Никита Чунтомов
Спектакль «Мороз» (16+), премьеру которого сыграли в Театре-Театре в многозначительный вечер 31 октября — тут и Хеллоуин, и наступление метеорологической зимы, — это, можно сказать, веха, итог длинного пути, поисков собственного формата, собственного языка, годов экспериментов с музыкой, пластикой и современной драматургией. Здесь драматические актёры на протяжении всего действия существуют внутри тотальной движенческой партитуры, как в «Сердце Пармы» (16+); здесь свет и видео активны и играют такую же большую роль, как в «Солярисе» (12+); наконец — и это главное — как в «Катерине Измайловой» (18+), в новом спектакле драматическое действие равноправно с исполнением большого и серьёзного, специально написанного музыкального произведения.
Пройдя через все «испытания мюзиклом», Театр-Театр и его художественный руководитель, он же режиссёр-постановщик «Мороза» Борис Мильграм обрели компетенции, которые позволили им воплотить на сцене сюрреалистическую драму Константина Стешика так, как она этого достойна.
Здесь, наверное, стоит уточнить, что такое «сюрреалистический». Это вовсе не означает, что текст абсурдистский и оторванный от реальности; как раз наоборот: сюрреализм — это в первую очередь реализм, но только «сюр», то есть «сверх», это более чем реализм, это реализм в концентрированном и доведённом до отчаянья виде.
Драматургия белорусского автора Константина Стешика знакома пермякам по спектаклям театра «Новая драма» — «Мужчина, женщина, пистолет» (16+) и «Летели качели» (18+). Театр Марины Оленёвой нашёл очень точные ключи к этому материалу, недаром «Летели качели» заработали столько фестивальных наград, что, наверное, некуда складывать; однако постановка Театра-Театра — совсем другой Стешик и другой тип зрелища.
Это очень личное высказывание. Думается, недаром протагониста зовут так же, как автора — Костик, Константин. Герой — он же и автор: ремарки драматурга написаны здесь от первого лица — «я молчал», «я кивнул». Это монолог — то ли реальный рассказ об экстремальном опыте, то ли бред, то ли свободная фантазия человека, находящегося на краю экзистенциальной неизбежности. Внутри монолога существует диалог, поскольку есть и второй герой, в некотором смысле — антагонист.
Действие происходит… внутри мороза. Думается, каждого автора, пишущего об этом спектакле, тянет озаглавить материал «Ой, мороз, мороз», и это не просто текстовое совпадение: здесь та самая глухая степь, в которой умирали ямщики и в которой вообще ничего не остаётся, кроме как умереть. Герои — Костик и Василь — отправляются туда именно в связи со смертью: от рака умер друг их детства, и они обещали похоронить его на заброшенном деревенском кладбище рядом с бабушкой. Вот и везут тело, украденное из морга, в самое сердце мороза. Машина этого пути не выдерживает, и дальше уже сами. Пешком. Тащат мёртвого друга на себе — как крест.
В этой предельной ситуации неизбежны религиозные ассоциации и подтексты, и постановщики их чувствуют: герои как будто вознесены над повседневностью, они в горней выси на верхнем ярусе сцены, буквально под небом, только не голубым, а белёсым, морозным, подёрнутым причудливыми сполохами — то ли северного сияния, то ли замёрзшей на лету метели; одеты они в белое, словно ангелы, а может, на героях саваны — ведь ясно, что выжить здесь не судьба. Движутся эти герои тоже не вполне буквально: обычные человеческие действия переведены здесь в почти танцевальный язык (хореограф Дамир Сайранов), в котором движение то и дело замирает, как будто герой готовится воспарить.
Художники-постановщики — Ольга Шаишмелашвили (сценография и костюмы), Евгений Козин (свет), Пётр Марамзин (видео) — создают зрелище пугающей красоты. Ритмичные сполохи — то ли метельные завихрения снега, то ли кардиограмма затухающего сердца — существуют, как и герои, в огромном, кажущемся бескрайним пространстве: не случайно Борис Мильграм поместил действие этой совсем маленькой, очень камерной драмы на большую сцену. Увеличение пространственных параметров словно создало для этого высказывания больший масштаб.
Так же, как пространство пьесы, увеличено и время: текст Стешика коротенький, а спектакль идёт полтора часа без перерыва, поскольку звучащее в нём музыкальное произведение, написанное на латинский текст классического католического реквиема и его старинный русский перевод, по продолжительности примерно такое же, как и драматургическая основа. Произведение авторское, но имя автора неизвестно, и это принципиально: композитор по собственному желанию скрывается, поскольку средневековый реквием должен быть анонимным.
Отсылки к Средневековью в мелодике очень аккуратные, это всецело произведение современной музыки с необычным камерным составом: арфа, фортепиано, вокал — тенор и сопрано. Театр-Театр, будучи «в анамнезе» всё-таки драматическим, не впервые отважно берётся за проект, связанный с профессиональным музыкальным исполнительством. Огромное уважение вызывает работа музыкального руководителя постановки Евгении Прозоровой; игра арфистки Анны Иванчиной, если и не подлинно виртуозная — исполнительница освоила инструмент совсем недавно, — то вполне точная и, что особенно важно, сдержанно эмоциональная, верно и проникновенно интонированная; драматическая актриса Дарья Копылова блестяще справилась с партией сопрано, и подобный певческий подвиг — не первый в её совсем недлинной сценической карьере. Что же касается пения Альберта Макарова, которое хочется назвать «средневековым шансоном», то к нему, конечно, есть вопросы, но задавать их не хочется: его хрипотца драматично оттеняет хрустальный голосок Дарьи и создаёт тревожный контрапункт, очень подходящий к действию спектакля.
Никита Чунтомов
Макаров ещё и произносит реплики «от автора» — те самые ремарки от первого лица, которые принадлежат вроде бы главному герою, Костику; в версии Мильграма это как будто другая ипостась персонажа, его земная версия: если одетый в белое Александр Гончарук, вознесённый над сценой, — это небесная проекция личности, то одетый в чёрное Макаров, который, как и весь музыкальный ансамбль, находится внизу, на сцене, — это его бренная оболочка.
Главный актёрский дуэт — образец «химического» взаимодействия актёров, когда между ними атмосфера то накаляется, то остывает до нуля, то уплотняется, то разряжается. Дуэт построен на контрасте: Александр Аверин (Василь) жёсток, несгибаем и говорит низким холодным баритоном, Александр Гончарук (Костик) — проникновенный, взволнованный и очень тёплый. Эта тёплая, искренняя интонация очень очеловечивает царящий в спектакле мороз.
Слово «тёплый» по отношению к Гончаруку и его персонажу хочется повторять бесконечно. При всей геометричности, продуманности конструкции спектакля благодаря этому актёру в нём живёт что-то очень природное и человеческое.
Всё уходит: детство, бабушка, жизнь. И это непередаваемо грустно.