Успешное, как мне представляется, многомесячное, чуть не ежедневное противостояние моё Кире Долининой при чтении её книги навело меня на мысль о её неправоте и в такой фразе:
«Работы Татьяны Купервассер, Алексея Зернова <…> не столько петров-водкинские, сколько от него свою генеалогию ведущие»
(Источник)
Так вот нет, если петров-водкинским считать простой реализм. (А я должен сообщить читающим меня впервые, что для меня простой реализм – это когда не чураются неживописно нехорошего, а настоящий реализм – это когда в социуме чуют то новое, которое ещё никто не чует. Соцреализм тогда чуяние того прогрессивного в сталинском социализме, которого ещё никто не чует. Он, естественно, почти невозможен практически, потому что из-за тоталитаризма, новое сперва должно быть намечено в верховной власти, а потом проявиться ниже, ибо, если наоборот, то новое будет сочтено антипартийным и анти-сталински-социалистическим.)
Петров-Водкин. Рабочие. 1926.
Вот не чурался Петров-Водкин самых страшных рож у рабочих.
«В докладе на II съезде профсоюзов в январе 1919 года Владимир Ильич развивает тему возможного отката назад, отмечая: «Рабочий никогда не был отделён от старого общества китайской стеной. И у него сохранилось много традиционной психологии капиталистического общества. Рабочие строят новое общество, не превратившись в новых людей, которые чисты от грязи старого мира, а стоя по колени ещё в этой грязи. Приходится только мечтать о том, чтобы очиститься от этой грязи. Было бы глубочайшей утопией думать, что это можно сделать немедленно»»
(Источник)
Мало вероятно, что Петров-Водкин читал эту речь. Но весь пафос строительства нового мира из людей, ну никак не могущих быть иными, чем люди старого мира (с загребущими руками, как не постеснялся показать художник), толкал его, простого реалиста, на бесстрашное изображение этих людей.
Самый левый тут самый авторитетный. Третий слева потому именно его уговаривает что-то украсть с завода. Второй уже соглашается. Крайний справа поступит так, как решат все. Но самый левый не зря самый левый. У него чувству личной собственности противостоит чувство общественной собственности. И он смотрит на нас, большинство. А большинство тогда было за строительство социализма, новой жизни.
Большинство ещё не знало, что из-за ошибки Ленина, что Мировая революция догонит Российскую революцию, стартовая отсталость России без этой Мировой скажется, что СССР на десятилетия превратится в страну дефицита, из-за чего большинство переродится и настанет реставрация капитализма.
Купервассер. Портрет стахановки Гладковой с дочерью. 1936.
Хорошо Грише Брускину, живущему в Нью-Йорке и Москве, в 2021 году в книге «Клокочущая ярость» привести Петрова-Водкина как бы к тому, что я назвал выше настоящим реалистом, чующим, как трава растет:
«Клюев переживал раскулачивание и коллективизацию как гибель русского крестьянства. Как убиение древней допетровской Руси. Старой веры. Певцом которой он себя справедливо полагал.
Говорил, что «„величайшее преступление“ советского правительства состояло в насильственном превращении русского мужика в пролетария».
Подобные чувства владели и Петровым-Водкиным.
Мужиков, превращенных в пролетариев, он изобразил на полотне «Рабочие». Лица эти или, вернее, хари, походят на клюевских людоедов из поэмы «Погорельщина»»
(Источник)
Но в 1926 (передёргивает Брускин) ещё и коллективизация не начиналась. И вообще, может, и удалось бы построение социализма в одной стране, если б Ленин прожил, сколько Сталин. Всё-таки он был теоретик, а страну и строй погубило, — как, говорят, Сталин сказал, — отсутствие теории. И, может, всё б и получилось. Ведь достаточно было, мне кажется, чтоб все помнили, что настоящий социализм – это ежедневное превращение государственного управления в самоуправление вплоть до исчезновения государства, что и означало б наступление коммунизма. Нужно было об этом вспомнить хотя бы после достижения ядерного паритета с США и взять курс на свёртывание тоталитаризма хотя бы в идейной жизни.
Зернов. Портрет натурщицы. 1926.