«Мое тело — мое дело», «мое тело — мой выбор» — эти фразы обычно ассоциируются с женским движением и борьбой за репродуктивные права. Однако сегодня они трактуются шире. Разбираемся, как борьба за телесную автономию связана с наемным трудом, одеждой и модой, семейным правом и спорами сторонников и противников обязательной вакцинации
Рабочие руки
В фильме «Гарри Поттер и Тайная комната» главный герой обманом заставляет мага Люциуса Малфоя дать домашнему эльфу по имени Добби носок. Тот берет его в руки и произносит: «Хозяин дал Добби носок. И теперь Добби свободен». Элемент одежды — имущество, непосредственно связанное с телом, — переданный эльфу-слуге хозяином, в мире магов был равен освобождению от личной зависимости.
Чем-то Добби похож на жителя средневековой Европы, большинство из которых были столь же несвободны. Например, крестьяне были привязаны к земле (иногда буквально — через крепостное состояние), а земля принадлежала феодалам. Люди не могли перейти на другую работу или переехать. Это была не только экономическая зависимость — феодалу в некотором смысле принадлежали даже тела простолюдинов: имея право вершить суд в своих владениях, он мог подвергать их физическим наказаниям.
С конца Средневековья и до середины XIX века эта система постепенно разрушалась по разным причинам — менялись юридические представления о власти и ее источниках, росло значение денег как ликвидного капитала, развивалась промышленность, менялась численность населения. Частью этого процесса было огораживание — превращение общинных земель, которыми крестьяне пользовались совместно «в обмен» на всевозможные повинности землевладельцу, в отдельные участки, сдававшиеся в аренду по фиксированной цене. В погоне за прибылью землевладелец мог изменить назначение участка (превратить пахотную землю в пастбище, если овечья шерсть приносила больше денег, чем хлеб), что в условиях севооборота разрушало хозяйство всей общины. Простолюдины теряли наделы и дома и были вынуждены наниматься работниками на фермы и мануфактуры. Работодатели диктовали свои условия, платя гроши за тяжелый труд.
Однако, как считает экономист Анджум Альтаф, у этого нового порабощения был один положительный, хотя и случайный результат — возникновение гражданских прав. Тело стало частной собственностью работника и имело право на такую же защиту, как земля или капитал. Этот подход изменил многое. Как только все тела стали равными перед законом, появилась потребность расширения права голоса. За ней последовала борьба за политические права, достигшая кульминации во всеобщем избирательном праве. Наконец, политические права использовались для того, чтобы получить права экономические — минимальную заработную плату, страхование, пенсионные пособия. Этот путь растянулся почти на 300 лет.
В других частях света последовательность была иной. В Южной Азии, например, политические права появились первыми — как следствие окончания колониального правления. А уже они давали экономические права — в том числе тем, кто их никогда не имел.
Но, конечно, никто из тех, кто требовал права голоса или справедливой оплаты труда, не выходил с лозунгом «Мое тело — мое дело». Он был озвучен позднее.
Тело женщины
Сегодня лозунг «Мое тело — мое дело» ассоциируется с феминистским движением и обычно подразумевает под собой телесную автономию и право на аборт.
Идея о том, что тело женщины фактически ей не принадлежит, так или иначе высказывалась на протяжении многих веков. В разных странах в разные эпохи женщины не могли решать, где им находиться, как одеваться, с кем вступать в сексуальные отношения и от кого рожать (и рожать ли вообще).
Например, в викторианской Англии юрист Уильям Блэкстоун писал: «В браке само существование женщины приостанавливается или, по крайней мере, закрепляется за мужем, под чьим крылом, защитой и прикрытием она выполняет все, и поэтому в нашем законодательстве она называется femme covert». Сovert переводится как «тайный» или «скрытый» — женщину фактически скрывали от мира.
Лозунг «Мое тело — мое дело» как призыв гарантировать женщинам право на телесную автономию, вероятно, впервые появился в декабре 1969 года. Репортер The Boston Globe тогда описывал плакаты, которые держали у здания суда в Массачусетсе активистки, выступавшие за право на аборт. На одном из плакатов как раз и было написано: «Это мое тело; это должно быть мое решение».
Уже в мае следующего года газета The Philadelphia Inquirer сообщала, что демонстранты на митинге за права на аборт у здания мэрии в Филадельфии несли плакаты с надписью «Мое тело — мое решение». В феврале 1971 года члены группы Action for Women распространяли значки «Это мой выбор» на форуме противников абортов в Покипси, штат Нью-Йорк. В марте 1978 года статья Associated Press, опубликованная по крайней мере в шести различных газетах Висконсина, описывала протест 200 пикетчиков у здания Капитолия штата Висконсин. Они скандировали: «Мое тело — мой выбор» (на английском — My body, my choice).
Похожие идеи появлялись в феминистской литературе. Группа женщин в Бостоне опубликовала брошюру о женском здоровье под названием «Женщины и их тела» в 1970 году, а с 1973-го ее переиздавали в виде книги «Наши тела, мы сами». Во введении к главе об абортах в издании 1976 года авторы описали «право выбирать, иметь ли детей и когда их иметь» как «одно из наших самых фундаментальных прав как женщин».
О праве на собственное тело говорят не только в связи с абортами.
Например, по оценкам Всемирной организации здравоохранения, 230 млн девочек и женщин во всем мире подвергались калечащим операциям на женских половых органах (КОЖПО). Число операций растет: в 2023 году было проведено 4,3 млн против 4,1 млн в 2019-м. Жертвами КОЖПО чаще всего становятся девочки от младенчества до 15 лет — и это решение, которое за женщину делает кто-то другой.
Другой пример: в 2018 году коллегия судей Высокого суда индийского штата Гуджарат признала невиновным мужа, который принуждал к сексу жену, поскольку, «вступая в брак, женщина дает безотзывное согласие на то, чтобы ее муж занимался с ней сексом в любое время, когда он этого потребует». В некоторых странах также существует «супружеское вето» на использование некоторых средств контрацепции или на аборт (не говоря уже о тех, где они в принципе недоступны).
Обращают слоган и к суррогатному материнству — теме, вокруг которой даже внутри феминистского сообщества нет консенсуса. Суррогатное материнство предполагает использование чужого тела для вынашивания ребенка. С одной стороны, суррогатное материнство было и остается способом помочь женщинам заработать. С другой — усиливает репродуктивное давление на женщин и эксплуатирует их тела.
Формой контроля, связанной с телесностью, являются попытки диктовать женщине, как она должна лечиться, питаться или одеваться. 11 марта 2013 года тунисская девушка Амина Сбуи опубликовала фотографию себя обнаженной по пояс на Facebook (принадлежит компании Meta, которая признана экстремистской и запрещена) с подписью «Мое тело принадлежит мне, а не является источником чьей-либо чести».
А, например, в Южной Корее слоган «Мое тело — мое дело» трактуют в рамках выбора между материнством и карьерой. Его использует движение за права одиноких женщин на рабочем месте.
Другие трактовки
Лозунг используют и вне рамок феминистского сообщества. Например, противники вакцинации присвоили его себе, чтобы бороться против обязательных прививок и других санитарно-эпидемиологических требований (например, ношения масок во время пандемии COVID-19). В свою очередь, сторонники вакцинации тоже стали использовать его, но в противоположном смысле, как бы задавая вопрос: можем ли мы говорить о независимости нашего тела, если его благополучие зависит от выбора, сделанного или не сделанного большинством общества?
Сегодня в здравоохранении поднимается немало дискуссионных тем, связанных с правом выбора и телесной автономией. Во второй половине XX века они стали предметом биоэтики.
После Второй мировой войны на фоне активного развития медицины (распространения антибиотиков, появления новых мощных лекарств) в язык медицины проникли военные метафоры: бактерии «вторгаются» в организм, врачи «сражаются» с болезнью, которая может быть «побеждена» и т.п. Врачи ориентировались на агрессивное, безжалостное лечение всех заболеваний, а пациенты воспринимались как очаг заболевания. Но с 1960-х в мире заговорили о праве пациентов на получение полной информации о своем состоянии, на выбор тактики лечения или отказ от медицинской помощи. Право на контроль за болеющим телом перешло к пациенту.
А в некоторых странах — и право определять, как и когда это тело умрет. Эвтаназию тоже часто рассматривают в контексте лозунга «Мое тело — мой выбор». Например, в марте 2023 года жители одного из домов престарелых в США потребовали дать им возможность законного прекращения собственной жизни. Они пришли в Сенат штата с требованиями: «Мое тело, моя жизнь, моя смерть, мой выбор».
Лозунг используется и трансгуманистами. Французский публицист Эрве Жювен в своем бестселлере 2005 года L’avènement du corps («Пришествие тела») указывал, что боди-модификации — от татуировок и пирсинга до пластических операций и имплантации биочипов — свидетельствуют, что наши тела являются нашей собственностью.
Однако то, что является собственностью, может стать и объектом торговли. Американский профессор права Джеймс Бойл отмечает: вещи, которые ранее находились за пределами рынка, все больше коммерциализируются. Например, по состоянию на 2005 год 20% человеческого генома были запатентованы, причем 63% из этих патентов принадлежали частным компаниям.
Канадская писательница, в прошлом врач, Сюзан Розенталь и вовсе считает, что никакого смысла во фразе «Мое тело — мое дело» не осталось в капиталистическом обществе, где работа и отдых, больничные и декретные отпуска подчинены государственным системам соцобеспечения, а свобода передвижений упирается в государственные границы.
Нарратив этого лозунга, таким образом, расширяется до самой сути человеческой свободы.