1 ноября 2024
Мы привыкли думать, что радиация — это что-то опасное, ведущее к лучевой болезни. На самом деле она нам необходима, без нее на Земле не сформировалась бы жизнь. Радиация легла в основу целой медицинской науки радиологии, с помощью которой можно диагностировать и лечить различные онкологические заболевания. Какие тут есть успехи и трудности? Существуют ли в этой области отечественные разработки? Каковы перспективы их применения? Могут ли они полностью победить рак? Об этом рассказывает академик Борис Иванович Долгушин, директор НИИ экспериментальной и клинической радиологии НМИЦ онкологии им. Н.Н. Блохина.
Ваша медицинская династия началась еще в прошлом веке и продолжается сейчас. Кто стал первым врачом в вашем роду?
Мой отец — Иван Семенович Долгушин, 1921 года рождения. Участник войны. Старшина, механик-водитель танка Т-34. Войну начал в Белоруссии. Может, удачно для него сложилось начало войны. Его ранили в 1941 г., списали по медицинской части и направили на работу к себе на родину в деревню Шачу Бондарского района Тамбовской области. Там он повстречал мою будущую мать, которая уже была фельдшером и работала в тыловом госпитале.
На железнодорожной станции Вернадовка они встретились, отец попросил подвезти его до дома. У нее была подвода, и, учитывая военное время, она была вооружена винтовкой. Их деревни Шача и Пичаево находились рядом. Мама была очень красива, и по дороге мой будущий отец не удержался и позволил себе по отношению к ней некоторую бестактность. Так что вы думаете? Она его взяла на мушку, заставила идти всю дорогу перед лошадью пешком, арестовала и сдала в комендатуру.
Перспектива у него была незавидная, но через несколько дней повстречались их отцы, мои будущие деды, и пришли к выводу, что Александра и Иван любят друг друга и хотят пожениться, и на этом конфликт был исчерпан, его выпустили из-под ареста. Их долгий счастливый союз и положил начало нашей медицинской династии.
Мама поехала поступать в медицинский институт в Саратов, на следующий год и папа поехал. Тяжелые были времена — еды не хватало. За продуктами они приезжали к родителям в деревню, брали картошку, крупы, масло и возвращались в Саратов на учебу. Железнодорожное сообщение было тогда не очень комфортное, иногда приходилось ехать между вагонами. Отец рассказывал, как он однажды там заснул и его мешок с продуктами украли. Родители целый месяц голодали, мама падала в голодный обморок на лекциях.
Но институт они все-таки окончили?
Да, окончили и стали замечательными специалистами. Впоследствии отец благодаря своим достижениям был приглашен заведовать хирургическим отделением новой Городской больницы № 3 города Тамбова. В последующие годы заслуженный врач РФ Иван Семенович Долгушин внес существенный вклад в здравоохранение Тамбова и Тамбовской области. Прошло много лет, и сейчас эта больница носит его имя.
Он вас брал на операции?
Да. Я проходил в Городской больнице № 3 доврачебную и врачебную практику. Это было крайне интересно — он работал с подчиненными в легкой, иногда шутливой форме, но очень настойчиво, последовательно и всегда добивался своего. Это эффективная форма работы с коллективом.
Я помню такой случай. Была запланирована ампутация бедра пациенту в связи с трофическими нарушениями, и вот в операционной уже все подготовлено для ампутации, он подходит со скальпелем к операционному столу и спрашивает у лечащего врача: «А для ампутации та нога подготовлена?» У врача — холодный пот, он все перепроверяет... Это, с одной стороны, мягкий подход, с другой — очень сильно дисциплинирует, ведь описаны случаи медицинских ошибок. Теперь этот врач десять раз все будет перепроверять и не допустит ошибки.
Я участвовал с ним в разных операциях, но запомнилась резекция желудка — сложнейшая операция, и, самое интересное, она проводилась под местной анестезией — такие были особенности хирургии в то время.
У вас никогда не было сомнений в том, чтобы стать врачом?
Были. До шести лет я хотел быть трактористом. Мы жили тогда в деревне, и я восхищался техническим совершенством трактора. В школе увлекся авиамоделизмом, занимался этим четыре года. Мне это нравилось, и я планировал поступать в авиационный институт. Когда настало время принимать окончательное решение, отец позвал меня и мы с ним где-то около получаса просто побеседовали. После этого я решил поступить в медицинский.
В следующем году исполняется 50 лет, как вы работаете в Национальном медицинском исследовательском центре им. Н.Н. Блохина, хотя, когда вы пришли, он назывался иначе. Будучи молодым специалистом, вы застали здесь академика Блохина, который основал этот центр. У вас и портрет его висит на стене. Каким он был?
Это человек, который вызывает большое уважение. Казалось, у него почти не было отрицательных качеств. Во-первых, он был высочайший профессионал. Во-вторых, прекрасно работал с людьми, видел перспективу и недостатки в каждом. Центр, в котором сейчас пять институтов, был заложен им. Тогда, в далекие 1950–1960-е гг. мало кто понимал, что такое химиотерапия, иммунная или таргетная терапия, что такое вирусная и прочие теории возникновения рака. Он собрал лучших специалистов со всей страны, и это дало импульс развитию онкологии. Он все видел наперед.
Его побаивались?
Нет. Коллектив его не боялся — его все уважали, считали за честь посмотреть его операции. Оперировал он широко, мастерски, и это позволило создать школу. Именно поэтому все последующие руководители нашего центра — очень хорошие, одаренные хирурги. Грамотно проводил утренние конференции, медицинские разборы, в рабочем порядке анализировал ошибки и достижения сотрудников.
Вы десять лет руководите НИИ экспериментальной и клинической радиологии в структуре НМИЦ им. Н.Н. Блохина. Как все начиналось?
НИИ клинической экспериментальной радиологии создан десять лет назад, но к этому мы шли много лет. Постепенно происходило «взросление» диагностических служб, на меня возлагали все больше функций. Сначала это было отделение рентгенодиагностики, потом отдел лучевой диагностики, потом все это превратилось в институт. Мне было все это интересно, я всегда делал то, что мне нравится.
Чем сейчас живет и дышит ваш НИИ?
Задача онкологического научного центра — и это прописано в уставе учреждения — создавать новые технологии и внедрять их либо осваивать новые технологии и, опять же, внедрять их. Это основная функция онкологического научного центра, которой мы придерживаемся. Наш НИИ называется клиническим и экспериментальным, потому что в него входит большой блок экспериментальной изотопной и лучевой диагностики и терапии. Когда передо мной встала задача формировать институт, я его не представлял без этой составляющей. Тогда многие считали это не совсем обычным и целесообразным. Но при этом условии нам удалось создать тот самый мостик, когда из экспериментальных лабораторий в рамках одного отдела НИИ можно переносить технологии в клинику. Что мы сейчас с успехом и делаем.
Какие конкретно методики, которые были экспериментальными, вы уже смогли внедрить в практику?
Например, создание диагностических и лечебных радиофармпрепаратов. Для того чтобы запустить их в клиническое использование, нужно провести целый комплекс доклинических исследований. Это действительно очень сложная, трудоемкая работа с использованием мелких и средних животных, но это необходимо, чтобы потом применять это у пациентов.
Каким образом вы это исследуете на животных? У вас здесь есть виварий?
Да, у нас есть виварий. Он входит в экспериментальную составляющую нашего НИИ.
И как много радиофармпрепаратов вам удалось таким образом внедрить?
Сейчас мы изготавливаем 15 радиофармпрепаратов. Это очень большой объем, и это не застывшие цифры — практически каждый год мы внедряем один-два новых препарата. Но это не значит, что они сразу будут востребованы каждый день. Они применяются для поиска научных возможностей и оптимальных лечебных и диагностических позиций каждого препарата: после того как он пройдет определенные исследования, он займет свою нишу и либо получит массовое применение, либо останется в качестве некой редкой опции.
Какие у вас есть еще собственные разработки, помимо этих новых радиофармпрепаратов?
Недавно мы совместно с коллегами подвели итог нашей сорокалетней деятельности в области интервенционной радиологии и выпустили первое в стране национальное руководство по интервенционной радиологии в онкологии. Это три тома, около 800 страниц, там собрана вся информация, которая связана с этим научно-практическим направлением.
Далее — большой блок с радиофармпрепаратами. Это постоянные работа и развитие. Сейчас мы не только диагностируем, но и лечим пациентов с использованием радиофармпрепаратов. Наверное, вам знакомо такое понятие, как тераностика. Подбираются два препарата с одинаковыми химическими свойствами, один диагностический, другой лечебный, и они одинаково накапливаются в патологических тканях. Если диагностический препарат накапливается в опухоли, значит, там накопится и лечебный препарат. Самый яркие примеры тераностических пар — это йод 123-й и 131-й и фтор-ПСМА с лютецием-ПСМА. У нас используются несколько тераностических пар в лечении пациентов с распространенными заболеваниями предстательной железы, молочной железы и нейроэндокринных опухолей. Это постоянный поиск, и он будет продолжаться.
Третье направление, которое мы сейчас развиваем впервые в стране, — бинарный метод бор-нейтронзахватной терапии. В новосибирском Институте ядерной физики им. Г.И. Будкера РАН наши замечательные инженеры создали ускоритель, который генерирует эпитепловые нейтроны, необходимые для этой технологии. Это очень специфический вид нейтронов, они могут взаимодействовать с бором-10. Особенность бинарной технологии заключается в том, что ни бор, ни нейтроны сами по себе не вредят тканям человека. Но если бор облучить этими нейтронами, произойдет реакция, выделится энергия, которая разрушит обе нити ДНК в опухолевой клетке, и она погибнет. Мы уже лет 20 занимаемся бор-нейтронзахватной терапией в эксперименте, но возможности применить это в клинике не было, поскольку все исследования выполнялись на ядерном реакторе. Но когда появилась возможность получить эпитепловые нейтроны на ускорителе, то расположить его в медицинском учреждении — это уже не мечта, а реальность. Эта технология теперь будет внедряться в клиническую практику.
Существуют две точки зрения на будущее онкологических заболеваний: одни считают, что мы выявим причины рака и победим его, как победили многие вирусные заболевания; другая точка зрения гласит, что рак победить в принципе нельзя, но надо научиться его очень рано диагностировать и жить с ним так, чтобы он не убивал человека. Какой точки зрения придерживаетесь вы?
Последняя, наверное, более реалистична. Известно, что у нас всех постоянно есть в организме раковые клетки. Ученые подсчитали: в организме ежесекундно присутствует примерно 300 раковых клеток. Но организм так устроен, что его системы контроля, защиты и уничтожения выявляют эти чужеродные для организма клетки и уничтожают. Однако иногда происходит сбой системы, начинает развиваться болезнь. Излечить человека было бы идеально, еще лучше — не допустить болезни. Направление профилактики тоже развивается. В конечном счете, я думаю, все лечение выльется в профилактику. Но на сегодняшнем этапе мы должны обеспечить человеку комфортное существование. Возможно, даже с болезнью. Но при этом контролировать ее и не давать ей возможность проявить себя в полной мере.
Какие меры профилактики вы считаете эффективными?
Если говорить о специфической профилактике, я пока знаю только одну — против вируса папилломы человека. Существуют эффективные вакцины, девочек и мальчиков надо прививать до окончания полового развития. Это работает, это надо внедрять. О других эффективных прививках я пока не слышал.
А как вы думаете, образ жизни, образ мысли человека влияет на то, чтобы предотвратить эти заболевания?
Вероятно, как-то влияет, но статистики такой нет.
Вы лично что делаете?
Много работаю. С детьми общаюсь, с внуками. Живу.
У вас на столе даже стоит табличка, на которой крупными буквами написано: «Будем жить».
Да, это мне в прошлом году вручили премию в номинации «Легенда онкологии».
Вы себя чувствуете легендой?
Нет, я себя чувствую студентом.
Почему? Продолжаете учиться?
Мне хочется познавать все новое, мне это интересно. Примерно так и живу. Только когда посмотрю на себя в зеркало, то на некоторое время это меняет мои представления о самом себе, о прожитых годах.
Какие вы видите перспективы у ваших методов?
По крайней мере, на них есть большой спрос. Мы уже говорили, что нам надо либо создавать технологию, адаптировать ее и распространять, либо брать существующую в мире технологию и тоже осваивать ее, адаптировать и распространять. Мы этим и занимаемся — новые технологии, которые мы сейчас внедряем, должны быть доступны всем пациентам на всей территории нашей страны.
Пока это не так?
Да, потому что не все регионы одинаково готовы принять эти технологии. Разрыв по времени достаточно большой. Например, ПЭТ-технология: для того чтобы она пошла «в люди» и нашла своего пациента, потребовалось примерно лет десять. Есть учреждения, в которых эта технология уже существовала, но пациентов некоторое время не было. Есть такое понятие — технологическая среда. Должен быть производитель, и должен быть потребитель. Не только пациент, которому она нужна, но и врач должен знать возможности технологии и быть готовым назначить ее больному. На обучение врачей возможностям новых технологий уходит примерно пять-десять лет.
Есть ли у вас мечта?
На рыбалку съездить. Ну а если серьезно, то хотелось бы дожить до времени, когда прививку от рака будут делать еще в роддоме. Надеюсь, так и будет.
Ваши дети продолжили вашу династию: у вас один из сыновей — доктор медицинских наук, профессор, тоже радиолог…
А его старшая дочь Кристина учится на втором курсе Первого медицинского института. С гордостью могу сказать, что первую сессию она сдала на все пятерки. Это не совсем как я. Я на первом курсе учился хуже.
Важно сказать студентам, что это ничего не значит: человек может не очень хорошо учиться, но достичь в жизни многого. Что для этого нужно, как вы думаете?
Мне с моими тройками на первом курсе перестали давать стипендию, и я сразу же стал учиться лучше.
Вы рады тому, что в вашей семье продолжается медицинская династия?
Удовлетворение есть. Есть кому передать знания, опыт, медицинские книги. Вот сейчас мы искали для Кристины специальный учебник по хирургии. Нашли в Тамбове.
Это какая-то проблема?
Да, хороших учебников немного. Это старый учебник, ему уже полвека, очень ценный. Тогда учебники были очень качественные. Но одних учебников недостаточно — нужно обязательно иметь наставника, возможность участвовать в клинической работе. Все навыки, все нюансы раскрываются там. Учебник — это как кино, а вот что внутри, как это происходит, — это дает только практика.
Ваш научный центр пережил разные времена, трудные в том числе. За что вы его цените?
Меня переполняет гордость, что я сюда пришел в 1975 г. и вся моя жизнь связана с этим замечательным учреждением. Это образец и по построению, и по технологии, и по тому опыту, который хранят эти стены. То, что его коллектив делает для пациентов, для здравоохранения страны, меня полностью устраивает, я счастлив, что имею к этому самое непосредственное отношение.