встречаем такие элементы, вошедшие в него извне, из чуждой ему среды; очень часто на чисто научной почве, научными средствами, идет борьба между защитниками и противниками этих вошедших в науку извне идей. Борьба эта под влиянием интересов эпохи благодаря тесной связи ее с жизнью общества нередко получает глубокое и серьезное значение. Такое соприкосновение с жизнью придает научному мировоззрению каждой исторической эпохи чрезвычайно своеобразный оттенок; на решении абстрактных и отвлеченных вопросов резко сказывается дух времени» (Вернадский, 2002, с. 213). Уже у истоков науки Нового времени мы находим глубокое противоречие между французским рационализмом, чьим наиболее видным представителем был Рене Декарт (1596–1650), и английским эмпиризмом Фрэнсиса Бэкона (1561–1626). При этом эмпиризм оказался значительно более операциональным в плане развития физики, поскольку допускал произвольное выделение исследуемых объектов, даже если это грубо противоречило научной картине мира (Шупер, 1981). Не случайно Христиан Гюйгенс (1629–1695), восхищавшийся в молодости философией Декарта, позднее от нее отошел.
Каждый из нас знает со школьной скамьи о мгновенном распространении гравитационных взаимодействий. Однако для самого Исаака Ньютона (1642–1727) это было тяжелейшей проблемой: он прекрасно понимал, что тело не может действовать там, где его нет, и глубоко переживал этот парадокс в своей теории. Как ревностный христианин, он возложил ответственность за мгновенное распространение гравитационных взаимодействий на Всевышнего, провозгласив пространство чувствилищем Божьим. Впрочем, это были мучения великого ума. Остальным легче: как сказал российско-американский математик Шеля Губерман, если у вас есть парадокс, сделайте его аксиомой. За три столетия эта в высшей степени сомнительная аксиома настолько вошла в плоть и кровь, что и в XXI в. едва ли удастся сыскать того школьника, который спросил бы на уроке физики, каким образом гравитационные взаимодействия распространяются мгновенно, если скорость света не может быть превышена.
Между тем становление и развитие неклассической физики во многом стало реваншем картезианства (учение Декарта) с его континуалистским подходом (вихри Декарта), противоположным дискретизирующему ньютонианскому, кое трактует пространство как вместилище вещей, своего рода пустой ящик. Именно в общей теории относительности, объясняющей тяготение проявлением кривизны пространства, преодолевается обсуждаемый парадокс. Образно говоря, гравитационные взаимодействия распространяются мгновенно потому, что они вообще не распространяются — это некая теоретическая фикция, введенная для удобства описания. Объединение в 1928 г. Полем Дираком (1902–1984) квантовой механики и теории относительности в квантовую теорию поля позволило подойти к трактовке элементарных частиц как состояний пространства. Однако такой подход далеко не ограничивался физикой: почти в те же годы Вернадский писал о материально-энергетических пространствах, подчеркивая, что пространство и время, неотделимые друг от друга, должны рассматриваться как атрибуты изучаемых естественными науками процессов, а не какие-то внешние по отношению к ним характеристики. Понятие материально-энергетического пространства употреблялось им почти исключительно во множественном числе. Возможно, именно стилистические трудности помешали писать о материально-энергетическом пространстве-времени.
Не иначе обстоит дело и в общественных науках, где широчайше распространились крайне упрощенные подходы, приносившие в свое время полезные результаты, что властно побуждало закрывать глаза на их очевидную уязвимость для рациональной критики. Яркий пример такого подхода — представление о «невидимой руке рынка», которое даже Дж. Сорос назвал рыночным фундаментализмом. При этом приходится отметить, что в общественных науках ситуация еще хуже, чем в естественных в силу значительно большей подверженности интересам, предельно далеким от познавательных. Это подчеркивается также в уже цитированной статье Сергея Караганова. Либеральный индивидуализм полностью изоморфен дискретизирующему ньютонианскому подходу. В нем личность первична по отношению к социуму, который не только собирается из этих личностей, как из элементов, но и не имеет никаких задач, помимо обслуживания их интересов. В предельном случае целое фактически сводится к сумме своих частей.
Теория социальных эстафет
Противоположный подход воплощен в китайской демократии мертвых: ныне живущее поколение не вправе высокомерно распоряжаться великой страной на том только основании, что одних поколений уже нет, а других — еще нет. Его долг заключается в том, чтобы передать страну будущим поколениям в лучшем состоянии, нежели то, в котором она была получена от предшественников. Однако нам нет нужды, «становясь на горло собственной песне», отрываться от наших европейских корней, напротив, имеет смысл обратиться к картезианскому рационализму. Полностью в его русле находится теория социальных эстафет (Розов, 2006), главное дело жизни философа Михаила Розова (1930–2011).
В соответствии с этой теорией, говорил Розов, «существуют две онтологические картины. Первая, я называю ее предметоцентризмом, исходит из того, что существуют вещи, которые обладают свойствами и вступают в соответствии с этими свойствами в определенные отношения. Вещи при этом как бы “помнят” свои свойства, свойства определены материалом и строением вещей. Надо сказать, что так называемая марксистская диалектика всегда пропагандировала именно такое мировоззрение, подчеркивая примат внутреннего по отношению к внешнему, содержания по отношению к форме, необходимости по отношению к случайности. Другая картина, которую я называю топоцентризмом, прямо противоположна. Вещи “не помнят” свои свойства, характеристики отдельных предметов “записаны” в “памяти” универсума, который в силу сказанного нельзя разложить на элементы. Именно это мировосприятие пробивает себе дорогу в XX веке» (На теневой стороне…, с. 153–154), «…в семиотике действует принцип, отдаленно напоминающий принцип Паули: два разных слова или, в более общем плане, два разных образца любой деятельности или поведения не должны занимать одно и то же функциональное место» (там же, с. 179).
Эта статья не претендует на сколько-нибудь систематическое изложение теории социальных эстафет — интересующиеся без труда с ней ознакомятся, а преследует значительно более скромную цель: показать важнейшие отличия топоцентризма, предполагающего наличие у социальных объектов лишь неатрибутивных свойств, от традиционного предметоцентризма. Подобно Гюйгенсу, создателю волновой теории света, Розов вводит понятия социального куматоида — волноподобного объекта, к которым относятся социальные эстафеты, понимаемые как элементарные механизмы социальной памяти. «Отдельно взятая эстафета не существует в силу полной неопределенности содержания образцов. Относительная определенность имеет место только в рамках целого, только в “контексте” других эстафет» (там же, с. 174). Источником развития служит смена контекста. Соответственно, в любой эстафете заложена возможность и даже необходимость новаций. «Если вы хотите совершить революцию в науке [курсив источника — прим. автора], работайте в традициях» (там же, с. 155). Не в этом ли заключается тот творческий консерватизм, о котором говорил Владимир Путин? «Волноподобность социальных явлений ставит достаточно серьезную преграду на пути редукционистских поползновений со стороны естествознания: Культура — это “волна”, а волновую картину на поверхности океана нельзя понять, отталкиваясь от свойств воды» (там же, с. 176).
Рассматривая и отдельные личности, и социальные группы, и институты как состояния пространства социальных эстафет, постоянно изменяющиеся, мы получаем в руки новый эффективный инструмент для изучения социальных процессов, причем подобные исследования могут иметь не только познавательную ценность, но и сугубо прикладную. Открываются перспективы принципиально иного менеджмента, основанного не на проектном подходе, а на селекции эстафет. Как указывал Родоман, будущее надо не строить, а выращивать (Родоман, 2017). Успешное решение этой задачи требует соединения теории социальных эстафет с синергетикой, она же нелинейная динамика, она же нелинейная наука, подобно тому, как Дирак соединил теорию относительности и квантовую механику в квантовой теории поля. Применение понятийного, а в дальнейшем — и математического аппарата синергетики, прежде всего представлений об аттракторе, области притяжения процесса, создаст необходимые предпосылки для селекции желательных эстафет и для их сознательного конструирования с последующей оценкой успешности подобных начинаний. Прямо-таки напрашивается использование таких механизмов для адаптации мигрантов. Очевидна возможность анализа и конструирования социальных эстафет в градостроительстве, где они и так широчайше применяются, но не вполне осознанно, для улучшения городской среды. Исключительно перспективна «пересадка эстафет», равно как и их целенаправленное создание, в районах нового освоения.
Холистический подход, характерный для континентальной экономической мысли (в первую очередь немецкой), противоположен англо-американской либеральной традиции, вполне ньютонианской по духу. Целостный взгляд на общество как имеющее интересы, несводимые к индивидуальным, предполагает и картезианский подход к вопросу о роли пространства в развитии стран и народов. Разрабатываемая Русланом Гринбергом и Александром Рубинштейном концепция экономической социодинамики противостоит редукционистским представлениям экономического мейнстрима, сводящим общественный интерес к совокупности индивидуальных интересов. Эта концепция, основанная на идеях самоорганизации, предполагает холизм, а не индивидуализм, в ней постулируется эмерджентность — наличие у общества как системы особых свойств и интересов (Гринберг, Рубинштейн, 2015). Здесь явно целое мыслится как многое, а не многое — как целое, по удачному выражению Юлия Шрейдера (1927–1998), известного математика и философа.
Разумеется, речь идет не о замене дискретизирующих теоретических конструкций континуалистскими, а об использовании новых подходов наряду с традиционными, ведь и классическая физика продолжает преподаваться и применяться наряду с релятивистской и даже много шире нее. Однако отказ от представлений о любых общепринятых подходах как о единственно правильных и даже единственно возможных уже сам по себе провоцирует интеллектуальную дерзость. В случае синергетики это крах монополии каузального (причинного) объяснения не только в микро- и макромире, т.е. областях, крайне удаленных от нашего повседневного опыта, — это произошло в физике еще в первой трети ХХ в., но и в мезомире, в области социальных явлений. Нелинейные процессы детерминируются не начальными условиями, а конечным состоянием. Такой взгляд по-настоящему революционен. Он допускает совершенно иную трактовку в т.ч. и развития общества.
Переход к интенсивному развитию
Опальный советский философ Михаил Петров (1923–1987), чьи книги были изданы лишь посмертно, в главном труде своей жизни (Петров, 2004) пророчески писал еще в 1970-е гг. об исчерпании потенциала экстенсивного развития общества, прежде всего в области образования и науки. В свете его предложений по фундаментальной перестройке образования в направлении интенсивного развития — и содержания, и методов обучения — даже идея перехода от одиннадцатилетнего среднего образования к девятилетнему может рассматриваться как заслуживающая обсуждения. В конце концов, у тех, кого учили в советской школе десять лет, знания никак не хуже, нежели у тех, кого сейчас учат одиннадцать. Аттракторов, как правило, несколько, и экстенсивное развитие — это траектория, ведущая к одному из них. Есть основания считать, что он практически достигнут. Соответственно, задача состоит в нахождении (не проектировании, а именно нахождении) другого аттрактора, движение к которому предполагает интенсивное развитие. Поскольку эффекты самоорганизации возникают именно в диссипативных системах, далеких от состояния равновесия, возрастание неравновесности не должно однозначно вести к хаосу, оно облегчает и возникновение новых структур, т.е. порядка из хаоса. Несомненно, сейчас человечество находится в точке бифуркации, соответственно существует возможность выбора траектории дальнейшего развития. Такой траекторией может стать как посредственное прозябание в духе «пределов роста», так и переход от экстенсивного развития к интенсивному (Шупер, 2019).
Интеллектуальная революция, необходимая для перехода на траекторию интенсивного развития, с неизбежностью потребует отказа от квантитативного фетишизма, представления о том, что все, не имеющее количественного выражения, либо не существует, либо несущественно. Требования измеримости уже доведены до полного абсурда, например, при использовании библиометрических показателей для оценки результативности ученых и научных организаций. Развитие науки требует не умножения числа публикаций — чем их больше, тем меньше их читают, а достижения нового знания о мире и совершенствования наших познавательных средств. Аналогично и экономика может развиваться так же уродливо, как и современная наука, построенная по ее образу и подобию, либо стремиться, возможно, полнее удовлетворять возвышающиеся потребности людей, что делает необходимым их воспитание в плане развития их способностей и духовных запросов, а не формирования бездумного потребительства, наряду с внушением чувства вины абсолютно перед всеми, включая растения и ландшафты, которые, как выяснилось, тоже имеют права.
Картезианский подход был крайне труден для применения в физике, кроме анализа волновых процессов, поскольку, образно говоря, предполагал рассмотрение отношений всего ко всему. «Наука всегда жертвует частью имманентного принципа своего метода в пользу непосредственно оправдываемой и немедленно дающей полезные результаты гипотезы: если полученное преимущество оказывается плодотворным, то это свидетельствует о частичной истинности гипотезы; впоследствии, однако, может оказаться, что гипотеза будет содействовать окончательному утверждению того самого принципа, который она на время как будто устранила. Так ньютоновский динамизм как будто оборвал развитие картезианского механизма... Динамизм Ньютона мог, следовательно, послужить — так оно и было в действительности — путем к полному доказательству картезианского механизма: будем ожидать этого доказательства от Эйнштейна» (Бергсон, 1923, с. 32).
Картезианский рационализм в преломлении общественных наук вовсе не означает отказа от математических методов. Напротив, он создает предпосылки для применения мощнейшего аппарата синергетики, включая представления о странных аттракторах, сложных непериодических решениях, эдаких лабиринтах, в которых блуждает исследуемый процесс. Однако описания процессов претерпят существенные изменения в свете положения о первичности пространства: последнее означает примат целого по отношению к частям. Именно трудность, а то и полная невозможность количественно охарактеризовать целое без упрощения его до карикатурности заставляет зачастую ограничиваться количественными решениями частных задач, формулируя представления о целом на качественном уровне. Да это вряд ли и будет вызывать существенные возражения в случае осознания необходимости перехода от экстенсивного развития к интенсивному.
Если мы осознаем переживаемый сейчас кризис в том числе и как результат исчерпания модели экстенсивного развития, то поиск альтернативной ему модели интенсивного развития становится неизбежным. Сергей Глазьев проницательно отметил, что «Маркс и Ленин приняли завершение жизненного цикла колониального мирохозяйственного уклада (МХУ), в котором доминировали частные семейные предприятия, за конец капитализма. Великая Октябрьская социалистическая революция действительно ознаменовала переход к новой формации, которая стала одной из разновидностей имперского МХУ. Но наряду с ней произошло перерождение капиталистического государства в социальное, место частно-семейных предприятий заняли транснациональные корпорации» (Глазьев, 2020). Аналогично трансгуманисты, постгуманисты и др., если не предполагать чисто апологетический характер их построений, ошибочно принимают кризис экстенсивной модели современного общества за кризис человечества как такового.
«Западная же наука тогда в ходе глобального финансового кризиса 2008–2009 гг. [курсив источника — прим. автора] завершила капитуляцию перед администраторами, распределяющими все более дефицитные деньги: став важнее ученых, они стали диктовать им формы и направления их деятельности» — пишет Михаил Делягин. Он продолжает: «Победа администраторов над учеными лишь внешне вызвана финансовым кризисом. Фундаментальная причина — перерождение рыночной экономики в мир цифровых экосистем, превращающий буржуазию (и даже наиболее передовую ее часть — глобальный управляющий класс) из прогрессивной в реакционную силу, тормозящую прогресс ради самосохранения. Прогрессивный класс, находящийся на подъеме, нуждается в общественном прогрессе и конструировании будущего в своих интересах, для чего ему надо познавать реальность. Поэтому ради победы в борьбе за власть он сознает и создает науку как свой политический инструмент. (Увы, наука как способ познания всегда есть инструмент прогрессивного класса, создаваемый и используемый им ради всепоглощающей борьбы за власть). Реакционный класс, сходящий с политической сцены, столь же объективно заинтересован в противоположном — торможении прогресса, несущего ему социальную смерть. Познание реальности и распространение знаний для него противоестественно, саморазрушительно… Для уходящего класса познание реальности является и познанием неотвратимости своей гибели, что психологически невыносимо. Поэтому вместо объективистской науки он порождает суеверия и самообман. Именно буржуазия — сначала национальная, затем глобальная, — будучи прогрессивной, создала науку как общественный институт и специфический вид деятельности. Став реакционной в силу исчерпания потенциала традиционного капитализма, она вынужденно развернула свой инструмент, науку, на решение противоположных задач. Понятно, что разворот с познания реальности на ее сокрытие и извращение означал убийство науки как инструмента поиска истины» (Делягин, 2024).
Предложенная Делягиным марксистская трактовка трагического положения в современной науке обескураживает любого нормального ученого, привыкшего относиться к науке с почти религиозным пиететом, полагающего естествознание самой увлекательной и благородной конкистой в истории цивилизации. Однако такое прекраснодушие стремительно теряет эмпирические основания (Лукин, 2020, 2021). Это заставляет нас выйти из зоны душевного комфорта в неприятный и неуютный мир, признав, что позиция Делягина — «Взгляд, конечно, очень варварский, но верный». При этом подобный взгляд имеет важные практические следствия: «Речь… о фактическом прекращении с 60-х годов ХХ века бурно шедших до того времени процессов открытия новых технологических принципов и создания фундаментальных гипотез, имеющих понятные практические перспективы. Нынешнее развитие прикладной науки своим блеском затмевает фактическое прекращение обновления ее основы — фундаментальных знаний. Неслучайно знаменитый бизнес-ангел Питер Тиль горько сетовал после кризиса 2008−2009 годов на отсутствие достойных инвестирования прорывных технологических идей» (Делягин, 2024).
Заключение
Когда какие-то важные положения становятся злободневными, их редко высказывает кто-то один. «У России есть возможность построить собственную систему образования на основе собственного когнитивного кода, не становясь придатком чужого мышления. Это возможность, которой нет у наших противников. По очень простой причине — они пока остались в рамках глобальной науки и тем самым целого набора соглашений, конвенций и договоренностей, писанных и неписанных, нарушить которые нельзя. Мы же из этого пространства выкинуты. Это шанс, но и риск, однако положение страны заключает в себе риск при любой стратегии» — пишет футуролог и писатель-фантаст Сергей Переслегин (Переслегин, 2024). Отказавшись от далеко не соответствующих действительности представлений о небывалой эффективности организации науки в странах Запада, равно как и ее высочайшей результативности, мы сможем смело экспериментировать и в концептуальном, и в организационном отношении. Мы все равно на это обречены, вопрос только в том, извлечем ли мы из этого огромную пользу для нашего будущего развития, как и в случае с потеплением климата, или будем тратить силы на охлаждение мирового пространства (Шупер, 2024).
«Нынешний переломный исторический период является временем возможностей. Мировой порядок эволюционирует в сторону устойчивой многополярности, и страны глобального Юга начинают играть активную роль в формировании этой новой реальности. Эффективность их действий во многом зависит от готовности элит конструировать новую незападоцентричную рамку знаний и нарративов, эпистемологию международных отношений» — пишет Андрей Сушенцов (Сушенцов, 2024), декан факультета международных отношений МГИМО. По его мнению, «Идентичность глобального Юга не монолитна, и разные страны находятся на разных стадиях этого пути. Условно их можно разделить на два кластера: (1) те, кто предпочитает глобальную (западную) эпистемологию национальной и во внешней политике следуют в фарватере лидера; (2) те, кто предпринимает попытку приобрести автономное стратегическое мышление на основе оригинальной эпистемологии и выработать самостоятельную внешнеполитическую линию» (там же). Россия, Китай, Индия, Иран, Саудовская Аравия и Турция относятся, согласно эксперту, ко второй группе.
«Глобальные монополии, как и обычные, заинтересованы прежде всего в сохранении своего монопольного положения и потому стремятся блокировать развитие технологий (а значит, и питающей их фундаментальной науки, что облегчается ее принципиальной нерыночностью из-за вопиющей неопределенности результата) для ограничения конкуренции… Это распахивает “окно возможностей” перед другими обществами, а главное — перед новыми знаниями и, соответственно, новыми технологиями, которым будет принадлежать наступающий мир Великой депрессии. Распавшийся на макрорегионы (со слишком узкими для поддержания нынешних, созданных глобальными монополиями для единых мировых рынков и потому сверхдорогими и избыточно сложными технологиями), этот мир породит новые технологии — и новую науку. Однако новый прогрессивный класс, который овладеет социальным развитием и создаст ради борьбы за власть эту новую науку, — класс, уже, безусловно, сложившийся в порах обществ, — нам еще не виден (вероятно, в силу устарелости наших подходов)» (Делягин, 2024). Развитие и даже выживание страны в условиях конфликта возрастающей интенсивности с превосходящим противником требует игры на опережение. Необходимо начинать создавать новую науку, не дожидаясь получения внятно сформулированного социального заказа.
Литература
Бергсон А. Длительность и одновременность (по поводу теории Эйнштейна). Пг.: Academia, 1923. – 154 c.
Вернадский В.И. Несколько слов о ноосфере [1944]. / Из Архива В.И. Вернадского. URL: http://vernadsky.lib.ru/e-texts/archive/noos.html – Дата обращения: 19.07.2024
Вернадский В.И. Из истории идей // Вернадский В.И. Биосфера и ноосфера М.: Айрис Пресс, Рольф, 2002. – 573 с.
Глазьев С. В плену идеологических химер // Изборский клуб. 8 сентября 2020. URL: https://izborsk-club.ru/19876?ysclid=m2nq1fj5pz64792823 – Дата обращения: 24.10.2024
Гринберг Р.С., Рубинштейн А.Я. Индивидуум & Государство: экономическая дилемма. 2-е издание, исправленное. М.: Изд-во «Весь Мир», 2015. – 480 с.
Делягин М. Есть наука побеждать, и есть «наука» деградировать // Свободная Пресса, 17 апреля 2024. URL: https://svpressa.ru/blogs/article/412036/ – Дата обращения: 19.10.2024
Дмитрий Винник: российская наука должна стать суверенной // RN – Продолжение проекта «Русская Весна». 03.02.2024. URL:
https://rusnext.ru/recent_opinions/17069612881317703?ysclid=m2gdkm0ihi74599078 – Дата обращения: 19.10.2024Караганов С.А. Предсказуемое будущее? Как самообман подменил серьезный анализ // Россия в глобальной политике, 2019. Т. 17. No. 2. С.58-72. URL: https://globalaffairs.ru/articles/predskazuemoe-budushhee/ – Дата обращения: 01.10.2024
Лукин А.В. Теория всеобщего расизма. Новая версия американского культурного доминирования // Россия в глобальной политике, 2020. Т. 18. No. 5. С.119-135. URL: https://globalaffairs.ru/articles/teoriya-rasizma-novaya-versiya/?ysclid=m2ga56ttf0617912539 – Дата обращения: 19.10.2024
Лукин А.В. Право на безумие // Россия в глобальной политике. 2021. Т. 19. No. 5. С. 172-192. URL: https://globalaffairs.ru/articles/pravo-na-bezumie/?ysclid=m2ga3nm35k76502163 – Дата обращения: 19.10.2024
Мальцев И. Одиннадцать классов в школе – это тоже влияние Запада // ВЗГЛЯД, 1 октября 2024. URL: https://vz.ru/opinions/2024/10/1/1289321.html – Дата обращения: 04.10.2024
На теневой стороне. Материалы к истории семинара М.А. Розова по эпистемологии и философии науки в Новосибирском Академгородке. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2004. – 412 с. URL: https://djvu.online/file/QwZbDU5iFsUeM?ysclid=lyrn8qu1ac917628237 – Дата обращения: 19.07.2024
Петров М.К. История европейской культурной традиции и ее проблемы. М.: РОССПЭН, 2004. – 773 с.
Посольство России в Южной Корее призвало не дискриминировать ученых // РИА НОВОСТИ, 12.04.2024. URL: https://ria.ru/20240412/posolstvo-1939519507.html?ysclid=lyxes3kdhd430557419 – Дата обращения: 22.07.2024
Родоман Б. Афоризмы науковеда // Проза.ру. Подготовлено для «Academia.edu» и "Проза.ру" 17 ноября 2017 г. URL: https://proza.ru/2017/11/17/1816?ysclid=m31yh9oju5384616427 – Дата обращения: 04.11.2024
Розов М.А. Теория социальных эстафет и проблемы эпистемологии. Смоленск: Библиотека Международного коллоквиума "Социальные трансформации", 2006. – 439 с.
Сушенцов А. Глобальный Юг в поисках идентичности / МДК «Валдай», 01.11.2024. URL: https://ru.valdaiclub.com/a/highlights/globalnyy-yug-v-poiskakh-identichnosti/ – Дата обращения: 01.11.2024
Учаев Е.И. Сохранить человечество в эпоху Антропоцена // Россия в глобальной политике. 2022. Т. 20. No. 1. С. 35-50.
Футуролог Переслегин: «Есть высокая вероятность глобальной войны в 2033 году» // БИЗНЕСONLINE, 29 января 2024. URL: https://www.business-gazeta.ru/article/621400 – Дата обращения: 16.09.2024
Шупер В.А. Возможные пути влияния методологии на поиски решения экологической проблемы // Методологические проблемы взаимодействия общественных, естественных и технических наук. М.: Наука, 1981. С. 145-161.
Шупер В. Переход к интенсивному развитию: проект для России на XXI в. // Российский совет по международным делам, 6 мая 2019. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/perekhod-k-intensivnomu-razvitiyu-proekt-dlya-rossii-na-xxi-v/ – Дата обращения: 19.10.2024
Шупер В. Научная контрреволюция: существует ли мировая наука? // Российский совет по международным делам, 24 июля 2023. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/nauchnaya-kontrrevolyutsiya-sushchestvuet-li-mirovaya-nauka/ – Дата обращения: 16.09.2024
Шупер В.А. Овладение пространством для преобразования страны // Вопросы философии. 2024. № 8. С. 5–15.