Если целый год писать каждый день по одной истории про то, как взрослеет твой двухлетний сын и ты вместе с ним, то в результате получится книга «Хроники дошкодного возраста», которую выпускает издательство АСТ. А настоящая подборка этих историй в журнале «Русский пионер» окажется отрывком из книги.
Как обычно, я во всем виноват.
— Дария! — окликнул я по паспорту Андрееву мать, но она не оглянулась.
— Дария! — вдруг громко, требовательно и в точности повторил Андреич, и тут уж она остановилась, пораженная, и обернулась с любовью во взоре.
Андреич все понял правильно. Он и без слов все понимает правильно. А тут еще появилось слово «Дария».
Дария так Дария. Он понял, что они тут так шутят.
То есть когда он утром просыпается и хочет, чтобы Даша спросонья поставила ему мультики, и тогда он даст ей еще полчаса поспать, то он говорит ласково и нежно:
— Ма‑а‑ма!
А если он, не дай Бог, захотел есть, уже открыл холодильник и тычет пальцем в арбуз, а она про него разговаривает с Алесей и не обращает на него же должного внимания, то она, конечно, Дария. И это очень четко.
Причем он придумал наконец, что отвечать на этот мучительный и бессмысленный вопрос, с апокалиптической регулярностью поступающий от взрослых:
— Скажи, как тебя зовут?
Просто мама с утра уточнила у него:
— Ну вот кто я?
— Дария! — покорно ответил мальчик.
— А ты кто? — уточнила мать.
— Ноу Дария, — ответил Андреич.
Он не может почему‑то произнести пока «Андрей» (а я подозреваю, что не хочет, что тянет до последнего), и вот он вдруг нашел выход.
Да, поиски удовлетворительного ответа были мучительными и закончились неожиданным результатом.
А что, сами просили. А вернее, напрашивались.
И теперь на болезненный вопрос, как его зовут, он уверенно отвечает «ноу Дария» — и сам смеется.
Потому что знает, что на самом‑то деле его зовут Андреич.
___________
Андреич проснулся рано, как будто это он собирался опередить всех с утра в лесу, а не мы.
— Дария, хелп! — воскликнул он, встав в кроватке и протянув руки к спящей матери.
От такого проснешься раз и навсегда.
Дария помогла ему выбраться, и он проводил нас, идущих за грибами.
Корзинки его, впрочем, озадачили. Он, кажется, пытался понять их великое предназначение.
Я рвался в лес весь последний месяц, то есть почти все то время, пока был на море. И это было непростое переживание.
В лесу все было хорошо. Потому что там просто не может быть плохо. И я не только о грибах, разумеется. Как раз грибы не очень воодушевили: да, корзина отборных опят, пара подберезовиков и подосиновиков, но все‑таки не то, чем гордятся друг перед другом участники группы «Грибники Подмосковья» в запретной сети. Впрочем, мы им тоже знаем цену: фотографии некоторых корзинок кочуют в группе из года в год и выглядят все свежее и свежее.
Андреич встречал нас. Ждал он, как выяснилось, давно.
Я поставил на пол обе корзины, пустую и полную, рядом. Я был уверен, что его заворожит та, в которой опята. Запахом от нее уже заволокло всю комнату.
Ничего подобного. Андреич мельком окинул взором корзину с опятами, кивнул, схватил пустую и утащил ее куда‑то за собой. Притормозил он в районе спальни. В общем, его не было с нами минут пятнадцать. Впрочем, мы приглядывали за ним, стараясь, однако, не мешать. Дело в том, что все это время он собирал свой урожай. Он находил, закидывал в корзинку бесхозно стоящие машинки и двигался дальше. На ковре, под диваном, под столом… Он понял, что корзина нужна для того, чтобы в нее что‑то собрать. И собирал то, что считал нужным. Самое ценное. И вскоре корзинка была с верхом, а он уже не мог сдвинуть ее с места.
Идея его мне была ясна с самого начала. Он освобождал место в доме для новых игрушек.
А старые сдал мне на ответственное хранение.
Что ж, Андреич, можешь быть уверен: сохраню на всю жизнь. Свою, конечно. Дальше не гарантирую.
За это могу ручаться.
Слишком хорошо знаю, как лет через, страшно сказать, сорок начинает отчаянно не хватать этих машинок.
А они еще и в корзине лежат, с которой родители с утра за грибами ходили.
Целая история.
Вот эта.
___________
Так было и теперь. А я что? Я маленький человек, надо так надо. Все было сделано с его стороны, как обычно, быстро и четко, а вот я дал маху: вернул горшок и вставил его не той стороной. И ничего такого, казалось бы; подумаешь.
Если бы. Он теперь всякий раз, а прошла уже неделя, глумится надо мной. Обязательно сначала показывает на горшок пальцем Даше, или Маше, или тете Ане: отец‑то в тот раз как все позорно перепутал! Говорит: «Папа ноу!» — и каждый раз громко смеется. И даже может достать горшок и показать, как именно отец сплоховал.
А мне уже не смешно. Это ведь уже похоже на травлю какую‑то. Я, конечно, держусь. И не через такое проходили. А все‑таки обидно. Что, нельзя уже и оступиться?!
Сразу отмена?
___________
Дело в том, что на краткосрочный отдых отправились три подружки (две из них — родные сестры, одна из которых — Даша). Они раньше, пока Даша не познакомилась со мной, куда только не ездили. А потом все их радости, конечно, закончились. Оборвались, можно сказать, на пустом месте. Если считать меня пустым местом.
Но сейчас не об этом, а о том, что вот они снова вырвались. Третью подружку зовут Маша. Андреич, которого они милостиво взяли с собой, зовет ее Ма, как и свою старшую сестру, тоже ведь Машу. Андреич любит Ма, похоже, больше всех (может, потому, что она дальняя родственница Миры) и не скрывает этого.
Живут они там все, короче говоря, в одной комнате. Что ж, им не привыкать. Таков был их выбор. Андреичу и вовсе выбирать не приходится. Где поставят кроватку, там и остановится, там и приляжет, там и вздремнет.
В общем, в тот вечер ему не спалось. Стоит добавить — как обычно. Андреич побесился, потом поискал глазами Ма, не нашел (она вышла на балкон, чтобы уединиться и поговорить по телефону, очевидно, с неслучайным человеком), расстроился и со словами «Ма ноу», все объясняющими, потянул за собой в кроватку уже тогда непосредственно мать. Гибкая Даша хорошо устроилась в кроватке и, присев и вытянув ноги, приступила к церемонии убаюкивания Андреича. Выключили свет.
На самом деле Андреич, целый день странствовавший по побережью, быстро терял связь с действительностью и, когда Ма вошла с балкона в темную комнату, спал сном праведника, кем он, без сомнения, и является.
Ма шла к своей кровати буквально на ощупь, но свет, конечно, даже и не думала включать. Проходя мимо кроватки Андреича, она рассмотрела силуэт, насторожилась и заботливо, хлопотливо наклонилась к нему.
— Что ты не спишь? — громко прошептала Ма и потрепала голову силуэта.
— Да че‑то не спится, — поступил ясный и четкий ответ из кроватки.
Истошный крик Ма разорвал черноту турецкой ночи.
___________
Наверное, считается, что легко сразить отцовское сердце. Да, а разве трудно?
И я решил сразить.
Так думал я, когда встретился с сыном и что‑то расчувствовался. То есть я расчувствовался настолько, что в какой‑то момент понял: я сейчас сделаю то, что нельзя. То, что категорически запрещено с точки зрения здравого смысла и дела сохранности семейных уз. То, что меня самого повергнет в отчаяние. И я сделал. То есть я спросил Андреича:
— Ты кого больше любишь, маму или папу?
Конечно, нельзя задавать такой вопрос. Моральным кодексом запрещено. Если есть в человеке такой кодекс. Во мне, видимо, нет. Поэтому я спросил после двухнедельной разлуки. И сделал это легко.
Мама мальчика замерла. Смотрит с неподдельным испугом, но все‑таки с огромным интересом и с надеждой. Она ведь понимает, что скорее этот дар упадет в ее руки. Мать есть мать, как говорится.
А у меня надежда на то, что отец есть отец.
Нельзя, конечно, так. Но так уж получилось. Прости, парень.
И что же делает этот парень? После чего я зауважал его еще больше? А вот после чего.
Он думает две секунды. Честно и мучительно думает о том, как хоть ответить‑то этому варвару, который ставит его перед таким апокалиптическим выбором. Который, впрочем, может, и не кажется ему апокалиптическим.
Потом Андреич молча показывает два пальца. И еще раз.
Когда он хочет показать цифру два, он поднимает большой и указательный пальцы. Получается такой пистолетик.
То есть любит обоих.
Фу‑у‑у… Гора с плеч. Можно бы сказать — мудро рассудил.
А на самом деле — просто искренне.
Сказал как есть.
___________
Мальчик развлекался тем, что из разных темных и полутемных углов выпрыгивал к маме с устрашающим рыком «а‑а‑а‑а!..».
И всякий раз достигал своей цели с перехлестом. Даша ходила уже еле живая. Всюду теперь ей чудился Андреич.
И он понял это.
Да, мама пугалась так натурально (и главное, не притворялась, а ведь дети это чувствуют), что Андреич, похоже, решил, что переборщил.
И тогда он подошел к ней, обнял за ногу и сказал:
— Мама, дома ноу а‑а‑а‑а!
Что означало, конечно:
— Мама, ну что ты, в самом деле. Дома уж точно бояться нечего.
А вот снаружи он ее еще обязательно подкараулит.
___________
Он не видел меня целый день и очень обрадовался. Кряхтя, он притащил откуда‑то тяжелый картонный ящик. Это же было видно, какой он тяжелый. Андреич не донес его до стола и с грохотом поставил на пол, но все‑таки поставил, а не бросил. Еще бы он его бросил. Когда я открыл ящик, а он попросил меня это сделать, то я увидел, что в ящике одни машинки. Штук тридцать, может, машинок. Совсем маленькие и средние, железные и пластиковые, черные и оранжево‑синие. Я узнавал их по отдельности, но не знал, что он собрал их вместе, в одну коробку.
Вот эту, с утенком в качестве шофера, он увидел на улице и попросил вернуться, да так попросил, что я только и успел подумать: да кто я такой, чтобы отказать ему?
А у этой машинки не крутились колеса, и я его предупреждал, а он меня не послушал, и потом жаловался мне же, а я ведь говорил, что так задумано и что эта машинка только похожа на машинку.
А этот автобус — просто, по‑моему, безумный, он так разгоняется, что для него нет преград, он снесет любую, это же автобус, но Андреич качает головой, когда я это говорю, потому что он знает: в автобусе дети, и разгоняться он не будет, потому что не должен и потому что Андреич сам только что поставил перед ним знак «Стоп». Да как же, говорю я, смотри: вот, накручиваем колеса, вжик‑вжик — и вперед, помчался... Я хочу показать, но что это? Автобус никуда не едет, буксует на месте, а все потому, что в автобусе дети, которых, впрочем, не видно в окнах, но это не значит, что их там нет, просто автобус — точная копия того, который из знаменитого мультика, и детей там не может не быть, и Андреичу надо тут верить на слово, потому что есть вещи, которые он знает лучше всех на свете. А мне казалось, что если накрутить колеса, то рванет с места... И уж как Андреич добился того, что колеса накручиваются, а автобус не едет, — не понять моему не приспособленному к технике такого уровня уму. Нет, надо просто верить людям, тем более таким, как Андреич.
Сколько же здесь всего, в этом картонном ящике, который он притащил для меня на веранду и начал на моих глазах разгружать и выставлять машинки на невысокий стол в одну линию! Потому что, похоже, предстоит Большая Гонка.
А мне уже надо опять уезжать, хоть и на ночь глядя, и ничего с этим не поделать, и я не понимаю, как он догадался и кричит уже:
— Папа, ноу!
Ну да, я сделал шаг с веранды.
В голосе его какая‑то просто мольба, а мне же и правда надо идти.
Я делаю второй шаг, и ничего себе — он хватает меня за штанину, и так крепко, что я даже удивлен. Он не плачет, ничего такого. Просто очень крепко держит, и я понимаю: ни за что не отпустит. Я мог бы стряхнуть его… Нет, не мог бы… Но ведь правда надо идти, люди ждут.
А он смотрит на меня снизу вверх и просто держит.
А он, расставивший наши любимые машинки на столе и вцепившийся в мою штанину, не ждет?
Ну я же вернусь, и мы продолжим.
Но я не вернусь.
Потому что я не ухожу.
___________
А вот что любит Андреич, предстояло выяснить. Он зарится на одну, самую большую, коробку, где много картонных карточек и песочные часы. Он всякий раз пытается достать карточки и тоже тряхнуть ими, но, конечно, по‑своему: пошире разбросать, да просто усеять ими пол, а песочные часы шарахнуть хотя бы о ножку стола.
Даша старается удержать Андреича от разгрома. Борьба между ними идет всегда, каждую минуту, она знакома всем людям доброй воли, и верх одерживает то одна, то другая сторона. Противостояние является вековым, генетическим и ментальным. Окончательно победить, с актом о капитуляции и полным разоружением, не удается никому. Борьба добра со злом будет продолжаться бесконечно, причем представление о том, где добро, а где зло, всегда будет меняться в зависимости от настроения сражающихся и расположения звезд на ночном небе.
Андреич на этот раз мгновенно добирается до шкафа и до коробки, на которую снова положил глаз, пока мать занята своим вековым делом, то есть приготовлением пищи на огне, и начинает яростно вытаскивать из коробки карточки. Причем, что интересно, он бросает их в стоящий рядом бумажный пакет, который принес собой. Он, кажется, задумал что‑то еще более адское, чем обычно. Но что же? Ведь дно, то есть этот ад, кажется, было в очередной раз нащупано… Ах да, это было вчера вечером…
И вот Андреич кидает карточки в пакет, и туда же летят часы. Зачем ему пакет? Куда он его потащит? А‑а‑а, спаси‑и‑те… А коробка тем временем опустела, и Андреич для порядка еще и трясет ее над пакетом. Потом забирает коробку и идет с ней к своим машинкам, которые уже не уместить на обширном игровом коврике. Андреич ставит коробку рядом и последовательно загоняет в нее машинки.
Да ему просто гараж был нужен.
___________
Даша говорит:
— Так это странно — укладываю Андрюшу, он почти уже засыпает, а потом как будто очнулся и говорит: «Хо‑хо‑хо!» Я уж думала, приснилось ему что‑то. Потом поняла: это же он Санта‑Клауса вспомнил! Но почему?!
Я‑то знаю. Это же я вечером включил Андреичу мультик про Вспыша и Рождество. Там Санта и напомнил про себя.
— Вот, значит, как… — начинает глубже понимать текущую жизнь Даша. — А я ведь дальше зашла…
Да, она рассказывала мальчику, какой снег будет в праздник, а то он, может, подзабыл, как это бывает, и какую елку мы нарядим, а потом спросила Андреича про подарок. Чтоб на Новый год у него все было как у людей. Чтоб был Дед Мороз/Санта, у которого все с собой.
Не рано ли об этом беспокоиться, спросите вы, которые не беспокоятся, думая, что рано.
Так я вам скажу: вчера было рано, завтра будет поздно. Зима спросит строго. К тому же Андреич сам, можно сказать, завел этот разговор. С моей, получается, легкой руки.
— И что он тебе сказал? — интересуюсь я.
— Андрюша? — удивляется Даша.
— Да, про подарок.
— А, он сначала сказал «тр‑р‑р!» и показал руками, что машинка должна быть о‑очень большая.
— Да сколько же можно этих машинок! — взмолился я. — По дому не пройти! У нас тут давно вечные пробки!
— Между прочим, он всеми машинками играет! — сказала Даша. — Заметь, у него все бывают задействованы. Рано или поздно.
Это я заметил.
— Да, но потом он еще кое‑что сказал… — не сразу добавила Даша.
— Говори уж скорее, — обреченно попросил я. — Мы с Дедом готовы. Что еще сказал мальчик?
— Он не сказал, — вздохнула Даша. — Он показал.
— Да что такое?! — вскричал я в страшной тревоге, в предчувствии неисполнимого.
— Он вот это показал… — и Даша повторила руками Андрейкино желание.
В общем, он показал, что хочет плавать. Хочет на море.
А парень‑то не промах.
— Ты сказал, что вы с Дедом готовы, — уточнила Даша с деланым безразличием.
Ох, а внутри‑то, уверен, штормило.
Далось ему это море.
Или ей.
___________
Андреич пришел заниматься гимнастикой. Как обычно, делал кувырки, ходил по бревну, высокому и низкому, прыгал на батуте, подтягивался на скамейке, а это ведь непросто, но он тянул и тянул себя на руках до изнеможения… И наконец весь изнемог, и даже прилег прямо на фигурном полубревне из поролона, и прикрыл глаза… Тренер торжественно поднял его со словами:
— А теперь — на кольца!
Тут‑то Андреич сделал руками знак и сказал словами:
— Стоп!
Тренер оторопел от такой самостоятельности, а проще — наглости, ведь с ним так нельзя (а с Андреичем можно?), тогда Андреич добавил:
— Ноу мор!
И не спеша пошел к выходу из зала.
Хватит на сегодня, русским языком же сказано.
___________
— Ва‑ва, — сказал ему Андрей поздним вечером, — люблю.
Это было неожиданно даже для меня.
Сказал‑то ведь чистую правду, сказал то, что лежало на душе.
Потом он даже расплакался, честно говоря.
Андрей знает, что такое «люблю». Он не расходует это слово понапрасну. Оно предназначено только Даше вообще‑то. Мне, конечно, тоже (иначе бы я даже не начинал про это писать). А так‑то Андрей бережет такое слово. И вот употребил. Такая щедрость.
Ваня рассказал Андрею, что скоро приедет. Андрей слушал его предельно внимательно. Надо придумать что‑нибудь такое, подумал я, чтобы они все время были вместе. Надо куда‑нибудь поехать, чтобы мы не разлучались, что ли. Не то что всегда, конечно. Это никак. Но хотя бы неделю. Чтобы они, например, устали друг от друга. Чтоб они никого, кроме друг друга и меня, не видели. Есть ли такое местечко? Надо поискать.
Но они же не устанут. Они только еще больше свыкнутся друг с другом. Я же вижу, как они друг к другу тянутся. Словно просят друг у друга защиты. Или намерены помочь. Словно хотят стать другу другом.
Друг другом.
___________
Мы купили Андреичу небольшую, детскую такую гитару. То есть для него‑то она большая.
И он, конечно, очень ей обрадовался, почти как одной подаренной гоночной машине.
Трогает, перебирает струны, а если честно, то скорее шлепает по ним, дергает их и радуется не по‑детски.
И вспоминает:
— Ва‑ва!..
Да, они же с Ваней много играли на гитаре. Оттого у Андреича убеждение, что он умеет, если что.
Я прислушиваюсь, и, мне кажется, он и правда извлекает уже и что‑то вроде нежных звуков тоже и от неожиданности, кажется, сам замирает, а потом вдруг начинает кружиться в танце.
Кружится и кружится, смеется и кружится. Я, похоже, понимаю, что может быть дальше, и пытаюсь удержать его, причем в буквальном смысле, но нет, не успеваю, и он садится на пол, озадаченный, раскачивается мерно и говорит:
— Дом!
И остальное доходчиво показывает руками. Дом пошел кругом вместе с головой.
— Дом! — повторяет Андреич в каком‑то восторженном недоумении.
И колышутся поднятые руки.
А я думаю о том, что он же никогда в жизни не испытывал ничего подобного: дом стал кружиться вместе с ним.
Кружащийся дом потряс его воображение, и он еще долго повторял:
— Дом! Папа, дом!..
Что ж, сынок, бывает и такое.
И не такое бывает.
___________
Андреич выучил новое слово, и жизнь изменилась, причем не его, а моя.
То есть утром он теперь входит ко мне со словами:
— Папа, чай!
Да, будит! Но что это в сравнении с тем, что это правда и что это происходит со мной.
Нет, он не вносит еще чашку чая на подносе, конечно.
Но полное ощущение, что мог бы.
Может, еще и внесет.
Ну да, вряд ли.
Но все‑таки… Все‑таки чай и правда готов.
И даже остывает.
А этого нельзя допустить.
Уже иду!
___________
Мальчик потерял одну машинку и запереживал.
— Ва‑ва, — причитает Андреич, — ноу тр‑р‑р!..
И он еще так безнадежно разводит руками, что спазмом перехватывает горло, и мне самому хочется плакать. Ну так, условно.
То есть он не может найти машинку, которую ему подарил Ваня.
Дашу переполняет сочувствие, и вдруг ее как током бьет:
— Да знаю я, где я видела эту машинку. Помню ее! Красная?!
Андреич доверчиво и с надеждой кивает. В глазах — все стоны мира.
И ведь правда Даша находит ее.
Но мальчик смотрит на красную машинку, которая закатилась под диван и не выкатилась, и расстроенно качает головой: не та.
Потом он вдруг сам вспоминает, где она, и мы удивляемся: да как это? Надо же обнаружить ее в душевой кабине, за пластиковой лесенкой, которую он достает каждый раз, чтобы дотянуться до крана и вымыть руки после горшка, который стоит поблизости.
А чего не обнаружить, если он сам ее туда и поставил на ответственное хранение? Просто подзабыл, с кем не бывает.
— И как он их отличает? — удивляется Даша. — Одна же копия другой! Я вообще была уверена, что у него одна такая красная машинка!
— Ну ладно уж! — с чувством абсолютного превосходства и полной солидарности с Андреичем говорю я Даше. — Ничего общего! Только цвет. Одна «Ауди», другая — «Хонда».
Тут Андреич кивает (ой, мама не может «Ауди» от «Хонды» отличить!), и эти яростные, самозабвенные кивки — самое главное во всей истории. Он кивает со знанием дела и без улыбки на лице: папа‑то прав.
Прячу скорее улыбку и я.
В машинном деле мы с ним заединщики.
Попутчики то есть.
___________
Андреичу исполнились два с половиной года. Что ж, по такому случаю он встал раньше обычного, то есть в семь утра, и занялся рутинным делом именинника: начал не спеша получать подарки.
А там же и от отца с матерью, и от бабушки с дедушкой, и от Маши с Ваней, от тети Ани… В общем, он ходил меж новых машинок, разгребая их ногами, как просто какой‑то полупьяный.
Но особенно заинтересовала его одна машина. Она очень большая, вернее, длинная, и отличается от всех, что у Андреича были, тем, что наверху, на кузове, который можно и нужно использовать как гараж (и уже Андреичем, разумеется, используется), установлена чудо‑пушка, которая пуляет плотными шариками размером примерно с те, что для гольфа.
И как пуляет! Нажимаешь рычаг — и шарик летит со свистом у виска, как пуля.
Андреич мгновенно научился заправлять шарик в жерло пушки. Он дернул рычаг — и ба‑бах! Шарик так сильно ударился о дверцу комода, что прикрыл ее. И еще раз! Улетела с ковра машинка, в которую он сразу попал (жерло можно направить не только влево‑вправо, но и вверх‑вниз). Не перестарались ли Ваня с Машей, выбирая подарок?
Андреич, по‑моему, и сам был озадачен мощью, с которой машина метала шарики‑ядра. Он заложил очередное ядро, положил руку на рычаг и заглянул пушке прямо в жерло. Он хотел понять, откуда берется мощь. Теперь ему надо было только резко опустить рычаг, а это он, слава Богу, мог сделать уже с закрытыми глазами. И все ему и с ним будет ясно.
Это кстати, единственное, что могло его спасти, — закрытые глаза. Правда, он мог успеть подставить еще лоб. (Или щеку, а то и другую.)
Но все‑таки глядеть в жерло он намерен был глазом, а не лбом. И глаз по идее должен был быть открыт, если уж он хотел что‑то там увидеть. То есть прогноз был так себе.
Я хотел закричать, но понял, что он может нажать рычаг от испуга. Броситься к машинке и повторить подвиг Матросова, отшвырнув мальчика? Нет, не успел бы.
Ситуация вдруг оказалась патовой. Ничего нельзя было сделать.
— Ноу!— сказал Андреич и показал на заправленный шарик. — Бум!
И теперь он показал на свою переносицу и потер ее, как будто шарик уже влепился ему между глаз. И засмеялся.
Он и сам все понял. Ну что он, дурак, что ли, под пули лезть?
Просто заглянул в глаза опасности. Чтобы оценить ее масштаб и осознать, чего стоит избегать.
А я бы, конечно, нажал тот рычажок.
___________
Накануне, как известно, снег свалился на голову. Это не могло не произвести впечатления и на Андрейку.
Алеся собрала снег с фонаря и слепила кирпичик.
— О, аи! — обрадовался Андрейка.
Але, он хотел позвонить.
— Кому мы будем звонить? — интересовалась Алеся, передавая кирпичик Андрейке.
— Хо‑хо‑хо! — пояснил Андрейка, прикладывая снежный кирпич к уху. — Хо‑хо!
Он выбрал правильный адрес, единственно возможный в такой ситуации. Он звонил Санте/Деду Морозу.
— Хо‑хо‑хо! — радостно повторял Андрейка в трубку.
Но трубка молчала.
— Хо! — еще раз сказал он, уже обреченно.
Он, кажется, в какой‑то момент понял, что Дед Мороз не ответит, но все‑таки звал и звал его.
Алеся сказала Андрейке, что, наверное, они рано побеспокоили Деда.
Но было поздно: в глазах Андрейки уже стояли слезы. Да какое стояли — лились по щекам, хоть и не ручьями: Андрейка старался держаться. Или все‑таки это, как обычно, ветер был.
— Ты пойми, — втолковывал я мальчику уже дома, — Алеся все правильно сказала. Просто рано позвонили. Дед Мороз еще спит.
Андрейка глядел на меня, мне казалось, с мольбой. И в глазах был только один вопрос: а когда не рано?
Да разве я знаю?
Но я точно знаю, что время придет.
Они еще наговорятся.
Только бы не растаял телефон.
___________
Алеся не могла понять, в чем дело.
— Оги! — беспомощно оглядывался по сторонам Андреич.
На помощь пришла Даша. Допытывалась. Но так и оставалось непонятным, что же имел в виду Андреич. Что за Оги? В чем он так нуждался? В ком?
Я тоже решил поучаствовать.
— Машинки? — прямо спросил я Андреича.
Он сразу с готовностью кивнул.
Мольба в его глазах была именно что детской, то есть страшной силы, не сравнимой ни с какой другой.
— Так, — продолжал я расследование. — Что за машинки?
— Оги! — с готовностью подсказал Андреич.
— Из подарков, которые тебе дарили на два с половиной года? — переспрашивал я.
— Да! — выдохнул он.
— Ага! — обрадовался я. — Там была машина, которая больно пуляет шариками...
Андреич поник головой и показал на стоявшую рядом красную машину с пушкой для метания шариков.
Нет, Андреичу недоставало не ее.
Расследование продолжилось с новой силой.
— Тогда Тайо? — переспросил я.
Ему подарили еще набор автобусов из мультика про Тайо.
— Да! — крикнул Андреич.
Но какой?
— Стойте! — крикнула и Даша. — Я сейчас!
Она убежала и вернулась с компьютером. Начали искать, как зовут друзей Тайо.
— Красный автобус ? — с состраданием пока спрашивала Алеся.
— Ноу!
— Желтый?
— Ноу!
— Зеленый?
— Да‑а‑а!!! — заорал Андреич.
В общем, там, в «Приключениях Тайо», участвует зеленый автобус. Лучший друг Тайо. Роги.
Эр‑то мальчик пока не выговаривает, вот в чем дело.
— Роги? — уточнил я, хотя и так все было ясно.
Андреич кивнул со всем душевным трепетом, на какой только был способен.
Расследование было почти закончено. Оставалось, собственно говоря, найти Роги. И где же он?
— Да он же на дне бассейна остался! — вскричала Даша. — Точно! Андрюша его утром бросал в бассейн, как папа научил.
Да. А потом нырял за ним. Как научила тренер Инга.
И тут, конечно, задумаешься. Проще всего оставить все как есть до следующего раза. Не тащиться же в бассейн за Роги. И где его там искать? Или тащиться?
Можно не тащиться, конечно. Но тогда ты больше не посмотришь в глаза Андреичу. Потому что если вдруг посмотришь, то потащишься в бассейн, пусть он хоть в ста километрах от тебя, если в тебе хоть капля сострадания к человеку осталась. Если ты вообще способен на сострадание.
Там он, короче говоря, и был, Оги‑Роги. Уже давно сушился на стуле около бассейна.
___________
Андреич каждый вечер на ночь слушает аудиоверсию «Трех поросят» в исполнении Даши. Ни к чему другому он пока так не прикипел. Много попыток занять их место было у разных персонажей. Некоторое время держалась Мэри Поппинс, но и она не устояла под натиском Наф‑Нафа, Ниф‑Нифа и Нуф‑Нуфа. Они воцаряются в детской комнате каждый вечер. Ментально, если можно так выразиться.
— Тли, — говорит и показывает Андреич и делает носом. — Хр‑р!.. Хр‑р!.. Хр‑р!..
И включается аудиоверсия. Даша читает, считай что наизусть уж.
И вот поросята появились наконец, так сказать, живьем. Резиновые, правда.
Вид у Андреича был, когда он их увидел, что надо. Такого выражения лица я даже и не припомню. То есть загодочно‑торжественно‑восторженное. Он обнял их, понес умываться и чистить им зубы на ночь. Потом взял с собой спать — чтобы чего не вышло. Спрятал их поглубже. Он принял их. И принял очень уж всерьез — как родных. Как членов семьи.
Он был о них наслышан.
И мне даже не по себе теперь. Потому что вместе с ними он начал побаиваться волка. А это лишнее.
— Мама, — говорит Андреич, — у‑у‑у!..
То есть волк где‑то близко.
— Я, — продолжает он, — ы‑ы‑ы!..
И он содрогается напоказ, но ведь объясняя, что чувствует.
— Поросята уже прогнали волка, — объясняет ему Даша, — и потом только пришли к тебе. Смотри, какие они веселые.
— У‑у‑у!.. — недоверчиво воет Андреич.
Волк недалеко, похоже, ушел.
Тем более что в темное окно тычутся еловые ветки. Кто его знает, что там, среди них. Опасность, расслабляться нельзя. Поросята тоже не сразу бдительными стали.
Но можно просто задернуть шторы.
___________
Вот бабушка с дедушкой обрадовались, что он освоил слово «мой», — и давай сами проверять его на прочность, хотя мы‑то уже во всем давно убедились, и я даже писал об этом. Но каждый, согласен, должен открыть для себя Андреича сам.
— Андрюша, а чей автобус? — спрашивает бабушка.
— Мой! — крутит Андреич в руках любимый с детства школьный автобус.
— А чей горшок в туалете?
— Мой! — смеется Андреич.
— А папа чей? — спрашивает дедушка.
Вопрос провокационный: а что если ответит не так? Не знаю как, но вот не так. Это же сразу будет ясно.
Но мальчик справляется.
— Папа мой! — кричит он.
— А яблоко чье?
— Мой! — Ну это очевидно.
Они уж не знали, про что еще спросить, а потом догадались:
— А диван чей?
Андреич задумался на одно мгновение, а потом честно сказал:
— Папа!
Ну не поспоришь же.
Все четко.
___________
Андреич собрался сегодня на Луну. Увидел ее из окна и затосковал.
— Мун, — говорит, — Мун…
И пальцем показывает:
— Мун…
И машинку берет, и взмывает с ней туда, на Луну.
— Один туда собрался? — спрашивает Даша.
— Ноу, — говорит Андреич. — Мама, папа, Ва‑Ва, Ма…
Ну что ж, уже не скучно.
Потом, когда из другой вселенной вышли на связь бабушка с дедушкой и тетя Аня, он великодушно решил и их взять на Луну.
— Но что же там делать? — спрашивает Даша. — Ты придумал?
— Даун, — говорит Андреич и показывает, как он отвезет обратно на Землю сначала маму, потом Ваню, потом и остальных…
То есть он все продумал. Покажет им, то есть нам, Луну и вернет на Землю.
— Я — Мун! — показывает он затем.
Да, машинка опять взмывает к небу в слабеющей руке. Ведь он уже почти спит. И может быть, просто рассказывает маме сказку на ночь, хотя бы в благодарность за то, что она рассказывает их ему каждый вечер. Может, он понял, что вечерами люди рассказывают друг другу сказки.
Но все‑таки. То есть он намерен вернуться на Луну. Вот оно что.
— Что же ты будешь там делать? — интересуется тревожная мать.
— Дом, — поясняет Андреич.
Построит дом и будет там жить.
И главное, так ведь может и случиться.
— И ты будешь один на Луне? — переспрашивает Даша.
— Ноу, — качает головой мальчик. — Я папа!
И вот мы теперь думаем, что он хотел сказать и что повторял, пока не стерлась зыбкая, как всегда, граница между сном и явью, и продолжение последовало уже, надо полагать, там, во сне… И сама Луна, и его дом на Луне ему уже только снились, но это, может, было даже гораздо интересней, чем то, что он успел придумать сам.
Но что же он хотел сказать, когда так и выразился: «Я папа!» Что возьмет с собой меня? Что он станет там папой?
Зная этого мальчика, могу предположить, что он все‑таки имел в виду своего законного папу. Вторую мысль ему пока, наверное, осилить потруднее. И не надо за него ничего додумывать. Тем более что выбрал он кого надо. Да, в День отца.
А я, если что, готов. Как сказала мне когда‑то Валентина Терешкова, когда я спросил ее, понимает ли она, что если полетит, как очень‑очень хочет, на Марс, то на Землю уже не вернется.
— А смысл? — переспросила она тогда.
___________
Да… Мальчику как‑то объяснили, что папа уехал в Уфу.
Он повторил. Получилось! Все остались очень довольны, и даже папа.
Еще бы! Ты звонишь и спрашиваешь Андреича:
— Как ты думаешь, куда я уехал?
И он торжествующе отвечает:
— Вуфу!!
И так можно не меньше десяти раз подряд с ним поговорить. Радость‑то какая! А что, нет?
Не предусмотрели мы только одного. Теперь, куда бы я ни отлучился, Андреич считает, что я в Уфе.
Сегодня поехал в аэропорт, звонит Даша и, задыхаясь от смеха, рассказывает, что мальчик объясняет Алесе отсутствие отца однозначно:
— Папа вуфу!
А чего задыхаться‑то? Ведь я не в Уфе, а в Казани.
Я понимаю: попробуй скажи «вказань». А «вуфу» — пожалуйста.
Так формула становится универсальной.
Тем более что «вуфу» — это что‑то вроде «фьюить!» Был — и нет его!
Неужели так теперь и будет? Как ветром сдуло. Куда бы ни делся — «вуфу»!
Но Даша все равно не поверит."Хроники дошкодного возраста". Предзаказ