«Комсомолка, спортсменка и просто красавица» — уже более полувека так объявляют актрису Наталью Варлей, сыгравшую в фильме «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика». Сейчас заслуженная артистка РСФСР работает над продолжением биографической книги «Канатоходка» и пишет стихи. Недавно творческая встреча с ней состоялась в Академии кинематографического и театрального искусства Н.С.Михалкова.
Родители были в ужасе
— Наталья Владимировна, ваша карьера началась в цирке. Сколько там проработали?
— Всего два года. Папа с мамой, узнав, что я поступила в цирковое училище, были в паническом ужасе: они думали, что я буду пианисткой или художницей. Девочка-то была умная, книжки читала и стихи писала с четырёх лет. И вдруг раз — и в цирк пошла. Выступала я с номером «Воздушный эквилибр на трапеции с музыкальными инструментами». Когда меня первый раз подняли на высоту 4 метра, я тряслась, как осиновый лист. Зато под куполом цирка у меня было ощущение, что я птица. Наверное, в каждом человеке заложено природное желание научиться летать.
— А как попали в кино?
— Кинематографисты меня утащили, можно сказать, из-под купола цирка. Однажды, когда я выступала в Одесском цирке, где работала в одной программе с Лёней Енгибаровым, туда пришёл Юра Хилькевич с Олегом Стриженовым и Владимиром Куликом. А на следующий день в гостиницу, где я жила, пришёл Хилькевич и предложил мне небольшую роль в фильме «Формула радуги». Потом у него вдруг появилась идея, что я должна сыграть главную роль. Однако состарить меня для этой роли не получилось, хотя на меня надевали взрослую одежду, начёсывали волосы, красили губы. В итоге я сыграла медсестру, которая со шприцем бегала за главным героем.
«Шурики тоже стареют»
— У вас было предчувствие, что «Кавказская пленница» станет судьбоносной картиной?
— Нет. В то время, когда я проходила пробы у Хилькевича, там оказалась Татьяна Михайловна Семёнова, ассистентка Гайдая. Она взяла мои данные в актёрском отделе, и, когда я вернулась в Москву, меня ждала телеграмма с приглашением приехать на «Мосфильм» для знакомства с Гайдаем и попробоваться на роль Нины в картине «Кавказская пленница». На «Мосфильм» я приехала из любопытства. Гайдай мне показался человеком очень мрачным, серьёзным и совершенно не комедиографом. Тогда уже вышли его очень популярные фильмы «Пёс Барбос и необычный кросс», «Самогонщики», «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». И вдруг я увидела хмурого дядьку, который стал со мной строго разговаривать. Сначала мы почитали отрывки из сценария, потом он велел отвести меня на фотопробу. У меня тогда были длинные волосы, на фотопробах их понемножку отрезали, отрезали, пока не достригли до каре. Сниматься мне совершенно не хотелось, и когда меня утвердили, я страшно расстроилась — не хотелось расставаться с цирком. Но цирковой режиссёр меня уговорил: «Это же реклама, представляешь, как потом тебя будут объявлять!» И я начала сниматься.
Никто тогда не мог предположить, что «Кавказская пленница» станет одной из самых популярных картин. Несмотря на то, что фильму 57 лет, меня по-прежнему норовят объявить, как студентку, спортсменку, комсомолку. Я уже перестала этому сопротивляться. Такая вот судьба. Саша Демьяненко, несмотря на то что у него множество замечательных ролей, тоже остался Шуриком. Незадолго до его ухода мы встретились с ним в какой-то программе. Когда Саша — седенький, пожилой — вышел на сцену, зал ахнул. И Саша сказал: «Да, Шурики тоже стареют». Он был очень скромным человеком, мало кто знает, что, оказывается, ему нужно было делать операцию, но денег не хватало, а он ни к кому не обратился за помощью.
Пилот тайком пустил в самолёт
— У вас вышло четыре поэтических сборника. Расскажите, как рождаются стихи?
— Я могу бежать по улице, и вдруг приходят строки. Главное — успеть на чём-нибудь записать, а то потом забуду. У меня была очень забавная история. Я тогда в Щукинском училище играла дипломные спектакли и параллельно снималась в фильме «Чёрные сухари» на «Ленфильме». Каждый день после спектакля садилась в поезд и ехала в Ленинград. Утром снималась, и меня самолётом отправляли в Москву. Режиссёр Герберт Морицевич Раппапорт, снимавший эту картину, как-то попросил меня задержаться для ещё одного дубля. И когда я приехала в Пулково, услышала, что регистрация и посадка закончились. Попыталась объяснить женщине, стоявшей на контроле, что мне очень надо попасть именно на этот рейс, но она сказала, что моё место уже занято. Я тогда разбежалась и, протаранив эту тётку, бросилась к самолёту. Она за мной! Попыталась стащить меня с трапа.
Тогда я в отчаянии бросаюсь на шею к одному из пилотов, куривших у самолёта, и, рыдая, объясняю, что не могу опаздывать на спектакль. Он со смехом ставит меня на землю и говорит, что моё место действительно занято французской делегацией. Прошу хоть что-то сделать, и он спрашивает: «В туалете полетишь?» Я, конечно, согласилась. В Ту-104 два туалета с двумя кабинками, а перед ними ещё небольшой предбанничек со столиком и скамейкой. Пилот предупредил, чтобы я сразу закрылась и не открывала. Лететь всего 50 минут. Я зашла, заперлась, и тут же все стали ломиться. Я тогда перебралась в кабинку, закрылась там и только села на крышечку, как у меня стали рождаться стихи. Пока летели, стихотворения четыре написала.
До сих пор гложет обида на одноклассников
— Какие у вас остались воспоминания о школе?
— Не самые приятные. В школу я пошла в Мурманске, куда отца направили в качестве заместителя начальника пароходства. Полярная ночь для меня оказалась настоящей катастрофой. Я по природе своей сова, и охватывал ужас, когда меня тащили в школу, как собачку на поводке. До третьего урока вообще не могла толком проснуться, но, видимо, знания в меня проникали, потому что в школе я была отличницей. Вообще везде была отличницей: и в музыкальной школе, и в цирковом училище, и в театральном институте, и даже в Литературном институте имени Горького, который я окончила уже взрослой тёткой. Когда приходила из школы, бабушка меня отправляла гулять, я стояла рядом с сугробом и ждала минут 20, чтобы сказать, что я нагулялась, и наконец-то уединиться с любимой книжкой. При этом я без конца болела, и мне запретили заниматься физкультурой.
Когда в школе всех отправили собирать металлолом, врачи, ставившие мне диагноз «ревмокардит и ревматизм», не разрешили это делать. И тут класс решил меня проучить. Папу тогда назначили председателем исполкома, и их задело, что его дочка не собирает металлолом. Я сидела дома, а одноклассники, с которыми я дружила, мне названивали и чего только не выкрикивали в мой адрес. Когда мама с сестрёнкой пришли с прогулки, я рыдала. Сказала, что больше в школу не пойду. И не пошла.
Меня перевели в другую школу, а потом отца отправили начальником порта в бухту Провидения на Чукотку. После мы вернулись в Москву, и здесь все мои болезни прошли. Но ту страшную несправедливость в школе запомнила.