Вторая мировая война и нацистская угроза сделали крайне уязвимыми людей, лишенных официального статуса и документов. Без паспорта даже самые выдающиеся личности становились абсолютно беззащитными, а потеря гражданства порой означала утрату всех прав, включая право на жизнь. С разрешения издательства «Лайвбук» Forbes Life публикует главу из книги Патрика Биксби «Паспорт: культурная история от древности и до наших дней», рассказывающую о судьбах беженцев в годы Второй мировой войны — от Макса Эрнста до Марка Шагала
Как показывают последующие истории, все зависело от наличия нужных проездных документов, которые давали единственную возможность пройти через всю Европу военного времени и найти безопасность за Атлантикой — единственную, позволяющую, кроме всего прочего, преодолеть многочисленные опасности отсутствия гражданства и познать суровое гостеприимство национального государства.
В сентябре 1939 года, вскоре после объявления Францией войны Германии, Макс Эрнст был задержан французскими властями в Париже как «гражданин Германского рейха» (и обладатель паспорта Германского рейха No 003185, выданного в Париже 17 октября 1936 года). В условиях чрезвычайного положения, вызванного конфликтом, французское правительство создало лагеря для интернированных, где верховенство закона было фактически приостановлено под предлогом защиты «национальной безопасности». После появления такой угрозы гостеприимство национального государства больше не распространялось на его гостей: свобода передвижения по территории принимающей страны была немедленно отменена. Эрнста быстро отправили в Экс‐ан‐Прованс и интернировали в печально известный Камп‐де‐Миль, бывший завод по производству плитки, где он сидел в тесной камере вместе с сотнями других немецких художников и интеллектуалов.
И снова, как и двадцатью годами ранее, Поль Элюар пришел на помощь Эрнсту, на этот раз написав от имени художника красноречивое письмо президенту Франции Альберу‐Пьеру Сарро. Но прежде, чем удалось получить документы об освобождении, Эрнст сбежал из тюрьмы, был вновь арестован и снова сбежал. Находясь в бегах, он каким‐то образом успел начать работу над шедевром «Европа после дождя»
(1942) — сюрреалистическим пейзажем, который дает представление о грядущем апокалиптическом мире. После немецкого вторжения во Францию, когда законовластие было фактически приостановлено на всей территории страны, он оказался в еще большей опасности: гестапо преследовало его как художникадегенерата и предателя Рейха.
Поэтому Эрнсту пришлось прибегнуть к помощи другого замечательного соратника. Вариана Фрая иногда называют «американским Шиндлером», но он был нетипичным героем: изучал классику в Гарварде, где также основал литературное периодическое издание Hound and Horn, а затем стал иностранным корреспондентом популярного журнала The Living Age. Во время работы в этом издании летом 1935 года он стал непосредственным свидетелем антиеврейских беспорядков в Берлине, что побудило его заняться сбором средств для антинацистских организаций. После немецкого наступления на Францию он решил перейти к более активным действиям. К концу июня 1940 года Фрай и группа из более чем двухсот видных деятелей культуры Нью‐йорка основали Комитет спасения, который вскоре с помощью первой леди Элеоноры Рузвельт получил несколько срочных виз на въезд в США. К началу августа он приступил к выполнению своей тайной спасательной миссии, прибыв в Марсель с 3000 долларов наличными (для сохранности примотанными к ноге) и списком известных беженцев, в основном художников и интеллектуалов еврейского происхождения, которым в то время угрожала непосредственная опасность быть схваченными гестапо.
Оказавшись во Франции, Фрай быстро осознал, что нужно собрать команду и создать организацию прикрытия: Американский центр помощи или ARC (по‐французски — Centre américain de secours), якобы оказывающий гуманитарную «помощь» (secours), чтобы скрыть свою фактическую миссию — предлагать «спасение» (также secours) тем, кто оказался в опасности, помогая им укрыться от нацистской угрозы в Европе. Помимо координации действий с не всегда готовым к сотрудничеству Визовым госдепартаментом США, Фрай предпринял ряд тайных действий, чтобы помочь своим клиентам‐беженцам. С помощью немецкого эмигранта (и известного экономиста) Альберта Отто Хиршмана он покупал поддельные паспорта и другие документы, включая зарубежные визы, полученные в иностранных консульствах (Чили, Кубы, Китая, Панамы и других), которые, в свою очередь, позволяли беженцам получать важные испанские и португальские транзитные визы. В конце концов он нанял собственного фальсификатора, молодого еврейского политического карикатуриста по имени Вильгельм Спира, который бежал из родной Австрии и теперь жил здесь под именем Билл Фрайер. Чтобы обезопасить своих клиентов, Фрай также арендовал виллу Эйр‐Бель, довольно запущенное шато недалеко от Марселя, где предоставлял временное жилье тем, кто находился в бегах. Слухи об американце, занимающемся вывозом людей из Франции, распространились быстро, и, по мере того как ситуация в Европе продолжала ухудшаться, сотни писателей, художников, музыкантов, свергнутых правительственных чиновников и других людей, отчаянно нуждавшихся в спасении, стали приходить в его офис или посылать письма с мольбами о помощи.
Одним из них был Макс Эрнст, который отправился на виллу Эйр‐Бель вскоре после второго побега из французской тюрьмы, прихватив с собой множество своих картин. Остановившись в замке, Эрнст завел роман с американской наследницей и меценаткой Пегги Гуггенхайм, которая приехала в Марсель, чтобы поговорить с Фраем о деятельности ARC. Тем временем Фрай помог художнику получить срочную гостевую визу в США. Этому способствовали и другие связи Эрнста в США, в том числе его сын Джимми (в прошлом Ульрих), который работал в Музее современного искусства в Нью‐йорке и обратился за помощью к своему шефу. Но Фрай так и не смог добыть для своего подопечного пресловутую визу de sortie. Опасаясь, что документ так и не будет получен, он убедил Эрнста пойти на значительный риск и отправиться без него в Лиссабон, где он встретится с Гуггенхайм и сядет на клипер до Нью‐йорка. Когда художник попытался покинуть Францию через испанскую границу — место повышенного наблюдения и чрезвычайной опасности,— его остановил инспектор, так как документы были не в порядке. Но после того, как Эрнст позволил инспектору посмотреть несколько картин, которые он вез с собой, чиновник изменил свое мнение: сказав Эрнсту, что тот должен вернуться во Францию, инспектор одновременно указал на поезд до Мадрида, намекая, что художник должен сесть на него. Через несколько недель Эрнст был в безопасности в Нью‐Йорке вместе с Гуггенхайм.
Трудно представить себе более высокие ставки за обладание нужными документами, хотя для некоторых из списка Фрая это стало очевидным лишь когда почти было поздно. После многих лет проживания во Франции Марк Шагал и его семья в 1937 году наконец‐то натурализовались как французские граждане. Однако у художника продолжали возникать трудности с паспортом, поскольку французские чиновники, которые в течение многих лет выдавали ему удостоверения личности на имя «Марк (он же Мовше) Шагал», как он писал в одном из писем, недавно «по какой‐то загадочной причине опустили „Марк“». Таким образом, знаменитый художник, известный всему миру как Марк Шагал, больше не мог путешествовать под этим именем и рисковал потерять юридическую защиту, связанную с этой личностью. Конечно, в условиях нацистской угрозы и широко распространенного антисемитизма это также означало, что в документах теперь опасно подчеркивалось его еврейское происхождение. Он обратился за помощью к французским друзьям, которые недавно помогли ему получить гражданство: «Я буду особенно благодарен вам, если вы вмешаетесь в дела властей, чтобы уладить это маленькое дело, которое переросло в детективный роман».
Но даже после начала немецкой оккупации поздней весной 1940 года Шагал и его семья оставались в вишистской Франции, не обращая внимания на то, что в стране вводились антисемитские законы, а французских евреев вылавливали агенты гестапо. В это самое время его работы срывали со стен немецких музеев и публично сжигали. Прекрасно понимая, какая опасность грозит Шагалу, организация Фрая обратилась к нему, поскольку он был включен в первоочередной список американских художников и интеллектуалов, которым грозила опасность. Осенью 1940 года Фрай даже организовал для Шагала приглашение (и необходимую въездную визу в США) посетить выставку в Музее современного искусства, но художник не решался принять предложение, очевидно опасаясь потерять недавно полученное французское гражданство.
В любом случае, Шагала вскоре должны были лишить гражданства в соответствии с новыми антисемитскими законами вишистской Франции. В марте 1941 года Фрай и Гарри Бингем, американский генеральный консул в Марселе, провели выходные с Шагалом в его студии в Горде и сумели убедить художника уехать из Франции в Америку. В преддверии отъезда Шагал с женой сняли номер в гостинице в Марселе, но во время полицейской облавы художника арестовали и взяли под стражу. Опасаясь худшего, Белла обратилась за помощью к Фраю, который немедленно позвонил в префектуру и пригрозил, что опозорит полицию и все правительство Виши, сообщив в «Ньюйорк таймс» о задержании знаменитого художника. Прием сработал, и Шагал был освобожден, но теперь серьезность ситуации не вызывала сомнений. В начале апреля правительство Виши приняло закон о лишении французских евреев государственных и научных должностей, а затем начало лишать их гражданства и прав собственности. В поисках способа покинуть страну Шагал и его жена потеряли французское гражданство и второй раз в жизни оказались лицами без гражданства — и теперь им грозила неминуемая опасность отправиться в лагеря. В этих все более тяжелых обстоятельствах Фрай не смог получить выездные визы для супругов, но организовал их тайную транспортировку через испанскую границу и переправу из Португалии через Атлантику. Шагалы прибыли в Лиссабон в мае 1941 года, а чуть больше месяца спустя наконец смогли спастись от войны, высадившись в Нью‐Йорке.
•••
В общей сложности Фрай и ARC помогли спасти от нацистского режима около четырех тысяч человек, однако в условиях глобальной войны, внезапных лишений гражданства и многочисленных опасностей безгражданства организация могла сделать очень немногое. Всеобъемлющее чувство уязвимости, которое можно было либо временно преодолеть, либо навсегда усугубить с помощью маленькой книжечки, означало появление совершенно иной политики (за пределами разрушающихся понятий «человек» и «гражданин»), которую одной из первых сформулировала Ханна Арендт. После поджога Рейхстага в феврале 1933 года она была вынуждена покинуть Германию из‐за своей открытой критики нацистской партии и подпольной работы с сионистской группой. Арендт бежала из страны, не имея ни паспорта, ни других проездных документов; остаток десятилетия и несколько следующих лет она провела как лицо без гражданства — сначала в Праге и Женеве, а затем в Париже, где работала на несколько еврейских организаций беженцев. После начала войны она была интернирована как «враждебный иностранец» в лагерь Гурс на юге Франции, хотя в неразберихе после поражения французов ей удалось бежать в Виши. Многие из тех, кому не удался побег, были позже переведены в центры уничтожения в Германии.
В этот бурный период Арендт начала писать заметки, которые в итоге станут ее первым крупным трактатом «Истоки тоталитаризма», одновременно размышляя об иронии сложившейся ситуации: «[Мы] новый вид человеческих существ,— писала она в 1943 году,— из тех, что помещаются в концентрационные лагеря своими врагами и в лагеря для интернированных своими друзьями».
Как и многие другие, Арендт и ее муж, поэт Генрих Блюхер, отправились в Марсель в поисках визы в Америку. В октябре 1940 года они пришли к Фраю в поисках помощи, но были еще малоизвестными писателями и не значились в важном списке американца, где вообще было немного людей, не считавшихся выдающимися или хорошо известными. Лишь благодаря вмешательству посредника Фрая, Хиршмана, который был лично знаком с Блюхером и утверждал, что Арендт — «женщина, которая когданибудь станет знаменитой», ARC нарушил директивы Госдепартамента и выделил средства для получения необходимых документов для пары: «удостоверения личности вместо паспорта», французского «удостоверения личности и путешествия» и американской срочной визы. В январе 1941 года правительство Виши ненадолго смягчило свою политику в отношении разрешений на выезд и позволило Арендт и Блюхеру отправиться в Лиссабон на поезде; при содействии Еврейского общества помощи иммигрантам они смогли позднее сесть на океанский лайнер, идущий в Нью‐йорк. Таким образом, Арендт на собственном горьком опыте узнала, насколько уязвимым может быть анонимный человек без гражданства, и позже заметила, что «потеря гражданства лишала людей не только защиты, но и всякого ясно определенного, официально признанного удостоверения личности». В такой ситуации «только слава» — «когда человек отличался от всех настолько, чтобы вырваться из огромной и безымянной толпы бесправных» — могла помочь восстановить безопасность: «И вправду, возможностей у знаменитого беженца было больше, точно так же, как имеется больше шансов выжить у собаки с кличкой по сравнению с бродячей безымянной дворнягой».
Многим менее известным беженцам не удалось спастись, как Арендт и Блюхеру. Вальтер Беньямин был выдающимся писателем и мыслителем — теоретиком культуры, социологом, философом и еврейским мистиком, чьи работы за последние восемьдесят лет попали во многие уголки гуманитарных и социальных наук. Он был близким другом Бертольта Брехта и почетным членом Франкфуртской школы, наряду с Теодором Адорно и Максом Хоркхаймером, которые в 1930‐х годах спонсировали его работу. Он также поддерживал с Арендт в Париже близкие дружеские отношения и, как она, бежал из нацистской Германии, лишившись гражданства по решению гестапо; как и она, Беньямин вел непростое существование в Париже и позднее был на некоторое время интернирован во французский лагерь. Но он еще не был знаменит, и ему не удалось попасть даже на порог Фрая с нужными рекомендациями. К моменту немецкого вторжения он уже семь лет жил в изгнании, переезжая из одной части Европы в другую и сменив не менее двадцати восьми адресов. Поэтому он вполне обоснованно настоял на том, чтобы остаться в Париже — месте, которое много значило для него как в личном, так и в профессиональном плане,— до начала июня 1940 года, и покинул столицу Франции лишь за день до того, как немецкие войска прошли маршем по Елисейским полям. После ряда задержек он добрался до Марселя, города беженцев, где встретился с Арендт, чтобы передать ей машинопись своих «Тезисов по философии истории»; она должна была отдать их Адорно и Хоркхаймеру, которые уже покинули Европу несколькими годами ранее и обосновались в Новой школе социальных исследований в Нью‐йорке (факультет выпускников которой изначально назывался Университетом в изгнании).
Разумеется, чтобы добраться до безопасного места и присоединиться к своим коллегам в Америке, Беньямину потребовалась целая кипа официальных документов: французский вид на жительство, французская выездная виза, транзитная виза для пересечения Испании и Португалии, а затем, конечно, еще одна виза для въезда в Соединенные Штаты. С помощью друзей ему удалось получить срочную визу в американском консульстве, но, как и многие другие беженцы, он не смог получить почти недостижимую визу de sortie. Без нее остальные документы принесли бы ему мало пользы. Но обращение за такой визой насторожило бы французские власти. Они бы узнали о его статусе немецкого беженца и, в свою очередь, привлекли бы нежелательное внимание гестапо.
В сентябре 1940 года, опасаясь, что выездная виза так и не будет получена, Беньямин принял роковое решение тайно покинуть Францию вместе с небольшой группой других беженцев, которые намеревались добраться пешком через Пиренеи до Портбу в Испании. Переход был нелегким, он включал в себя 550‐метровый горный перевал и более шестнадцати километров пересеченной местности. У многих беженцев, которым предстояло пройти этот путь во время войны, сильно пошатнулось здоровье после долгого пребывания в лагерях для интернированных или многих месяцев жизни впроголодь в укрытиях в то время, когда они прятались от гестапо. Беньямин, изящный гуманитарий, и так большую часть своей взрослой жизни отличавшийся слабым здоровьем, теперь, после долгих лет изгнания, страдал астмой и аритмией. В конце сентября он все же попытался пересечь границу в компании другой активистки спасательного движения, Лизы Фиттко, и двух беженцев, с которыми Беньямин познакомился в Марселе. Несколько раз он отставал, и все путешествие далось ему с большим трудом, тем более что он упорно тащил с собой тяжелый черный чемодан, в котором находился его личный портативный архив: паспорт, выданный американской службой иностранных дел, шесть фотографий на паспорт, которые должны были использоваться для дополнительных документов, и прочие бумаги, включая неизвестную рукопись, которая, по словам Фиттко, была Беньямину дороже его собственной жизни.
Несмотря на трудности перехода, Беньямину и остальным членам группы удалось 26 сентября добраться до Портбу, только чтобы узнать, что граница всего сутки как закрылась для всех, у кого не было французской выездной визы. Беньямин и так был измотан тяжелым путешествием, а теперь впал в острое отчаяние, поскольку считал, что возвращение во Францию с большой вероятностью означает попадание в руки немцев. Позже, вечером того же дня, в небольшом гостиничном номере на французской стороне границы писатель покончил с собой, приняв горсть таблеток морфия, которые носил с собой с тех пор, как покинул Париж несколько месяцев назад. В последующем полицейском отчете говорилось, что чемодан с его паспортом и рукописью был оставлен в номере, хотя эти вещи вскоре были утеряны для истории. По жестокой иронии судьбы, на следующий день после самоубийства Беньямина испанские власти вновь открыли переправу для остальных членов его группы, которым было позволено продолжить путь в Португалию и дальше, в безопасное место.
То, что беженцам удавалось спастись от опасностей военной Европы, почти не было связано ни с правами человека, ни с защитой благосклонного правительства. Напротив, этот факт слишком часто зависел от случайностей: одного мог посадить на поезд какой‐то чиновник, за другим мог присматривать преданный благодетель, нехотя помогающий еще кому‐нибудь. Но по прихоти правительственных органов или пограничников путь к спасению запросто мог оказаться закрытым. Какие неотъемлемые права сохраняются у людей без гражданства в отсутствие национального государства, которое могло бы их защитить?
Десятилетие спустя, добравшись до безопасного места в Америке, Арендт опубликует свой рассказ об условиях, которые привели к этому. В одной из центральных глав «Истоков тоталитаризма» она размышляет о том, чему научил ее опыт беженца в статусе апатрида — нового класса людей, которые больше не могут претендовать на статус граждан какого‐либо суверенного национального государства. К сожалению, беженцы, которые должны были пользоваться «неотъемлемыми» правами человека, вместо этого воплотили в себе радикальный кризис этой концепции. Те, кто лишился гражданства, одновременно потеряли право на работу, образование, свободу передвижения — даже самое основное право человека, право на жизнь. Арендт подытожила эту ситуацию в краткой, но горькой формулировке: апатридам было отказано в «праве иметь права». Эта фраза эхом отозвалась в кризисе беженцев, вызванном нацистским режимом и катастрофой Второй мировой войны, так же, как она продолжает звучать в кризисах беженцев, которые определяют геополитику нынешнего века. Мы продолжаем следовать той же страшной логике.
Фильм Кристиана Петцольда «Транзит» (2018) отражает актуальность этих проблем благодаря показательному использованию анахронизмов. Основанная на одноименном романе Анны Зегерс 1944 года, картина рассказывает историю немецкого беженца Георга (Франц Роговски), который едва избежал плена в Париже, а затем пробирается на юг, в Марсель. В надежде покинуть страну он выдает себя за недавно умершего писателя Вайделя, чьи документы присваивает. Многие детали романа основаны на собственном опыте Зегерс в начале 1940‐х годов, когда она с мужем пыталась бежать из Франции через портовый город, как и многие беженцы, описанные выше. Но в фильме эти детали перенесены в современную обстановку: это Франция конца 2010‐х годов, которую заполонили немецкие солдаты и отчаявшиеся европейцы, пытающиеся спастись от опасностей войны. В соответствии с этим временным сдвигом фильм также содержит аллюзии на более современные кризисы беженцев: прибыв в Марсель, Георг сталкивается с женой одного из своих погибших друзей, Мелиссой (Марьям Зари), и ее сыном Дриссом (Лилиен Батман), ближневосточными мигрантами, живущими в городе нелегально. Большая часть действия связана с попытками Георга получить выездную визу в различных переполненных консульских учреждениях с помощью удостоверения личности погибшего писателя. Попутно он несколько раз случайно встречается с вдовой писателя, приехавшей в город с той же целью. В конце концов Георг предлагает ей уехать из Франции, но вскоре после отплытия узнает, что ее корабль потоплен вражеской торпедой и все, кто был на борту, погибли. Путаница личностей, побег, предложенный Георгу, трагический исход его великодушия — все это говорит о роли случайности в ситуации с беженцами и о непредвиденных обстоятельствах мира, упорядоченного паспортами и визами. Между тем современная обстановка и присутствие Мелиссы и Дрисса напоминают нам о том, что эта ситуация остается с нами и после окончания Второй мировой войны.