Юность члена корреспондента РАН прошла в небольшой деревне Масельга в Карелии, спустя десятилетия он вернулся обратно, чтобы принять участие в восстановлении летней церкви. В беседе с главой группы компаний Readovka Алексеем Костылевым он показал результаты своих трудов, обсудил историю этих краев, жизнь и смерть русской деревни, а также условия возрождения русской идеи.
Итак, мы на водоразделе. Вот они 20 метров, здесь у нас Балтийское, здесь у нас Белое. Здесь у нас Атлантический океан, здесь у нас Северный Ледовитый океан. И все, одна маленькая дорожка. И осины, посмотрите, какие тут на севере осины. В нашей центральной России такие осины растут конечно, но это редкость, а тут прям ого-го. Север. – отметил в начале интервью глава медиахолдинга Readovka Алексей Костылев.
Храм исходно был обшит. Вы видите, вот на срубе затесы такие. Он был обшит точно так же, как в Лядинах. Мы во время реставрации решили его открыть, показать красоту дерева. Большая часть дерева сохранена, карниз сохранен, он оригинальный. Какие-то части изменены. Вот белая доска старая осталась, а черную мы заменили. Закрыли только концы бревен, чтобы не гнило. А при этом апсиду закрыли полностью. Здесь все сделано заново. Полностью весь пол сделан, иконостас, потолок, заново обшивка сделана. По мере сил оставляли старую. Видите, какие-то доски остались старые. Такой метод реставрации, когда вы стараетесь функционально оставить старое, прекрасен, на мой взгляд. Ту дальнюю главку полностью я делал. Сначала крест ставится, потом кружало, барабан, обшивается доской, лемех. Из одного куска дерева вырубается крестовина. Не перекладины, а центральная часть. Яблоко, юбка. И он идет приблизительно до конца, до ребра этой пирамиды. Это единый кусок дерева. И потом выкружал.
А как делается сам купол?
Кружало делается такой формы, как нервюры что ли на крыле. Вот такой формы. Их 12 штук, которые расставляются, как ребра. На них набивается доска и скругляется. А потом по ним вы вытесываете лемех. Лемех тешится из осины. И делаете лемешину. Причем вытесывается это только топором. Сидел на этой крыше. Вокруг леса были. Это не за один год. Два сезона заняло. Но здесь же, понимаете, крыша была полностью разобрана. Колокольню всю разобрали. Полной переборкой это делалось. Однако какие-то сохранили, например, надписи. Посмотрите, вот здесь видны надписи 64 года, 65 года. Мы специально эти доски сохранили, не меняли их. Хотя все это перебирали. Здесь даже была какая-то надпись 39 года. Три верстака стояло, на них мы работали. И уходили туда к себе в другую деревню, Гужово, по другой дорожке.
А там сейчас остались люди?
Нет, уже тогда не было людей. Там ничего не осталось. Видите, вот скрепили мачту, креста.
Вот мы вот немного видим другой берег озера. Там есть деревня?
Мы же на Масельге живем, на этом озере. Вот то место называлось Заозерье, потому что люди жили с той стороны, деревень не было, но там была хозяйственная деятельность. На ту сторону был мост проложен. Гигантский мост, деревянный. Есть его фотографии в музее, в визит-центре. Он сгнил перед войной. Туда возили хлеб, возили бронить, плужить. Там шла активная деятельность.
То есть все было занято человеком насколько, что не оставалось ничего.
Людьми, их деятельностью, производством хлеба.
Исход из деревень начался в 30-е годы
Постепенно затухала здесь жизнь. Советское, такое бесперспективное нечерноземье. Постепенно люди уходили. Здесь никогда не было электричества. Считается, деревня жива, если кто-то зимует. В 1985-1986 годы был некий объективный городской процесс. Исход из деревень начался в 30-е, поскольку нужны были рабочие, которые работали бы на заводах в первую очередь. А за это заводы давали весьма эффективный способ обработки земли. То есть производительность труда крестьянина за счет тракторов росла неимоверно. Вот такой обмен. Вы нам людей, а мы вам технологии. И до сих пор этот процесс продолжается. Мы вам ГМО, вы нам людей. То есть с ГМО вам уже нужен вообще один человек, потому что такая эффективность. Здесь нет никакой науки, что там как-то с ГМО плохо. Просто вы повышаете еще больше эффективность сельского хозяйства.
Поэтому в Европе ГМО и запрещают, иначе людей не останется. Да и огромные сельхозхозяйства не требуют большого количества людей.
Вы повышаете урожайность с гектара, потому что вам земля, может быть, нужна под биотопливо, под биодизель, под новую энергию. Соответственно, у вас вроде как на посевы для еды сокращаются территории. Чтобы не было голода, вы должны повысить продуктивность. А в Америке с ГМО проблемы нет, потому что там много людей, и поэтому они не запрещают. А в Европе – да. В Европе именно проблема не научная, а политическая, социальная.
Это место просто потрясающее, одно из самых важных для меня. Здесь я прожил с 18 до 26 лет. Все самое важное со мной происходило так или иначе здесь.
Возвращение, память об этом месте было одной из главных мотиваций?
Конечно. У меня не было даже иллюзии, что я смогу здесь жить. В Масельге купить дом, без электричества, без отопления и жить городскому человеку практически невозможно. Но все то, что здесь происходило, было для меня поводом для того, чтобы вернуться.
Когда началась перестройка, дед сразу сказал: «все это к добру не приведет»
Что для вас происходило во время перестройки? Что послужило все-таки главным, решающим ударом по стране?
Дело в том, что я воспитывался в элитной семье. У меня дедушка был замминистра и членом ЦК. Папа был во «Внешторге», а мама – журналист в «Известиях». Просто вы представьте, что это означало в 80-м году. Я вырос за границей. Дедушка у меня у Тодора Живкова [генеральный секретарь ЦК Болгарской коммунистической партии – Прим. Readovka.News] был советником, а папа весь мир объездил, когда все советские люди еще никогда в жизни за границей не бывали. К 1985 году я уже 6 лет не жил в стране, но при этом у нас в семье никогда в жизни не было никакого отрицания страны, как таковой. Например, я помню, как родители переживали за Афганистан. Не с точки зрения политики, а за солдат. Мы жили в Финляндии, и по ВВС тогда показывали, как моджахеды убивают русских солдат. Это была трагедия. За этих солдат, а не то, что там Брежнев... Было понятно, что это политика, что не мы бы зашли, может быть, американцы зашли. У нас никогда в семье не было отрицания Родины, как таковой, несмотря ни на что. Хотя мы, казалось бы, были окружены вот такой весьма прогнившей частью. И большинство людей, которые были из папиного круга уехали за границу.
Но все равно страна и Россия были превыше всего. Когда началась перестройка, дед сразу сказал, что все это к добру не приведет. Почему люди сюда ехали в 1988 году? Им требовалось какое-то живое дело. Вот эта созидательная энергия людей выхода, и она выхода не нашла, понимаете? Не нашла эта энергия выхода в глобальном смысле. Здесь мы работали. Работаешь до 7, ужинаешь и еле-еле ноги доносишь. В субботу работаешь до полудня, а потом баня, в воскресенье один выходной. Обсуждали, конечно, русские смыслы, пели песни. Сухой закон. Мы могли бензина отлить, бензопилу дать, но водкой никогда не платили. Это было запрещено.
Советских людей бросили в капитализм
Конечная гибель деревни, вот эти процессы, которые шли уже с 60-х, когда это перекрестие с городом усилилось, это, конечно, трагедия. Я больше по центральной России ездил. Очень часто эти истории, где просто спилась вся деревня.
Но почему же она спилась? Потому что предыдущая жизнь, в которой жили люди, в этом традиционном укладе, воспитании детей, получении хлеба, фольклора, строительства дома, разрушилась. Все это разрушилось. Она ушла. Появились какие-то новые смыслы, и люди потерялись. Вот эта сетка координат потерялась. Что им делать в новой жизни? Они пили, потому что не понимали, не попали в сетку. Они как дети, попадающие в непонятную обстановку, не понимают, что делать. Это взрослые люди, которые потеряли ориентир. Не все сильные люди. И советских людей, извините меня, людей бросили в капитализм. Они в жизни никогда не умели и не знали. Они знали фарцовщики и менялы. К ним было соответствующее отношение. И вдруг им говорят, что теперь это нормально. Большинство людей и даже мои родители, мы все потеряли в перестройку. Эти ваучеры еще, куда-то кто-то что-то вкладывал. Это безумие. Советский человек не готов был к этому. А те, кто готов, воспользовались этой ситуацией. Это же как ребенка обмануть, по большому счету.
Поэтому с деревней это объективный процесс, так или иначе. Весь мир через это прошел. Но у нас в силу того, что до революции 90% было крестьянское население, для нас это заторможенный процесс. Переход из крестьянского хозяйства в городской в Европе занял 300 лет с промышленной революции, а у нас это произошло в 20 лет за счет коллективизации. Какие-то новые смыслы надо искать, чтобы люди здесь жили. С другой стороны, это была бы какая-то фантазия, что вот здесь айтишники, проведите нам интернет, мы отсюда будем удаленно работать. Я не очень верю в это, честно. Все же человек существо общественное.
Мое мнение: без условного идеологического подхода и понимания сути общественной жизни это все как бы капиталистический блеф. Либо мы создаем общину условно, как и было, но по-новому вкладываем сюда некую духовную составляющую. Я не говорю про религиозный фундаментализм и радикализм. Я говорю именно о самоотношении к формированию бытия собственной жизни. Например, пример про многодетных. Можно сколько угодно долго рассуждать, что им не хватает квадратных метров, но все забывают, что деревенская изба – это 80-90 квадратов максимум, и дети жили по полкам, и никому ничего не мешало. То есть, это принцип подхода к тому, как ты формируешь свое бытие. Либо ты сам принимаешь это, либо этого не будет.
Я мало что понимаю в духовности, но понимаю, что, если бы субсидировалось производство молока или хлеба здесь, мы бы понимали, что мы тратим деньги и доплачиваем людям за то, что они живут здесь. Да, в Краснодаре он стоит дешевле, но мы им из каких-то возможностей, из нефтяных денег для того, чтобы люди чувствовали себя свободными и распределили свои силы по всей стране, поддерживали эту территорию, мы им доплачиваем.
Все, что я говорю, может быть увязано только на туризме. Экономика в сельской местности, сельское хозяйство, без прихода в индустриализацию убыточна везде. Во всей Европе оно на самом деле убыточно. Но у нас, к сожалению, полностью государственная поддержка и субсидии уходят в агрохолдинги, как бы провозглашена продовольственная безопасность.
Мы с вами 20 километров ехали по прекрасной дороге, однако раньше, например в 1989 году, от Нянды до Каргополя не было асфальтовой дороги. Но сейчас никакой хозяйственной жизни. Поддержка минимальная. Если я могу купить в другом месте молоко по 30 рублей, зачем я буду платить по 60, если у нас капитализм. Если мерилом деньги являются, то тогда и производство можно покупать в Китае.
Безусловно, нужно придумывать смыслы, чем бы могли жить люди. Вы видели там разрушенные дома, это такие скелеты той цивилизации, которая тысячелетняя. Хотим мы этого или не хотим, она ушла. Что будет на этих территориях? Чем будут жить люди? Какими смыслами? Какая плотность населения нужна, чтобы поддерживать эту территорию? В Европе перенаселение, а здесь мы проехали и людей практически нет. И не откуда подчерпнуть эту идею. Мы сами должны придумать это. Иметь инициативу, иметь свободу. Я хочу сказать, без свободы мысли и без свободы дискурса, поднятия этих обсуждений, этих проблем, ничего не будет. Сверху навязанные истории могут просто раствориться, развороваться. Нужно поймать этот мир и довести его до конца.
Человек – он больше, чем ДНК
Егор, вчера мы закончили с вами разговор в храме, который вы строили своими руками, и сейчас мы находимся на том же озере. Я бы предложил продолжить наш разговор о значении традиции как таковой, но, наверное, в контексте противостояния с технологическим прогрессом. Как человеческая личность способна сохранить за собой не просто право, а возможность на самоопределение и свободу.
Человек – он больше, чем ДНК. Твоя личная судьба, душа куда важнее и больше, чем то, какие буквы в твоем геноме.
В предыдущем нашем интервью в этом же месте мы немного затронули эсхатологическую тему, что есть диктат генов, есть вечность и есть человек. И человек в рамках своей жизни к генам не имеет никакого отношения. Генам нужно, чтобы их передали следующему поколению, чтобы они остались. Личность человека, по сути, к своим генам не имеет никакого отношения. Личность не транслируется через них. Да, есть генетическая предрасположенность, вплоть до того, насколько чувственен или чувствителен человек. Это действительно программируется в генах.
Все же гены определяют некоторые вещи и вносят вклад в определение этих вещей. Этот вклад не всегда очень большой. Мы говорили с вами про орфанные, редкие, моногенные заболевания, где ген мутирован и есть болезнь. А то, как вы воспринимаете меня или я вас там, что вам нравится, что вам не нравится, ваши реакции, более сложные болезни – онкологические, кардиологические или сердечно-сосудистые. Это все есть результат взаимодействия внешней среды и генетики. И вклад генетики здесь чаще всего минимальный. Это может быть 10, 20, 30%. Чтобы определить оставшиеся 70%, вам нужно знать о человеке практически все, вплоть до того, располагался ли он ближе к сердцу матери, или дальше, если вы были близняшками. Потому что то, как сокращается сердце, эти давления могут передаваться на мембрану клеток и оставлять свой отпечаток в геноме. Поэтому я хочу узнать, как часто вы ругаетесь с женой, какую пищу вы едите, как много времени тратите на езду на машине, курите вы или нет, какие у вас привычки, как часто вы занимаетесь спортом, сколько калорий вы потребляете и прочее-прочее. Это очень сложная система, которую можно формализовать в виде математической модели, но для того, чтобы обучить эту модель, я должен получить эту информацию о личной жизни миллионов людей, обучить эту систему на их исходах, то есть когда они умерли, чем они болели, и потом пытаться взять вашу генетику и образ жизни, чтобы в эту модель подстроить и сказать исход. Это большие данные, все это здорово, но это связано с потерей приватности, с потерей вашей личной информации, хотите ли вы этого. То есть и так о вас много знают в Google, в Яндексе, какие сайты вы смотрите, что покупаете и прочее-прочее, но это еще большая потеря приватности.
Человек постепенно превращается в машину
Вы подняли планку обсуждений, потому что мы говорим о том, что в конечном итоге все наши «нейронки» и все остальное – это даже больше, чем мысль о противостоянии человека и искусственного интеллекта, что ИИ берет на себя некую теологическую функциональность, если заходит на новый уровень. Это, наверное, основная дихотомия мышления современного общества, то есть к чему мы идем. Условно западное общество, которое победило Бога, еще 130-140 лет назад, в данном этапе своего развития строит некую модель, которая могла бы полностью это общество контролировать и прогнозировать все до мельчайших деталей. Не сейчас, но через 20-30 лет некие нейронные сети такого уровня уже появятся. Что мы имеем в этом случае? Довольно страшные рассуждения: человек, оставаясь биологическим организмом, по сути, сам превращается в машину. Ну, в этом случае развития.
Вы ведь сами пользуетесь почтой, вы сами дали им доступ к чему-то своему, да? В смартфоне вы даете разрешение о своем местоположении. Мы сами идем, сами разрешаем это, потому что хотим большего удобства и комфорта. Мы сами разрешаем Gmail или «Яндексу» получать информацию, показывать нам контекстную рекламу в зависимости от того, что мы покупаем на маркетплейсах. Мы сами это делаем. Любую технологию вы можете обернуть во зло или во благо человека, по большому счету. Ядерный взрыв – вы можете сделать его контролируемым, получать энергию и тепло, а можете взорвать ядерную бомбу. Телевидение – вы можете одурманивать и одурачивать, делать из людей идиотов и дебилов, а можете развивать их и делать из них свободных людей. А что там Запад? Они добровольно, но и мы же добровольно идем по этому пути.
Возможен ли вообще консервативный рациональный разворот, то есть отказ человечества, некой часть общества, вещей, которые понимаются как тупик гуманитарной мысли как таковой. Потому что я имел ввиду, что все-таки мы, если не меняем вектор развития, окончательно заканчиваем даже не цивилизацию деревянных домов, а цивилизацию в широком смысле, некой гуманистической мысли, и переходим на понимание себя, человека, как некого абсолютно роботизированного устройства, которое программируется при помощи различных нейронных сетей, и определяется, скорее, как изделие, модель.
Возможна ли свобода человека в нынешнем обществе, которое предполагает достаточно высокую степень технологической консолидированности? В какой момент человек остается свободным в своем выборе? Почему наступают последние времена, о которых говорили святые отцы? Потому что нет иного исхода, кроме как предопределенного? То есть в этих 7 млрд людей не родится, ничего того, что вы бы не могли спрогнозировать? Хотя формально будут оставаться некие признаки свободы, но ничего не зародится новое. Никакого ортогонального движения не будет. Поэтому свобода человека очень важна, но она возможна только с каким-то трудом, состраданием. Вот это противоречие, что как только мы идем, что все хорошо, мягко, комфортно, вы тут же теряете свободу, а она будет сопряжена с этим тяжелым зарабатыванием своего хлеба, условно говоря.
Конкуренцией.
Я бы даже сказал, не с конкуренцией. Что такое свободный человек? Каков он? И возможно ли в новом обществе, даже в западном обществе, быть свободным человеком? Как вы видите себе западное и свободное общество? Хотя, казалось бы, формально там есть выборы. Но есть ли там свобода? И какова она свобода через 100 лет, через 200 лет?
Если мы возьмем чисто филологию, понимание мифологичности мышления человека и неспособности человека выйти за рамки мифологического мышления, что, кстати, в конечном итоге отменяет само понятие свободы воли. Да, сам человек может думать, что он свободен, но в реальности он не свободен. Этот кризис был обозначен в гуманитарных науках еще, наверное, лет 30-40 назад. Я помню, для меня в студенчестве само сознание того, что с точки зрения западной гуманитарной мысли человек это, по сути, та же машина, прям было неким катарсисом и как бы поводом для большого личностного кризиса в 21-22 года. И сейчас мы говорим о том, что точные науки подводят примерно к тому же. И когда вы говорите про грань свободы, мы должны на уровне терминологии понять, оставляем ли мы за человеком нечто большее, нежели набор генов, набор желаний, потребностей каких-то. Сам человек хочет ли он?
Соотношение традиций и прогресса
Не нужно обольщаться. Мы с вами в комфортном, прекрасном доме, при хорошей погоде. Здесь как бы, безусловно, мы с вами свободные люди до определенной степени. Но, понимаете, вопрос уже когда-то будет стоять так. Ты свободный – тогда ты к стенке. Вот тогда тебя сейчас расстреляем. Ты как, хочешь свободы или нет? Ты верующий, в Христа веруешь? Если в Христа – тогда к стенке, там их расстреливают. А если неверующие, тогда хорошо, тогда вот сюда. И вот в этот момент выяснится, свободны мы или нет. Насколько мы готовы пойти за свою свободу, за Христа, как угодно это можно назвать.
Вот я это имел в виду. Возможен ли рациональный, консервативный разворот, который, с одной стороны, оставит нас конкурентными в технологической гонке с Западом, но, с другой стороны, как бы позволит избежать того, о чем вы говорите?
Я думаю, что похоже нужно выделять элиты, которые могли бы технологически конкурировать, а остальные люди поддерживают этот определенный уровень консерватизма и этой аутентичности. Очень сложно в одном человеке одновременно все сочетать. Каково соотношение между прогрессом и традицией? Сложнейший вопрос. Как сочетать прогресс и традицию? Это важнейший вопрос. Цель образования какая? Передать знания. Вот вы все учились в университетах. Вы чему учились? Тому, что знают предыдущие поколения по большому счету. Но, тем не менее, в любом университете или школе должна быть мера, чтобы вы вышли за пределы того, что знало предыдущее поколение. Университет – это прибежище традиций, но и движение вперед. Если у вас будет только одна свобода и один хаос, то вы вряд ли что-то создадите, потому что вы должны использовать методические подходы, которые выработало человечество. А если у вас будет только одна традиция, вы не двинетесь вперед. И вот жизнь, вот этот дом – это была одна традиция. Она чуть-чуть изменилась и все, тысячелетняя традиция рухнула. Как обеспечить традицию, как ее скрестить с прогрессом, чтобы она мутировала, эволюционировала и сохраняла себя? Это сложнейший вопрос. Это вопрос к нашей стране, на самом деле. Вызов. Как нам жить, когда с одной стороны традиция, а с другой стороны – быть конкурентоспособными? Можем ли мы выделить класс людей, которые будут заниматься прогрессом, черпать силы из традиции, а остальные люди эту традицию генерируют?
Ключевой вопрос, если кто-то видит в этом общее рассуждение. Это классическая история про антимигрантскую риторику, которая свойственна и нам, и при этом понимание остановки экономических процессов, и понимание, что физически людей нет, и определенные вещи никак не решить. А если мы убираем мигрантов, мы останавливаем экономику.
Можно с другой стороны посмотреть. Традиционно наши патриоты очень любят. Вот женщина должна сидеть с детьми, быть на кухне, находиться у очага. Но вы выключите сейчас женщину из экономической жизни. У вас все рухнет, и экономика в том числе. Мы знаем эти примеры выдающихся женщин, которые занимаются детьми, но не у всех есть 6 детей. Кому-то Бог не дает 6 детей. Вот у нее один ребенок, и она вовлечена в экономическую жизнь страны. Я понимаю, что вы хотите, чтобы у нее было 10 детей, но так не будет. Это определенная фантазия. Женщина уже вовлечена в жизнь нашей страны. Русские женщины, я имею в виду.
Нашествие варваров еще никто не отменял
И если мы вернемся к сути российско-украинского конфликта и вспомним события 2014 года, о «кружевных трусиках» ЕС и таможенном союзе, мы как раз и поймем, что должны давать проекцию привлекательного общества.
Да, но для этого мы должны много работать. Для этого мы должны мало пить, много трудиться над собой и давать образы будущего для людей, чтобы мы были привлекательны не силой дубинки или газа, понимаете, а красотой жизни. Потому что «за трусиками» мы понимаем, что стоит. Это прекрасная приманка, но Советский Союз тоже жвачка и джинсы во многом развалили. Что это за цивилизация, которую можно развалить жвачкой и джинсами? Значит, вопрос к нам, насколько мы хороши, насколько мы требовательны к себе, не ленивы, трудолюбивы и прочее. Это может дать только традиция. Глядя на то, как работали наши отцы, какую великую историю они создали, какие книги и симфонии написали, какие научные открытия сделали. Это для нас, мы черпаем оттуда примеры, сами являемся примером для других.
Я даже больше скажу. Если мы отказываемся от проекции собственной традиции и участвуем только в технологической гонке, мы автоматически проигрываем в цивилизационные центры, потому что там, с точки зрения технологии, все равно длительное время будет оставаться метрополия. А мы как периферия, как государство, не выдержим в этой игре. Но если мы даем цивилизационный, традиционный концепт, который, помимо прочего, основан и на технологическом преимуществе, но не растворяемся в нем, элитарно остаемся здесь, элитарно обитаем на Кенозере, а не на модных озерах вокруг Ниццы.
Это важнейший вопрос. Понимаете, то, что мы с вами хотим, мы хотим жить в традиции. Но тогда мы проигрываем конкуренцию. Потому что мы не создаем прогресса, а прогресс будет связан с камерами, с интернетом, с искусственным интеллектом, с ядерным синтезом, с генетикой и прочее. Как только мы говорим, что мы начинаем тратить силы на воспроизводство традиции, а не на создание нового, то мы, безусловно, проигрываем. Та цивилизация не смотрит на традицию. Америка как страна возникает в XVIII-XIX веке, вообще не имеет своей истории. Для нее она не важна, для нее важен только производство нового. Мы цепляемся за этот дом, за церковь, за веру. И в какой момент мы просто проиграем, нас могут завоевать.
Это сложный вопрос, потому есть и обратные исторические примеры, я про ту же Византию. Суть процессов, происходящих на Западе, и понимания вопросов демографии прямо противоположное пониманию демографических процессов. Не факт абсолютно, что с точки зрения государств, если вообще их элитарными группами закладывается сохранение понятия государств выстоит. Нашествие варваров еще никто не отменял.
Абсолютно верно. Это вопрос важный. Мы исповедуем увеличение численности населения, увеличение рождаемости, рода своего. Они же, наоборот, через различные механизмы, индивидуализм, ЛГБТ (движение признано экстремистским и запрещено в РФ) и прочее сокращают свое население. В желании остаться элитой, тем не менее, технологически, диктовать условия. И вот здесь важный вопрос. Могут ли эти широкие, традиционные массы потом снести, смахнуть эту элитную группу? Либо они будут так контролировать эту массу, что она не сможет это делать? Вы привели пример Римской империи и варваров. Да, тогда получилось. Не факт, что сейчас оно может получиться.
Мы затронули важнейший вопрос. Традиция и прогресс. Меня он очень беспокоит, поскольку я и в университете преподаю, и декан. Для меня важно их соотношение. Если бы у нас не было атомной бомбы, которую можно было сделать, только зная законы квантовой механики и квантовой механики, здесь бы вы не выучили, понимаете. Их нужно было знать. А это есть гарантия сохранения нашего суверенитета и нашей традиции. Другое дело, что те люди, которые делали эту бомбу, придумывали это все, они черпали отсюда силы.
Спасибо за разговор. Я думаю, наш зритель поймет, почему важно было на эти темы говорить здесь. Потому что, когда мы говорим, что мы как представители культуры и науки можем претендовать на нечто большее, чем просто «субкультурщики», которые походят в каких-то вещах, а на самом деле ничего как мыслящая единица из себя не представляют, то, конечно, мы должны понимать, как оно еще и в нас отображается в прямом таком взаимодействии личности и окружающего мира. Мы как мыслящая категория должны быть где-то здесь.
Еще раз хочу подчеркнуть, что сила популяции не в силе ее отдельных членов, а в разнообразии, поскольку, если условия среды сменятся, то те специализированные супер-люди могут оказаться не у дел, а другие должны подхватить это знамя. Поэтому, безусловно, сила и разнообразие без внутренней свободы невозможно. Зрителям нужно только пожелать, чтобы они слушали свою интуицию, занимались тем делом, которое им по душе, чтобы оно приносило им радость и счастье. Это большое дело.
И понимали себя, и кто они есть.
Да, все так.