«Корабль сей, как разъярённый лев, окружённый ловцами, растерзав одного врага, обращался на истребление второго»
© wikipedia.org
Морское сражение при Наварине (картина Амбруаза-Луи Гарнре).
В 1821 году южный греческий полуостров Пелопоннес охватило восстание. После почти четырёх столетий османского владычества вооружённые греки осадили крепости, в которых попрятались турецкие гарнизоны. С каждым месяцем борьба за независимость ширилась; в январе 1822 года национальное собрание Греции заявило о независимости страны.
Войска, направленные султаном Махмудом II на усмирение восставших, были разбиты. Но сдаваться турецкий властитель не собирался. Его империя, хоть и потрёпанная прежними войнами с Россией, всё ещё представляла собой грозную силу. Западные политики, несмотря на поддержку греческого народа со стороны общественности, не спешили вмешиваться в конфликт. Взяла паузу и Российская империя: дипломаты покинули Константинополь, но объявлять войну в поддержку единоверцев Александр I не спешил; в Петербурге шли бесконечные конференции и обсуждения, ни к чему конкретному не приводящие. В поддержку Греции высказалась Англия, но чем-то, кроме напутственных слов и некоторых сумм денег, помогать тоже не торопилась.
Тем временем на помощь султану Махмуду прибыли египетские войска. Греки потерпели ряд болезненных поражений; турки не щадили не только повстанцев, но и мирных жителей. Будущее не сулило борцам за независимость ничего хорошего - чаша неизбежно должна была склониться в пользу османов, если только бы какая-нибудь сторонняя сила не бросила на весы свой меч.
Наследник славных дел Петра
В то время как под жарким средиземноморским солнцем гремели ружья и лилась кровь, далеко на севере стучали молотками корабельные плотники. 1 ноября (по старому стилю - 20 октября) 1825 года на архангельской Соломбальской верфи был заложен 74-пушечный парусник «Иезекииль», давший название серии из двадцати пяти линейных кораблей Российского императорского флота. В тот же день, одновременно с ним, начал строиться корабль-«одноклассник», которому предстояло в будущем стать флагманом русской эскадры в Средиземном море. Он получил имя «Азов» - в память о победе Петра I над турецкими войсками в 1696 году и взятии одноимённой крепости. Новый корабль отличался не только прочным корпусом и хорошими мореходными качествами, но и красотой внешней отделки. Вдоль 54-метровых бортов шёл резной орнамент, корму украшал российский двуглавый орёл, в одной лапе сжимавший факел и громовые стрелы, а в другой - лавровый венок. На носу расположилась 3,5-метровая резная фигура воина в шлеме, доспехах и развевающемся плаще.
А пока художники Адмиралтейства занимались декорированием будущего флагмана, его вновь назначенного командира занимали задачи сугубо практические. Недостроенный ещё «Азов» был поручен заботам капитана первого ранга Михаила Петровича Лазарева. Прославленный мореплаватель, Лазарев в 1813-1816 годах обогнул весь мир, дойдя на корабле «Суворов» из Кронштадта до Ново-Архангельска (Ситки) в Русской Америке, а затем, обойдя Южную Америку через пролив Дрейка, - назад в родную кронштадтскую гавань. В 1820 году Лазарев вместе с Ф.Ф. Беллинсгаузеном впервые подошли к ледяному шельфу Антарктиды, вписав свои имена в историю - и на карты омывающих шестой континент морей.
Теперь же Михаил Петрович направил свои силы на совершенствование конструкции «Азова», к которому, по воспоминаниям современников, так прикипел, что корабль стал чем-то «составлявшим его самого, подобно тому, как телом обладает душа». Лазарева интересовало буквально всё - от рационального размещения пушек и обустройства помп для выкачивания забортной воды, и до таких, казалось бы, мелочей, как труба на камбузе, «сделанная из одной только котельной меди, часто мнётся, а потому требует ежегодной починки… Не благоугодно ли будет приказать сделать оную из цырельного железа, обложив снаружи медью». Вмешался капитан и в планировку внутренних помещений для более удобного их расположения. Предложенные изменения с тщательным обоснованием были представлены адмиралтейской комиссии, давшей Лазареву «добро». В дальнейшем линейные корабли этой серии строились уже по обновлённому проекту.
7 июня 1826 года «Азов» и «Иезекииль» одновременно были спущены на воду. Осенью того же года парусники, несколько потрёпанные штормами, добрались до кронштадтского порта. Там их встретил уже новый император - Николай I, который с самого начала правления принялся энергично обновлять российский флот - и куда более решительно высказываться относительно греческого вопроса.
Шли месяцы. На «Азове» занимались учёбой матросов и офицеров (среди которых был и молодой лейтенант - будущий адмирал П.С. Нахимов). А на Балканах по-прежнему грохотала война, и её тучи сгущались над северными портами Российской империи. Ночью 22 июня 1827 года эскадра на кронштадтском рейде получила сигнал: «Сниматься с якорей», а в пятом часу утра на «Азове» подняли императорский штандарт: на борт прибыл лично Николай I - напутствовать уходящие в море корабли. После занявших всю первую половину дня манёвров и торжественного молебна император на своей яхте отправился в Петергоф, а эскадра под руководством адмирала Д.Н. Сенявина - в открытое море: сначала в Англию, а оттуда - к греческим берегам.
«Чем труднее, тем славнее будет дело…»
У российского императора накопилось к туркам немало нерешённых вопросов. Помимо греческих дел, Николай требовал от султана уладить проблему с российским судоходством через Черноморские проливы, а также разобраться с рядом положений Бухарестского мирного договора 1812 года, завершившего предыдущую русско-турецкую войну, но не выполненного в полной мере. Затруднения с судоходством турки обсуждать были готовы, а вот о прекращении кровопролития в Греции и слышать не желали.
Полномасштабная война с Османской империей считалась делом трудным, затратным и рискованным: российская казна пребывала не в лучшем состоянии, а западные державы постарались бы помешать усилению позиций России на Балканах. Однако оставался более простой вариант: демонстрация силы на море. Военный флот должен был воспретить туркам переброску подкреплений в Грецию и, в идеале, склонить их к перемирию. Тем временем ухудшение положения греческих повстанцев и одновременно решительная позиция России привели к переменам в английской и французской политике. В Лондоне и Париже сочли, что будет рациональнее помочь Николаю в его предприятии, тем самым сохранив свою долю влияния на Балканах, нежели позволить русским всё сделать в одиночку. Тем более что полноценная война и не подразумевалась - предполагалось, что если три державы сообща направят свои эскадры в Средиземное море, то турки не решатся им противостоять.
Руководство объединённой эскадрой русские дипломатично уступили англичанам - её возглавил адмирал сэр Эдвард Кодрингтон. Адмиралу Сенявину, командующему всем российским Балтийским флотом, подчиняться ему было бы не по чину, и средиземноморскую миссию поручили контр-адмиралу Логину Петровичу Гейдену. Французскими кораблями командовал контр-адмирал Анри Готье де Риньи.
С самого начала миссия носила довольно двусмысленный характер. Война не объявлялась; командующие эскадры должны были решительно потребовать от турок пойти на перемирие с греками… Но ни слова о том, что делать, если османы ответят «нет», в подписанных союзниками документах не значилось. Де Риньи вслух задавался вопросом: что же, в таком случае, задерживать силой турецкие суда, везущие к греческим берегам солдат и снаряды? Но на каком основании, если войны официально нет? Французский контр-адмирал вообще относился к порученному делу скептически и публично выражал непонимание, кому должна помогать союзная эскадра, ведь государства Греция не существует. «Боюсь, что нам придётся самим создавать эту Грецию, ибо где она - не вижу», - говорил он.
Логин Петрович Гейден от таких метаний был избавлен: он получил письмо непосредственно от Николая I с распоряжением - если Оттоманская Порта отвергнет условия о перемирии, помешать переброске турецких подкреплений силой. На силовое решение был настроен и адмирал Кодрингтон, хоть и не получал из Лондона подобных указаний. Старый вояка, участвовавший ещё в Трафальгарской битве, он был намерен, если не выйдет решить вопрос дипломатией, действовать твёрдо. Как писал один из участников будущего сражения у Наварина, лейтенант Рыкачёв: «Кодрингтон, в случае упорства турок, хочет атаковать их в самой губе, где они очень хорошо укрепились, но чем труднее, тем славнее будет дело».
14 октября союзные корабли легли в дрейф напротив входа в Наваринскую гавань на юге Пелопоннеса. В глубине гавани русские, французские и английские моряки видели лес мачт с турецкими и египетскими штандартами. Турки под командованием Ибрагим-паши готовились к новому наступлению на греческих повстанцев. Получив от Кодрингтона требование остановить боевые действия, османский военачальник принялся затягивать переговоры, а затем и вовсе якобы пропал; искать его и передавать письма турецкие офицеры отказались.
Южный ветер
Начиналось утро 20 октября (8 октября по старому стилю). Над Наваринской бухтой сияло солнце, день был маловетреный и практически безоблачный. Внятного ответа от Ибрагим-паши союзная эскадра так и не дождалась. Как об этом сообщал в письме домой адмирал Кодрингтон, «его лгун-драгоман (т.е. переводчик. - Авт.) говорит, будто бы никто не знает, куда он делся, но я уверен, что завтра же он найдётся. Если только ветер позволит нам бросить якорь бок о бок с его судами».
Подходящего южного ветра пришлось ждать до одиннадцати утра. Союзные парусники начали выстраиваться в две линии для входа в гавань. Намеченный план, однако, быстро сломался: французы пошли прямо наперерез уже ставшей в строй русской эскадре. Контр-адмиралу Гейдену пришлось отдать приказ лечь в дрейф, чтобы не столкнуться с союзниками. Опасаясь, как бы из-за подобных промедлений не упустить удачный ветер и не вызвать общей свалки, английский адмирал на ходу изменил план, приняв рискованное решение: выстроить корабли в одну линию. Заходящие в узкую бухту под прицелом береговых батарей суда оказывались в уязвимом положении. Оставалось лишь рассчитывать, что турки не станут немедленно открывать боевые действия.
Расчёт оправдался. Молчали османские пушки в Наваринской крепости и на острове Сфактерия. Молчал и Ибрагим-паша, наблюдавший с холма возле крепости, откуда был виден весь порт, за тем, как пока ещё не вражеские корабли один за другим выстраиваются напротив его флота. Страха османский военачальник не испытывал. Да, у него было всего три линейных корабля против десяти, но прочих вымпелов - втрое больше, чем у союзников. Если дойдёт до стрельбы, выстроившиеся «подковой» турецкие и египетские корабли и береговые пушки должны были истребить наглых пришельцев.
Союзная эскадра тоже должна была стать «подковой» напротив османского флота; концы её составили французы и англичане, центр - русские. Время тянулось медленно. В два часа дня «Азов» и его соседи всё ещё шли на позиции, а вот английские корабли уже стали на якорь. При этом английский фрегат «Дартмут» оказался в неприятной близости от турецкого брандера, и лейтенант Фицрой с несколькими матросами отправился на шлюпке, чтобы потребовать от турецкого командира отодвинуться в сторону.
Политическая двусмысленность русско-англо-французской миссии рано или поздно должна была как-то закончиться. Тому, кто предъявлял требования под угрозой вооружённой силы, пришлось бы либо её применить, либо отойти в сторону. Однако от необходимости делать этот выбор союзное командование избавили сами турки. Взбешённые тем, что чужой военный корабль отдаёт им распоряжения в их же бухте, они открыли по шлюпке Фицроя ружейный огонь. Лейтенант погиб на месте. С «Дартмута» принялись стрелять в ответ, а брандер сорвался с места и двинулся к фрегату. В это время египетский корвет произвёл пушечный выстрел по «Сирене» - флагманскому фрегату французской эскадры, на котором находился контр-адмирал де Риньи. Ответный выстрел «Сирены» поджёг турецкий брандер; противник не остался в долгу, и от огня с другого брандера вспыхнули паруса и снасти французского «Сципиона». В воздухе засвистели ядра, загрохотали орудия береговых батарей.
Перед заходом в Наваринскую бухту Кодрингтон отдал распоряжение: «Если же который из турецких кораблей откроет огонь, то его истребить немедленно». Двое других командующих сделали аналогичные приказы. Теперь им ничего не оставалось, как привести их в исполнение. Между двумя и тремя часами дня в шканечном журнале «Азова» появилась запись: «сражение сделалось общим».
Пылающий ад Наварина
Русские корабли, всё ещё выдвигавшиеся к назначенным в линии позициям, оказались под перекрёстным огнём. Южный ветер, которого так ждал адмирал Кодрингтон, теперь тащил по воздуху дым от горящих на конце «подковы» французских, английских и турецких кораблей, и этот дым окутывал русские парусники непроглядной тьмой, из которой на моряков продолжали сыпаться ядра и картечь. Огрызаясь огнём по вражеским фрегатам, капитаны продолжали вести корабли по одним лишь навигационным приборам… или же без них. Так, потеряв из виду флагманский «Азов», офицеры с соседнего «Гангута» намеревались последовать за ним по компасу, но обнаружили, что ни одного целого и рабочего компаса на вахте попросту не осталось. Всё, что они теперь могли, - это положиться на опыт и интуицию капитана и его подчинённых.
На другом фланге соседом «Азова» был британский «Альбион», оказавшийся против сразу трёх турецких кораблей. Изрешетив фрегат противника ядрами, отчаянные моряки собирались было взять его на абордаж, но фанатичные турки подожгли собственное судно. «Альбиону» пришлось судорожно уклоняться, чтобы не вспыхнуть вместе с ними. Изменить курс вынужден был и маневрирующий среди густого дыма «Азов»: гигантский факел, в который превратился фрегат, вынесло как раз туда, где русский флагман должен был стать на якорную стоянку. Контр-адмирал Гейден приказал идти дальше, и в результате «Азов» забрался чуть ли не в самую глубину турецко-египетского строя. В три часа дня «Азов», наконец, бросил якорь и изготовился к прицельной стрельбе.
В результате всех манёвров в линии союзных кораблей возник разрыв: между «Азовом» и «Альбионом» находились сразу четыре вражеских фрегата и четыре корвета, никем не скованные. Ждать помощи двум оказавшимся на самом острие битвы линейным кораблям было неоткуда: вся эскадра уже вовсю рубилась с численно превосходящим врагом. Пушки «Азова» обрушили шквал огня на турецкий корабль, до этого обстреливавший «Альбион». После получасовой схватки турок остался без всех мачт. Не имея иной возможности сопротивляться, моряки-османы обрубили канаты и направили судно прямо на «Азов», надеясь взять его на абордаж. Но ливень пушечных ядер не оставил им и шанса, и, поняв, что до цели не добраться, турки принялись спасаться на шлюпках.
Дым, пламя и гром выстрелов превратили Наваринскую бухту в настоящую преисподнюю. Чтобы на палубе не вспыхнул пожар, сбросившие с себя всю одежду моряки окатывали доски морской водой - и обливались сами. Пытаясь хоть как-то унять жажду, люди держали во рту свинцовые пули, прикладывались горящими губами к холодным пушечным ядрам. Уши матросов были замотаны тряпьём - единственная надежда не оглохнуть в какофонии битвы. Гейдену и Лазареву не в чем было упрекнуть своих людей: все действовали храбро, слаженно, чётко исполняя приказы. За полтора часа выстрелы с русского флагмана отправили на дно корвет и два фрегата и «взорвали на воздух» ещё один вражеский корвет. «Корабль сей, как разъярённый лев, окружённый ловцами, - писал позднее морской офицер и историк В.Б. Броневский, - растерзав одного врага, обращался на истребление второго».
Около четырёх часов дня дым немного рассеялся, и на «Азове» увидели, что по левому борту сражаются «Гангут», «Иезекииль» и «Александр Невский». А по правому борту, вдали, отбивалась от врагов «Азия» - флагман английского адмирала Кодрингтона, и противостоящий ему турецкий линейный корабль имел несчастье повернуть корму аккурат на линию огня «Азова». Контр-адмирал Гейден моментально принял решение обрушить на него весь огонь, для чего с левого борта дополнительно перетащили ещё четырнадцать пушек. Корму вражеского судна превратили в настоящее решето, а когда он вспыхнул, «Азов» принялся поливать палубу турка дождём картечи, мешая матросам тушить пожар.
Ближе к шести вечера «Азов» прекратил огонь: стрелять более было не в кого. Вскоре шум битвы затих везде. Турецко-египетский флот превратился в груду пылающих остовов. В девятом часу в шканечном журнале появилась совершенно мирная уже запись: «ветер тихий, облачно, изредка блистание звёзд».
Долго любоваться звёздами морякам не пришлось. Битва закончилась, но гибель турецкого флота продолжалась: корабли горели, взрывались, неслись неуправляемые через всю гавань. Посреди ночи на «Азове» пришлось рубить якорь и срочно уклоняться от идущего на него прямо в лоб турецкого фрегата. На судно высадилась абордажная партия с «Гангута», обнаружившая там шестерых матросов, пытавшихся поджечь фрегат. Несостоявшийся брандер стал трофеем русской эскадры.
«Азов», побывавший в самом центре Наваринской баталии, серьёзно пострадал: в корпусе насчитали 153 пробоины. Из 666 человек, которых потеряли союзники убитыми и ранеными, 91 человек был потерян на русском флагмане. Но корабль остался на плаву - как и остальные суда союзной эскадры. Невероятный результат - разгромив флот из шести десятков кораблей, русские, англичане и французы не потеряли ни одного.
Наваринская победа нанесла туркам серьёзный удар - но войну против Греции сама по себе не остановила. 26 апреля 1828 года Николай I объявил Оттоманской империи войну. После полутора лет боевых действий на суше и на море султан вынужден был подписать мирный договор. История греческого государства началась заново.
Всё это время «Азов» работал, что называется, на износ, участвуя в блокаде турецкого Средиземноморья. В 1831 году пострадавший в походах и боях линейный корабль вернулся в Кронштадт и был разобран. Но память о его подвигах продолжила жить: ещё не раз боевые корабли имперского, советского и современного российского флота получали гордое имя «Азова».