Откуда есть пошла русская внешнеполитическая культура || Итоги Лектория СВОП

Лекторий СВОП

13 ноября 2024 г. в Москве состоялся Лекторий СВОП на тему «Непроходящее прошлое, или Каковы настоящие истоки российского поведения». О формировании российской внешнеполитической культуры, представлении о границах, непростом пути русской религиозной философии и о том, чем обусловлен многонациональный и многорелигиозный характер России, Фёдор Лукьянов поговорил с Тимофеем Бордачёвым и Владимиром Рудаковым.

Фёдор Лукьянов: Мы решили обратиться к событиям далёкого прошлого, хотя, изучая исторические перипетии, нет-нет да и наткнёшься на что-нибудь, что будет наводить на мысли о текущем. По многим причинам на повестке дня стоит вопрос об истоках российской стратегической культуры и направлениях развития нашей страны, и одной из таких причин как раз является ощущение скорых изменений, внутреннее чутьё, которое подсказывает, что Россия подошла к новому важному рубежу. Пока трудно определить, что это за рубеж и какие изменения нас ожидают, но отправной точкой для обретения этого понимания может стать обращение к нашей истории.

Гость сегодняшнего Лектория – Тимофей Бордачёв – совсем недавно представил общественности книгу «Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России», которая, на первый взгляд, не имеет ничего общего с происходящим сейчас, но, тем не менее, является чрезвычайно ценной с точки зрения понимания России, её характера и её ориентиров. Тимофей, почему вы решили заняться этой темой?

Тимофей Бордачёв: Идея о том, что подобная работа имеет смысл и может быть полезной для меня, профессионального сообщества и интересующихся историей и внешней политикой России читателей, возникла у меня в связи с двумя вещами.

Во-первых, свою роль сыграли политические переживания, которые охватили российскую общественность весной 2022 г. в связи с очередным обострением отношений России и её соседей на Западе, вылившимся в острое военно-политическое столкновение на Украине. Новый виток противостояния, по сути, продолжает политическую традицию взаимодействия России и её западных соседей как суверенных государств, сложившуюся исторически. У меня возникла мысль о необходимости стремления к более глубокому пониманию того, чем в рамках этого конфликта обусловлены наши поступки и что определяет внешнеполитическое поведение России. Это необходимо для избавления от лишней эмоциональности, мешающей точной интерпретации происходящий событий. Коллеги из «России в глобальной политике» предприняли убедительную попытку начать на страницах журнала дискуссию о российском внешнеполитическом поведении и российской стратегии. Было опубликовано несколько статей, обращающихся преимущественно к имперскому опыту России, взаимодействию России с Западом и Востоком в XVIII веке и после, когда Россия стала империей. Эти работы привлекли моё внимание как исследователя, зародив сомнения в глубине анализа. Я исхожу из убеждения о том, что, когда человек или государство сильны, они хуже усваивают исторический опыт, теряя способность в полной мере анализировать его для понимания себя и своего места в мире. Когда же человек или государство слабы и беспомощны, любой исторический опыт сохраняется в памяти дольше, формируя и обогащая политическую и внешнеполитическую культуру. В своей книге я решил обратиться к наиболее тёмному периоду в истории России, когда русское государство и русский народ могли прекратить своё существование. До середины XIII века и после в росcийской истории не было настолько угрожающих нашей государственности событий. Даже Великая Отечественная война в силу нашего масштаба как государства всё равно не могла сравниться по уровню угрозы с событиями середины XIII века. До книги я написал несколько статей, и мне как историку по образованию, но международнику по роду деятельности в работе над ними помогали замечательные специалисты – Владимир Николаевич Рудаков, Юрий Владимирович Кривошеев и другие коллеги. Я изучал исторический опыт России в период её наивысшей слабости – с середины XIII века до конца XV века, освобождения русских земель от даннической зависимости от Золотой Орды.

Во-вторых, важным источником вдохновения для меня стала, как всегда, моя преподавательская деятельность и замечательные студенты магистратуры «Международные отношения» в Высшей школе экономики. В январе 2022 г. я начал вести у них курс «Истоки российского поведения». На занятиях мы вместе со студентами изучали, как российская культура в разные исторические периоды отражала ключевые внешнеполитические события и формировала нашу способность мыслить о себе и своём месте в мире. Толчок к началу работы над книгой дал Андрей Тесля, коллега из Калининграда, посоветовав написать труд о «взрослении Великороссии», как он элегантно выразился.

Фёдор Лукьянов: Мне очень нравится подход автора, заключающийся в совмещении вещей, которые, казалось бы, совместить невозможно – в книге знания о том, как функционирует современная международная система, переносятся на эпоху, которая всегда являлась предметом исторического и историографического изучения. Владимир, вам как историку импонирует такой подход?

Владимир Рудаков: Историческое научное сообщество скорее всего отнесётся к работе прохладно и настороженно, потому что автор смотрит на события XIII–XV веков не через традиционную историческую призму, а под несколько другим углом. Что я имею с виду? О деятельности князя Ярослава Всеволодовича, который первым посетил Золотую Орду, известно слишком мало, – вся информация, дошедшая до наших дней, поместится на страницу. Про Александра Невского известно чуть больше благодаря, прежде всего, сохранившимся житийным текстам, но их тоже недостаточно для восстановления полной картины его жизни. Тем более что житийные тексты имеют свои особенности, затрудняющие их интерпретацию. В своё время Василий Осипович Ключевский писал, что они содержат много штампов и клише, так называемых «общих мест». Многое в этих текстах определяет литературный этикет. В этом смысле для историка столь далёкие события – это настоящее минное поле, с одной стороны, очень сложно разобраться во всех толкованиях и интерпретациях тех событий, с другой стороны, ещё сложнее пытаться соотнести их с современным контекстом. Но я поддержал работу Тимофея в данном направлении, потому что попытка осмысления настоящего через обращение к давнему прошлому – это смелое новаторское дело, за которое не смели браться ни классические историки, ни классические международники. Международники, как правило, вообще не работают с этим историческим периодом. В историческом научном сообществе тоже практически нет книг, рассматривающих внешнюю политику России допетровской эпохи. Сказываются отсутствие источников и нехватка квалификации, которая позволяла бы не просто описывать события, а анализировать более длинные исторические тренды. Поэтому я считаю, что необходимо просто развести две разные оптики на события тех лет – взгляд профессиональных историков, задачей которых является реконструкция ушедшей действительности, и взгляд политологов и международников, которые хотят вписать «дела минувших дней» в новый контекст в попытках найти новые смыслы.

Каждая эпоха задаёт свои вопросы прошлому, поэтому то, что современная Россия спрашивает что-то у Руси средневековой – совершенно нормально. Жаль, что подобные вопросы не возникали раньше.

Долгое время в силу стереотипов этот период российской истории был сброшен со счетов – история международных отношений начиналась с петровской эпохи, а это серьёзная методологическая ошибка.

Фёдор Лукьянов: Сегодня мы обращаемся с вопросами к Средневековью, хотя спрашивать можно и у совсем недавнего, но, что важно, неискажённого прошлого. Это было бы полезно. Вернусь к тезису о том, что осознание своей слабости даёт государству пищу для размышлений о себе и своё окружении. Какие выводы сделали для себя ощутившие свою слабость русские княжества в XIII–XV веках?

Тимофей Бордачёв: На мой взгляд, самое сильное историческое переживание русского народа той эпохи связано с сокрушительным военным поражением, самым серьёзным в российской истории, от которого русские земли не могли оправиться очень долгое время, на протяжении двух столетий выплачивая дань Золотой Орде и признавая тем самым свою слабость. Данническая зависимость от Золотой Орды стала важным историческим опытом, который повлиял на всё – восприятие Россией себя, своей внешней политики, войны. Русские земли достойно прошли испытание слабостью, но в процессе борьбы выработали некоторые особенности внешнеполитического поведения, которые впоследствии закрепились в нашем сознании, оказывая влияние в том числе на наше восприятие сегодняшних событий.

Во-первых, это отсутствие связи между силой противника и его справедливостью. Вспомните песню «Набег Крымского хана» XVI века, звучащую в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», в которой Крымский царь именуется собакой – царь сильный, но он не прав. Для российской внешнеполитической культуры основанием справедливости является не сила, а что-то другое.

Во-вторых, это отсутствие привычки полагаться на кого-то, кроме себя. Внешнеполитический кризис, в котором оказались русские земли в середине XIII века, пришлось преодолевать самостоятельно, потому что никаких союзников не было и быть не могло. Победив тевтонских рыцарей на Чудском озере, Александр Невский понял, что из Тевтонского ордена союзник так себе и полагаться на него в борьбе с Ордой не придётся. К концу XV века понимание необходимости опираться на себя, а также осознание того, что суверенитет является результатом исключительно собственной деятельности и никак не может зависеть от наличия или отсутствия союзов, окончательно закрепились в российском сознании. Никакой союзник или партнёр не имеет фундаментального значения для эффективности нашей политики.

Третий важный урок заключался в том, что движение к самостоятельности и освобождению от угнетённого положения, в которое русские земли поставила Золотая Орда, способствовало качественному самоанализу. На Владимирском соборе 1274 г. был поднят вопрос о том, почему русские земли спустя сорок лет после монгольского нашествия всё ещё остаются несвободными. Возникает диссонанс между верой в то, что освобождение должно было произойти само собой, и реальностью, в которой желанное освобождение не наступает. В последующие два столетия русская религиозная философия проходит долгий путь. Сначала приходит осознание причин Божьей кары – нашествия, которое не удалось отразить, затем начинается поиск решений – как мы должны измениться, чтобы Бог смилостивился, и наконец приходит убеждённость в том, что между силой противника и справедливостью нет ничего общего, правда на нашей стороне, не на стороне ордынцев. Русская политическая культура родилась в результате трагических событий и благодаря серьёзной саморефлексии.

В-четвёртых, на формирование российского взгляда на международные отношения большое влияние оказал в том числе исторический опыт, полученный на излёте обсуждаемой нами исторической эпохи. Можем ли мы представить, что в результате развития французско-британских отношений Англия навсегда становится частью Франции? Или, например, Япония навсегда становится частью Китая? Непросто, но это именно то, что произошло с русскими княжествами и Золотой Ордой. Золотая Орда на протяжении двух веков оставалась нашим самым грозным противником, который в конечном счёте исчез с политической карты, а его земли с населяющими их людьми стали частью Русского государства. Исчезновение главного антагониста и его поглощение научило нас тому, что нет ничего невозможного, а сегодняшний враг завтра может повторить участь Золотой Орды. Этот опыт стоит учитывать в том числе и применительно к сегодняшнему дню – открытия прошлого сформировали наши основные внешнеполитические привычки и определили линию поведения с основными противниками.

В-пятых, стоит вспомнить ещё одну особенность нашей внешней политики – отсутствие чёткого разграничения между миром и войной, переговорами и войной. Для Московского государства, сыгравшего ключевую роль в консолидации русских земель в ту историческую эпоху, между периодами борьбы, противостояния, переговоров, мирного существования не было пробелов, все они сливались в единое историческое повествование. В будущем война и мир так и останутся неразделёнными.

Наконец, в российском сознании творцом истории и внешней политики останется народ, а не конкретные государственные деятели. Среди московских князей практически не было героев, «богатырский» период истории, как выразился Лев Николаевич Гумилёв, закончился. Начался кропотливый труд по строительству государства. Исключение – это Дмитрий Иванович Донской, однако и он в момент нашествия Тохтамыша 1382 г. покидает столицу.

Фёдор Лукьянов: В какой степени религиозное осмысление политических процессов было свойственно средневековой Руси? Действительно ли зависимость от Золотой Орды воспринималась как наказание, посланное Богом?

Владимир Рудаков: Чем больше я занимаюсь этим периодом, тем больше вопросов встаёт передо мной как исследователем. И тот вопрос, который вы задали – один из сложных. То есть, действительно, они считали зависимость от Орды наказанием за грехи. Но что из этого следовало? Что скрывалось в реальности за идеей покаяния? Осуждали ли они в действительности тех, кто отказывался от борьбы с татарами, или всерьёз полагали, что, раз это наказание свыше, то и борьба с ним невозможна? И можно ли считать идеи церковных деятелей той эпохи (а историки, имея дело с летописными и тем более житийными текстами, читают тексты именно церковных авторов) отражением мировоззрения, например, горожан, княжеской дружины или самих князей? Я всё же склоняюсь к тому, что для последних первичными в этом смысле были, как сейчас принято говорить, потенциалы и политические интересы, а дальше – сначала совершаем действие, потом занимаемся осмыслением сделанного. Конечно, осмысление осуществлялось в рамках существовавшей тогда религиозной картины мира – «за наши грехи Бог нас наказал» – но осмыслению предшествовало геополитическое действие. В этом смысле я не согласен с идеей о том, что Александр Невский – как первый «евразиец» – осуществил геополитический выбор между Востоком и Западом. Потому что, опять же, считаю, что его решения были обусловлены геополитическими условиями, а идеологическую подоплёку добавили в 1920-е гг. уже сами евразийцы. А о чём размышлял простой народ в Средневековье и как оценивал происходящее, судить вообще невозможно. Давайте вспомним замечательный труд Арона Гуревича «Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства», в котором автор пишет, что понять, что происходило в головах обычных людей той эпохи, практически невозможно. До наших дней дошли тексты, дающие представление об идеологии церковных кругов, – которые так или иначе были связаны с княжеской властью, а от простого люда – почти ничего. По крайней мере, ничего такого, что выходило на уровень геополитических и идеологических обобщений. Есть историографическая традиция, в рамках которой поражение русских земель от войск Батыя объясняют, во-первых, тем, что русские земли были раздробленными, а, во-вторых, тем, что монголов было много и в военном смысле они оказались многократно сильнее. При этом пускается из виду третье обстоятельство, о котором, как мне кажется, нужно помнить: большая часть русских князей, в руках которых была сосредоточена вся власть и на которых была возложена ответственность за принятие решений, фактически отказались от сопротивления. Ведь полевых сражений с монголами на территории русских княжеств практически не было. Битва на реке Сити, о которой мы все знаем и считаем чуть не сопоставимой с Куликовской битвой – это всё-таки более поздняя интерпретация, призванная по большей части оправдать поведение Юрия Всеволодовича, оставившего Владимир перед лицом наступающего врага. Между тем ранняя Новгородская первая летопись прямо пишет о том, что Юрий Всеволодович бежал в Ярославль, за Волгу, не собираясь давать никаких битв и, будучи настигнут монголами, был убит на реке Сити. Я специально посчитал: из 38 князей, упоминавшихся за этот период в ранних русских летописях, без малого половина спасётся бегством (при этом тот же Александр Невский в период монгольского нашествия вообще исчезает с летописных страниц – совершенно непонятно, что он делал в это время, то же самое касается и его отца Ярослава Всеволодовича). Бегство князей было решающим фактором не столько с точки зрения возможной победы над монголами, если бы сражения всё-таки были даны, сколько с точки зрения морально-нравственного оправдания нашего поражения. Рефлексия в отношении того, что нашествие – это наказание за грехи, возможно, была связана в том числе с княжеским бегством – если наши князья бегут, это не спроста ничего хорошего ждать не стоит.

Фёдор Лукьянов: В какой момент после осмысления катастрофы появляется видение того, чего нужно добиться в процессе освобождения? Другими словами, когда возникает представление о границах державы?

Тимофей Бордачёв: На мой взгляд, у России в принципе никогда не было представления о границах державы. Эти границы всегда представлялись нам неопределёнными в силу естественной географической среды, ареала формирования русского народа, расположенного в междуречье Волги и Оки. Русское государство развивалось в условиях отсутствия чётко выраженных топографических барьеров. Любые барьеры в российской внешнеполитической культуре представляются не следствием Божьего промысла и не природным ограничением, а политическим вопросом, который может быть решён в нашу пользу, если наша воля сильнее воли соседа. Геополитическая идеологическая рефлексия вообще была мало свойственна нашим предкам. Русский народ всегда осмысливал самого себя, свою личность, свои отношения с Богом, свою греховность, но никогда искусственно не изобретал идеологии. Россия – антиидеологическая страна, и все попытки сформировать единую фундаментальную государственную идеологию воспринимались настороженно и всячески отрицались. Даже концепция «Москва – третий Рим» стала известна исследователям преимущественно по европейской историографии, потому что европейцы попытались втиснуть Россию в понятную им систему координат. Нам идеологические сюжеты во внешнеполитических размышлениях никогда не были присущи. Идея богоизбранности власти «туго заходила в голову князей», писал русский историк XIX века. Русские князья всегда были прагматиками, поэтому всякие идеологические концепции им были чужды. Александр Невский был таким же прагматиком – он делал выбор не в пользу Востока или Запада, а в пользу сохранения своей власти и русской государственности, принимая решения, которые отвечали достижению этой цели. Так, Александр Невский отказался от тесного сотрудничества с католическим Западом, поскольку растворение в западном идеологическом пространстве влекло за собой размывание уникальной идеологической подпорки Русского государства.

Владимир Рудаков: Да, папа римский Иннокентий IV в письмах Александру Невскому утверждал, что его отец великий князь Ярослав Всеволодович, будучи в ставке великого хана в Каракоруме решил перейти в католичество, но не успел, потому что умер. Поэтому, писал папа, было бы хорошо, если бы его дело продолжил сын – Александр. При этом папа ссылался на сообщения своего посла де Плано Карпини, который оставил подробный отчёт о своей миссии. И в этом отчёте… ничего про решение Ярослава в отношении перехода в католичество не было. Не исключено, что Рим пытался просто обмануть Александра Ярославича, «развести», как сейчас говорят.

Что касается восприятия границ. С одной стороны, каждый князь примерно представлял, к какому княжеству относятся те или иные земли, и тем более точно знал, где кончаются его собственные владения. С другой стороны, представления о границах Руси как таковой действительно были размытыми, и это было связано с понятием «Русская земля». Где начинается и где заканчивается Русская земля? В узком смысле под русской землёй понимали Южную Русь – Киев, Чернигов, Переславль Южный, а вот в широком смысле определить это очень непросто. Потому что Русская земля включить и Новгородскую землю, и «низовские» земли – то есть среднее Поволжье, и даже земли на Дунае. По сути, Русская земля была синонимом православной земли. Где крест православный воссиял, там и есть Русская земля. Этот взгляд на Русскую землю и определил представление о размытом внешнем контуре.

Фёдор Лукьянов: Понятие русской земли действительно является важным. Оно активно используется в современном политическом дискурсе – на заседании Валдайского клуба Владимир Путин, рассуждая о границах России, апеллировал к историческим землям. Итак, Русское государство включило в свой состав Золотую Орду, своего главного геополитического соперника. Как это поглощение сказалось на природе Русского государства? Как люди, проживавшие на бывших землях Золотой Орды и имевшие собственное самосознание и представление о внешней политике, влились в наше общество?

Владимир Рудаков: Двести лет плотного взаимодействия между русскими князьями и ордынскими элитами не могло не оставить отпечаток на нашей внешнеполитической культуре. Взаимное влияние было велико – русские князья посещали Золотую Орду, туда отправлялись посольства, заключались браки. Если говорить о включении народов, проживающих на землях Золотой Орды в Русское государство, конечно, не стоит забывать о том, что любая ассимиляция сопряжена с трудностями. Если сегодня этот процесс протекает легче, поскольку в дело вступают политкорректность, современные представления о толерантности, оглядка на мировое сообщество, то тогда интеграция людей со своей культурой и своими этническими и идеологическими особенностями, конечно, часто представляла собой гораздо более трудный и не всегда линейный процесс.

Тимофей Бордачёв: Я думаю, большое значение здесь имеет дискуссия, которая предшествовала созданию в 1452 г. Василием II Тёмным Касимовского царства – поселения в пределах Московского государства служилых татар, причём без требования смены религии. Насколько я помню из отечественной историографии, далеко не все в Русской православной церкви были с этим согласны. Великий князь Московский, несмотря на это, всё-таки принимает решение, основанное на здравом смысле и прагматичных соображениях. Таким образом, первым шагом к созданию русского «плавильного котла», формированию многонационального и многорелигиозного характера России стало создание Касимовского царства, когда Русское государство, отбросив в сторону идеологические препятствия, решает, что ему нужны воины, а значит – нужны люди. С демографией у нас, как известно, за исключением короткого периода конца XIX – начала XX веков всегда были проблемы. Не случайно Александр Евгеньевич Пресняков сто лет назад писал, что топографические и климатические условия Великороссии никогда не способствовали интенсивному экономическому и социальному взаимодействию. В силу прагматических соображений – идёт война, нужны люди – начинается наше особое политическое развитие, благодаря которому Россия имеет такой многонациональный облик. Примечателен пример мурзы Тевкелева, мусульманина, сохранившего свою татарскую уникальность, который в первой половине XVIII века присоединяет к России казахский Младший жуз, выступая при этом как русский государственный деятель и выполняя те предписания, которые ему дали в столице.

Фёдор Лукьянов: В широкой дискуссии об отношениях с Золотой Ордой мы сегодня почти не вспоминаем, чего не сказать о нашем взаимодействии с Западом, изученном и обговорённом много раз. Опыт сосуществования с Ордой и борьбы с ней помог России выйти на европейскую политическую сцену с полностью сформированной внешнеполитической культурой. Действительно ли опыт преодоления «испытания слабостью» во взаимоотношениях с Золотой Ордой оказался решающим в нашей коммуникации с Западом?

Тимофей Бордачёв: Я думаю, да, потому что внешнеполитическая культура наших западных соседей формировалась в их взаимодействии друг с другом в пределах единого католического пространства вплоть до XVI века. На нашу внешнеполитическую культуру колоссальное влияние оказали отношения с Золотой Ордой, поэтому российское внешнеполитическое поведение отличается от европейского. Мы никогда не чувствовали потребность интегрироваться куда-то, стать частью чего-то, потому что в вопросе выживания мы всегда полагались на себя. Да, Европа была нашим торговым партнёром, но она не могла решить наших фундаментальных проблем.