«Видел такое, во что невозможно поверить»: известный художник — о путешествии в пустыню Гоби и выставках в Лувре

Картины Николая Рыбакова скупают частные коллекционеры

Художник творит уже больше полувека. Работы Николая Рыбакова ценят в современных российских и зарубежных галереях. Художник выставляется в Москве, Париже, Лондоне, но любит ездить по диким полям и лесам, заброшенным деревням. Николай Рыбаков — непубличный закрытый человек. Он почти ни с кем не общается, но для NGS24.RU сделал исключение.

Кочевник

Художник Николай Рыбаков, кажется, добился почти всего, о чем может мечтать человек из мира искусства. Престижные выставки в российских городах и за рубежом. Покупатели — из числа видных коллекционеров со всего мира. Звание «Заслуженный художник России», десятки премий и медалей от музеев и художественных академий. А он в свои семьдесят семь продолжает уходить в деревни, дикие поля и леса.

Николай Рыбаков провел ранние годы и учился в Красноярске. Там же находится его первая мастерская. Но в этом сибирском городе художника трудно застать. Жизнь расчерчивает маршруты между творческими лабораториями: из сельского дома под Красноярском — в Москву работать над картиной, оттуда — в Хакасию и затем снова в Красноярск, но мимоходом. Там мы и встречаемся. Художник приезжает ради нас в свою первую мастерскую.

Поднимаемся на последний этаж. Квартира за железной дверью в ожидании художника будто затаила дыхание. Высокие потолки и огромные окна, взгляд упирается в засохший букет роз. Увядшие цветы стоят в банке на подоконнике.

— Город давит, он шумный, агрессивный. Я уже давно устал здесь. В Москве снял в аренду мастерскую. Она находится в тихом спокойном месте, в лесу. Там проще и писать, и, главное, выставляться потом, — говорит Николай Рыбаков. — Живу по полгода в столице, возвращаюсь в свой дом в деревне. Вот так в разных пространствах работаю.

Лувр, золото, буря в пустыне

Николай Рыбаков — выпускник Суриковского художественного училища. И тогда, и сейчас, чтобы писать картины, он много путешествует. Экспедиции на Таймыр, в Эвенкию, на юг Красноярского края, в Хакасию и Туву, в Монголию.

— Я — кочевник. И в путешествиях видел такое, во что невозможно поверить. Только если сам прикоснулся к этому. В природе есть нечто нам недоступное, накопленное за миллионы лет, за которые она сама себя усовершенствовала до предела. Великолепная гармония в необъятных ландшафтах. Какие-то элементы, которые мы никогда не сможем понять, — говорит художник и многие мысли оставляет недосказанными.

В путешествиях он собирает этнографические и археологические материалы, пишет статьи в научные журналы, исследует наскальные рисунки. В Хакасии нашел особенные петроглифы последователей одной древней, теперь уже забытой религии. В свое время она чуть было не стала мировым течением, и, как считает Николай Рыбаков, через Южную Сибирь ее адепты добрались до Китая. Место, где обнаружил древние рисунки, художник хранит в секрете, боится, что туда придут вандалы.

Петроглифы — рисунки, которые выбивали на камнях или наносили на них краской примерно 20–40 тысяч лет назад и до Средневековья.

— Я долго мечтал побывать в пустыне Гоби. И лет 10 назад нанял семейную пару из монголов. Они меня возили на своей машине. Я спал в ней, а они — в палатке. Позавтракаю, беру с собой термос, фотоаппарат и бумагу и иду на весь день в место, которое мне понравилось, работаю. Там же холмы-холмы, дали, и ничего больше. Это настолько пронзительно. Какая-то вселенская глубина, и ты можешь в ней остаться. Мысли приходят совершенно другие, что важно для творческих людей, — говорит Николай Рыбаков.

В Гоби художник впервые узнал, что такое буря в пустыне.

— Это страшно. Ветер очень-очень дует, идет жар градусов 30 — и потом стена песка. Мы в автомобиле почти сутки просидели, безвылазно. А потом поехали, и машина глубоко зарылась в песок. Начали откапывать, а она все глубже погружается. У водителя вместо нормальных инструментов оказалась какая-то пионерская лопатка — вот они [водитель и супруги] в итоге чуть ли не руками выгребали песок. Нашли кустарник, и так, подкладывая ветки, потихоньку выбрались…

Попадал Рыбаков в приключения и в сибирской тайге.

— Пару лет назад один охотовед завез меня в таежную избушку, чтобы мог в одиночестве поработать. Была такая мечта у меня. Я провел в лесу 10 дней, это, конечно, сказка. Вот только мыши одолевали сильно — боялся, что в спальник проберутся.

Начиная с 2012 года Николай Рыбаков выставляется в Лувре. Туда привозят работы нескольких сотен художников со всего мира. Когда наш герой участвовал в выставке впервые, он получил серебряную медаль от Национального общества изящных искусств Франции. Спустя пару лет — золотую.

— «Аэрофлот» подставил меня: я прилетел, а багажа, в котором и холсты, и подрамники, не оказалось. Представляете?! А у меня выставка в Лувре на носу. За 12 часов до ее открытия еле нашелся багаж, я быстренько успел всё собрать. Дали золото, — рассказывает Николай Рыбаков. — Потом я перестал там участвовать. Затратно и по времени, и по деньгам.

У себя в Красноярске Рыбаков тоже уже почти не выставляется. Говорит, это стало никому не нужно. Может, потому, что он — больше сам по себе и слишком не публичен, может, из-за того, что цены на картины заоблачные. Так что в Москве теперь выставки чаще.

Чудо на коротких ножках

— Общения мало как такового. Чем старше человек, тем больше на нет все это сходит, — говорит Николай Рыбаков. — Есть те, кто всю жизнь преподают, ходят, читают лекции и так далее. Они пытаются молодиться. Но мне не страшно, что я быстро постарею, я просто много работаю.

— А вот смотрите, это моя собачка Чумашик, — говорит художник, показывая в телефоне дворнягу. — Чудо такое на коротеньких ножках. Бог знает откуда она взялась… Любая собачка дает нам смысл [жизни]. Им отведено-то 15–16 лет всего. И, когда смотришь на нее, как она живет, — надо этому учиться. Она вся живая, естественная, летит куда попало, стремится — в общем, вот эта тяга к жизни. Последние два-три года вместе с ним [Чумашиком] выезжаем. Нахожу место, где мне нравится, ставлю шатер. И получается тут — очаг, там — собачка, один столик для работы, другой для пищи. Хорошо пишется.

Палеодиета и жесткий распорядок дня

— Я просыпаюсь в четыре утра. Занимаюсь гимнастикой и иду на прогулку. На завтрак пью чай с кокосовым молоком, ем оливки и авокадо. На обед яйца, мясо, потом второй обед до 3 часов, и все. Ужина нет. Система такая: восемь часов пища, шестнадцать часов отдых — этот принцип давно отработан, и ему следуют многие, кто ведет здоровый образ жизни, — рассказывает Николай Рыбаков.

Художник придерживается палеодиеты, при которой употребляет мясо и получает 50% жира. Этот вариант для Рыбакова — лучший. Он считает, что таким образом питались предки, особенно на севере.

— Они ели жирное мясо, кое-что из растительной пищи, пили воду, и все, этим и жили. Испытал — думаю: «холестерин прыгнет». Немножко приподнялся, но не до опасной степени. Сосуды мои чистые. А у нас о чем говорят? «О, жир нельзя». Но это при условии, когда найден баланс между углеводами и жирами. Ну а вообще, доказано, что углеводы быстрее приближают нас к концу. Я не ем хлеб, картошку и сахар. Нужно беречь ресурсы организма, с возрастом открывается еще больше возможностей, идей и мыслей, а вот сил за всё браться уже не хватает.

Получается только пятая работа

С полок и стеллажей Николай Рыбаков поочередно достает полотна. Написанные двадцать-тридцать лет назад. Кажется, некоторые из картин будто обрели новый смысл и художник видит их заново. Уже завершенные и те, на которых только-только ухвачены не передаваемые словами образы древних сибирских и азиатских пространств. Наверное, если бы обряды доисторических шаманов-кочевников или молитвы ранних христиан-гностиков в пустыне можно было передать в цвете, то они выглядели бы как на работах Рыбакова.

— Мне всегда хочется делать картину такой, какой я вижу ее в воображении. Хочется быть и современным, и в то же время древним, язычником. Иногда выходит, но чаще нет. Как говорил наш классик Андрей Геннадьевич Поздеев (художник — Прим. ред.): «У меня только пятая работа получается», — рассказывает Николай Рыбаков. — У меня примерно так же. Бывает, из тридцати выходит лишь одна, которую я оставляю себе, как маленький шедеврик. Правда, один раз картина из таких «ушла», по-моему, она в частной коллекции на Тайване. Немного жалею, что расстался с ней.