НА КАКОЙ ПОЧВЕ? НА НАШЕЙ

«Гамлет».
Театр «Около».
Режиссеры Юрий Погребничко, Алексей Чернышев, Максим Солопов.

Английский режиссер Гордон Крэг, которого в начале ХХ века позвали на свою голову Станиславский с Немировичем-Данченко ставить «Гамлета» в МХТ, говорил, что в пьесе все персонажи являются призраками. Что все, кроме датского принца, есть лишь плод его больного воображения. Впрочем, говорил ли он это на самом деле, мы не знаем, а вот в блестящем фельетоне «Гамлет», написанном Власом Дорошевичем и посвященном обстоятельствам этой постановки, — да.

Саксонская знаменитость там еще много чего в зависимости от настроения изрекала: то вдруг, наоборот, Гамлет у него становился призраком, плодом фантазий всех остальных героев, наделавших много разных злодейств; то режиссер вообще забывал, что это за пьеса такая и кто ее сочинил, а вдобавок капризно недоумевал — зачем ему с его сценическим багажом ставить кого попало? Одним словом, фельетонный Крэг вовсю глумился над основателями МХТ, что, возможно, и было приукрашено золотым пером Дорошевича, но не сильно, ведь Влас Михайлович был глубоко театральным человеком и знал многострадальную историю той постановки не понаслышке.

И вот Юрий Погребничко основывает свой спектакль «Гамлет. Творчество» именно на статье Дорошевича. Действие происходит на фоне висящего в глубине сцены занавеса оливкового цвета с эмблемой чайки, однако скрывающиеся за ним подмостки невелики, и тем, кто, как говорится, в контексте, этот образ подсказывает отнюдь не только ассоциации с Московским Художественным театром. Это похоже и на некий домашний театрик, в том числе и тот, что устроил принц Гамлет, позвав бродячих актеров играть «Мышеловку».

Погребничко — известный мастер выстраивать контексты и будить ассоциации. Действие небольшого по времени спектакля прошито событиями, описанными в фельетоне Дорошевича, и сами эти бесстыдно завиральные идеи мистера Крэга, конечно же, создают свой, чисто театральный отечественный контекст. В самом деле, разве не ставили у нас шекспировскую «пьесу пьес» так, что все ее события представали как плод болезненных видений заглавного героя? Или, напротив, не отодвигали ли героя на периферию внимания, укрупняя остальных, погрязших в грехах и злодействах, персонажей? В пышных декорациях разве не играли? А вообще без декораций — нет? А не пел ли под гитару наш Гамлет? Не ходили ли с красными клоунскими носами могильщики?.. Впрочем, лучше скажите, чего с пьесой не делали в ее достаточно богатой сценической истории на российских подмостках?

Погребничко не ставит шекспировского «Гамлета», он ставит смешной и очень печальный этюд о театральном творчестве, происходящем и длящемся во времени в связи с шекспировской трагедией на нашей, а отнюдь не на датской почве. И тоже производит своего рода явление призраков. Звучит мощная музыка Дмитрия Шостаковича к фильму Григория Козинцева, Иннокентий Смоктуновский произносит свой монолог, на заднике возникают стертые, туманные кадры знаменитой кинокартины… Сценический пол изрыт ямами, похожими на могилы; принц одет в грубое рубище; вдоль сцены не раз проходит целая вереница женщин, облаченных в роскошные платья елизаветинской эпохи (художник по костюмам Надежда Бахвалова). А рядом, одетые по моде начала ХХ века, действуют персонажи из Дорошевича: обескураженные Станиславский (Алексей Чернышев) с Немировичем (Максим Солопов), вконец растерянные от отсутствия внятной режиссерской задачи Качалов (Алексей Сидоров) и Вишневский (Алексей Курганов), наконец, сам Гордон Крэг, величественный и высокомерный.

Крэга играет Юрий Павлов, и он же несколько раз застывает в «позе» на реплике Призрака «прощай и помни обо мне». Здесь несколько актеров исполняют по две роли: Алексей Сидоров — Гамлет и Качалов, Алексей Чернышев — Станиславский и Полоний, Алексей Курганов — Вишневский и Король. Парные роли содержат тонкие рифмы: бедняга Станиславский, постоянно предлагающий ради спасения постановки вывести на сцену датского дога, хлопочет, как отец Офелии и Лаэрта; Вишневский, как и его Клавдий, явно трусит; Качалов, как и его принц Гамлет, находится в мучительных раздумьях; Крэг же столь непоследователен и коварен, что и впрямь тянет на Призрака.

Отечественный гамлетовский контекст, между тем, расширяется — наш принц то и дело принимается петь под гитару «Владимирский централ», и вдруг ненавязчиво проступает тень Высоцкого с этой его выдающейся театральной ролью. Земля вертухаев и зэков; территория разверзшихся могил и праха, что сыплется из заплечных мешков Гамлета и Лаэрта прямо на подмостки; мерзлая почва, на которой произрастают сильные художественные замыслы и рождается театр глубокого переживания, решительно не понятный сэру Гордону Крэгу… Край, где нынче нет места мыслящему и совершающему поступки герою, а, соответственно, и масштабу, скажем, давней картины Козинцева… Вот Погребничко и не ставит шекспировскую пьесу, как делал это когда-то. Но мы успеваем почувствовать ее сырой воздух, узнать силуэты ее былого сценического великолепия, услышать отголоски ее мотивов, которые в лучших театральных и кинематографических интерпретациях вырастали, повторюсь, исключительно на нашей, специфической почве.

Впрочем, идея вывести на сцену живого датского дога, по-видимому, все еще не лишена актуальности. Если нынче не время больших Гамлетов, то уж, по крайней мере, «перед собачьим хвостом никакой Шекспир не устоит». Вот по этой позиции с Крэгом нельзя не согласиться.