В роли Всеволода Эмильевича выступил Дмитрий Лысенков.
ФОТО Pixabay
Появление имени Мейерхольда на фестивальной карте «Дягилев. P. S.» было ожидаемо. Этих двух героев сближает многое. Оба родились не в Петербурге: Дягилев — в Новгородской губернии, детство провел в Перми, а Мейерхольд — в Пензе. В столице империи прошла их бурная молодость и формирование, определившее судьбу, а лозунгом Мейерхольда последнего периода жизни и вовсе был «Жить и умереть в Петербурге». И Всеволод Эмильевич, и Сергей Павлович влияли своими идеями на развитие российского и мирового театра, открывая новые направления в безбрежном море модернизма. Оба знали о существовании и культурно-эстетических подвигах и свершениях друг друга, хотя ни в одном «совместном проекте» замечены не были. А вот пересекаться в петербургских пространствах могли и в легендарной «Башне» Вячеслава Иванова, и в кабаре «Бродячая собака». Дягилев мог видеть «Балаганчик» Блока, поставленный Мейерхольдом в 1906 году, равно как и премьеры Мейерхольда в Мариинском театре. Имена Дягилева и Мейерхольда стали иконами стиля, вошедшими в массовое сознание, объектами карикатур, слухов, культурных мифов.
Концерт в Большом зале Филармонии стал скромной попыткой вслушаться за два с половиной часа в музыкальный мир Мейерхольда, окружавший будущего реформатора театра с детства и не оставлявший до последних дней романа со сценой. Музыка первого отделения, которую изображал на рояле Борис Березовский, была собрана в сценарии по принципу «юный Мейерхольд мог слушать на домашних вечерах этюды Шопена или Фантазию до-минор Моцарта». Феномен ритма, движения мелодии, оркестровой регистровки, интонирования и фразировки, впитанные Мейерхольдом с музыкальной классикой, легли в фундамент его режиссуры, его биомеханики.
Статья по теме:
Когда Дмитрий Лысенков читал фрагменты эпистолярного наследия, а пианист их музыкально иллюстрировал, в зале выключался и включался свет. Это должно было подчеркивать пространство памяти, связь прошлого с настоящим. Но сильно утомляло немейерхольдовской прямолинейностью приема.
Вторая часть концерта напомнила о беспечно забытом нематериальном наследии Мейерхольда в области оперного театра. В Мариинском театре им была поставлена в 1911 году опера «Орфей и Эвридика» Глюка в декорациях Александра Головина и хореографии самого Михаила Фокина, который в свою очередь был связан со знаменитой дягилевской антрепризой «Русских сезонов». Как было бы хорошо, если бы маэстро Гергиев, заботящийся о сохранении традиций своего театра, на правах свободной исторической реконструкции (какую проделал с оперой «Руслан и Людмила» Глинки, идущей вот уже больше 20 лет) вернул бы к жизни и шедевр новаторской оперной режиссуры начала ХХ века — «Орфея и Эвридику» Глюка.
В фестивальном концерте главную арию Орфея «Потерял я Эвридику» на французском языке исполнил тенор Александр Михайлов, чем немало смутил сторонников аутентизма, привыкших либо к меццо-сопрановой, либо к контратеноровой версии этой арии. Однако за деликатность исторически информированного исполнительства отвечал филармонический оркестр под управлением Павла Бубельникова. Маэстро явил в тот вечер чудеса интуиции, начав с призрачного «Вальса-фантазии» Глинки, почему‑то остро напомнившего о «Маскараде» Лермонтова, поставленном Мейерхольдом.
За каждым из номеров второго отделения концерта чудились порталы в легендарные спектакли доктора Дапертутто (как называл себя Мейерхольд) в Мариинском театре. До «Орфея и Эвридики» Глюка он ставил там «Тристана и Изольду» Вагнера. Партию Изольды пела в нем Фелия Литвин, чье искусство отозвалось в плотном, тягучем, вязком звуке сопрано Марии Лобановой. В период работы над «Тристаном» Мейерхольд писал о том, что «музыкальная драма должна исполняться так, чтобы у слушателя-зрителя ни одной секунды не возникало вопроса, почему эту драму актеры поют, а не говорят». Лобанова могла бы без труда спеть и что‑нибудь из «Электры» Штрауса, но все в один концерт включить было нереально.
Жаль, что этой певице не дали спеть Лизу из «Пиковой дамы», предпочтя ее сопрано Татьяне Павловской, которая в своей интерпретации чересчур намудрила с нюансами образа, блуждая в темпах и динамических оттенках. Айгуль Хисматуллина легко, дразняще виртуозно исполнила арию Соловья из одноименной оперы Игоря Стравинского, которая стала последней постановкой Мейерхольда в Мариинском театре.
Кто бесспорно покорил бы Мейерхольда, так это тенор Иван Гынгазов, азартно, вдохновенно и очень музыкально исполнивший партию Германа из «Пиковой дамы» — оперы, вошедшей в историю русского режиссерского театра как образец постановочного радикализма, так и не нашедшего себе здесь продолжателей.
Читайте также:
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 2115 (7791) от 13.11.2024 под заголовком «О Мейерхольде языком оперы».