Здорово и вечно: 60 лет со дня рождения Егора Летова

10 сентября исполняется 60 лет со дня рождения одного из титанов отечественной рок-музыки, лидера группы «Гражданская оборона» Егора Летова. В конце 1980-х его считали кумиром пэтэушников и отщепенцев, в 1990-х – радикалов и маргиналов, в 2000-х им заинтересовались интеллектуалы, но тут Летов внезапно умер. И сразу же стал всем дорог как русский артист, поэт и мыслитель. Дошло до того, что Егор Летов в рамках проекта «Великие имена России» попал в шорт-лист людей, в чью честь предлагалось назвать аэропорт Омска. А по интернету гуляет ролик, запечатлевший Никиту Михалкова, первый раз слушающего «Гражданскую оборону» («Очень здорово… Если бы я это услышал раньше, мне бы это очень помогло»). Но при всем при этом наследие Летова остается слишком колючим, чтобы забронзоветь и стать частью официоза.

В ожидании праздника

Вот уже почти 40 лет, с перестроечных времен, Летов – часть нашей реальности. Не важно, нравится вам его творчество или нет, но вымарать, вычеркнуть его из окружающего ландшафта невозможно. Достаточно сказать, что по частоте упоминания на стенах и заборах имя группы Летова («ГО», «ГрОб») многие годы успешно конкурировало с бранным словом из трех букв, а в репертуаре каждой второй горланящей под гитару компании обязательно присутствовала летовская «Все идет по плану».

Стоит слегка погрузиться в изучение музыки и биографии Летова, чтобы понять: основную часть творческой жизни, чураясь мейнстрима и споров о судьбах русского рока, он, выпуская альбом за альбомом, создавал многомерную, многоцветную вселенную. Облаяв тупую и жестокую советскую действительность в ранних песнях, Летов довольно скоро перешел к другим, более глубоким темам, но люди не любят менять сложившиеся представления, поэтому для многих лидер «Обороны» так и остался панком-матерщинником.

Между тем незатейливость мелодий Летова обманчива, а его лирика требует от слушателя серьезной эрудиции, иначе не считаешь все аллюзии и не узнаешь цитаты. Музыка «Гражданской обороны» расширяет мир, предлагает слушателю улететь за горизонт, прыгнуть к сияющим звездам. Вслед за Джимом Моррисоном с его Break on through to the other side («Прорвись на другую сторону») Летов зовет преодолеть самого себя и вырваться из ограниченности этого мира к празднику (одно из главных понятий для Летова), к сияющей полноте жизни.

Егорово детство

Слушая столь необычный в контексте панк-рока раскатистый, срывающийся на рев баритон Летова в записи, люди часто представляли его эдаким сибирским богатырем и оказывались сильно удивлены, обнаружив, что обладатель голоса – субтильный интеллигент в неизменных кедах и больших очках, с немного торопливой и смущенной манерой говорить.

Летов тренировал голос, месяцами надсадно крича в подушку, и многое другое в нем было результатом такого же самопревозмогания. Будучи по природе созерцателем, он намеренно распалял в себе конфликтность, воинственность. Жизнь и творчество Летов считал войной («когда мы начинали воевать в 1984 году» – это о первых репетициях «Гражданской обороны»), себя и соратников именовал солдатами.

Его отец был военным, мать врачом – невропатологом. Незадолго до рождения Игоря (а именно так Летова звали по паспорту) семья с первенцем Сергеем перебралась из Семипалатинска в Омск. Там, в квартире на первом этаже хрущевки, Летов прожил почти всю жизнь и там записал все свои альбомы.

Отрочество его было вполне типичным для советского школьника, с коллекционированием всяческих вещиц и запойным чтением. Не очень типичным были пластинки зарубежного рока, перепадавшие от старшего брата Сергея, тогда ученика продвинутой физшколы в Академгородке, а ныне – знаменитого джазового саксофониста.

В детстве у Игоря было слабое здоровье, он страдал от какой-то неустановленной хвори, из-за которой несколько раз пережил клиническую смерть.

В юности у Летова случались некие внутренние озарения, помогавшие ему постигать суть жизни и своего «я». Однажды он осознал свою личность как набор пустых идей, а себя подлинного – единым со вселенной. Какие бы хулиганства и провокации ни учинял Летов, он в первую очередь был человеком духовного поиска.

В компании Курехина и Губайдулиной

Когда старший брат обжился в Москве, Игорь приехал к нему. Поступил в строительное ПТУ, но скоро вылетел, так как учебе предпочел погружение в мир столичного андеграунда, где Сергей был своим человеком, – ходил на подпольные концерты, тусовки в мастерских художников-концептуалистов, поглощал запрещенные в СССР музыку и литературу. Брал уроки у будущего барабанщика «Звуков Му» Михаила Жукова. Уроки пригодились: большинство партий ударных на ранних альбомах «Обороны» Летов записывал сам.

Есть фото, на котором Игорь слушает какой-то концерт, сидя рядом с композитором Софией Губайдулиной. В 1983 году он впервые вышел на сцену: брат выступал с молодым авангардным пианистом Сергеем Курехиным, а Игорь подыгрывал им на басу.

Несмотря на такие интересные события, Летов через полтора года вернулся в Омск. На первый взгляд решение странное – оставить столицу с ее бурной культурной жизнью ради города, в котором мало что происходит, – но совершенно летовское: есть в нем что-то обреченно-героическое.

Начало посевной

Обывателей Омска молодой Летов шокировал панковскими нарядами, а местных филофонистов и спекулянтов винилом – экзотическими для Сибири запросами, простиравшимися от регги до авангардного джаза.

Насмотревшись до отвращения на столичных эстетов, Летов решил атаковать мир короткими, быстрыми и злыми панковскими песнями (правда, по его собственному признанию, он слова «панк» тогда еще не знал). Первый его проект был скорее ерническим (Летов в то время увлекался московской язвительно-пародийной группой «ДК»), а его название, «Посев», – вызовом «бдительным органам». Одноименное зарубежное издательство печатало книги, за которые в СССР без вопросов сажали в тюрьму.

Проблемы с законом не заставили себя ждать. Правда, к этому времени группа называлась уже «Гражданской обороной», и вместе с Летовым в ней играл его новый друг Константин Рябинов. Игорь тогда переименовался в Егора Дохлого, а Рябинов – в Кузю УО (умственно отсталого), как того требовала панк-эстетика.

«КГБ-рок»

Первым, кто оценил записи «Обороны», стал местный отдел КГБ. Обрадовавшись неожиданной находке в почти не ведавшем диссидентства пролетарском Омске, чекисты принялись шить панкам дело. Друзей таскали на допросы, а на улице их регулярно избивали неизвестные спортсмены. Давление было таким, что Летов – в ту пору еще не вполне закаленный боец – решил свести счеты с жизнью и даже подготовил записку: «В моей смерти прошу винить майора Мешкова». План не осуществился лишь потому, что музыканта упекли в психиатрическую клинику. А белобилетчика Рябинова – в армию.

Если, отправляя Иосифа Бродского в ссылку, советская власть, по выражению Анны Ахматовой, «делала рыжему биографию», то, запирая Летова в психушке, она «делала» самого Егора – озверевшего, потерявшего всякий страх художника.

Чтобы не сойти с ума от принудительного лечения нейролептиками, превращавшего бунтарей в «овощи», Егор ежедневно писал стихи и рассказы. На больничной койке он пережил экстатический опыт: осознал, буквально увидел, что его «я» – это отдельная от тела и неуязвимая сущность.

«После этого я понял, что я солдат. Понял я также, что отныне себе больше не принадлежу. И впредь я должен действовать не так, как я хочу, а так, как кто-то трансцендентный хочет», – писал Летов в автобиографической статье начала 1990-х.

На бегу

Досрочно освобожденный из застенков дурдома благодаря хлопотам брата и родителей, в начале 1986 года «солдат» пошел в наступление. Друзья, запуганные КГБ, боялись контактировать с ним, но находились и отчаянные головы: Евгений Филатов или братья Лищенко из группы «Пик Клаксон». С их помощью Летов записал несколько песен, дал квартирный концерт перед компанией ничего не понявших снобов (позже изданный как «Песни в пустоту») и учинил скандал на Новосибирском рок-фестивале 1987 года.

В СССР уже вовсю шла перестройка, но омские чекисты еще не перестроились и снова взялись за Егора Дохлого. Ему светило возвращение в психбольницу, но он пустился в бега, прихватив с собой новых знакомых, тоже музыкантов, – Янку Дягилеву и Диму (Вадима) Кузьмина, будущего лидера «Спинок мента» и «Черного Лукича».

Перед побегом Летов успел за несколько дней и в одиночку записать пять магнитоальбомов: «Мышеловка», «Тоталитаризм» и другие. На самодельных обложках он указал вымышленный состав музыкантов, куда включил и своего гонителя майора Мешкова (именно ему посвящена песня «Лед под ногами майора», в которой предсказывается: «Пока мы существуем, будет злой гололед. И майор поскользнется, майор упадет»).

Поход в народ

Летов превратил скитания в акцию по распространению своей музыки. В каждом городе он завязывал знакомства с близкими по духу людьми, а потом отправлял им по почте пленки со своими записями. Так без помощи радио, ТВ и газет в конце 1980-х создавалась народная популярность «Обороны».

Как же вышло, что эрудит, выводящий свои тексты из обэриутов, футуристов, немецких экспрессионистов, концептуалистов, соц-арта и Платонова, умело оперировавший различными слоями культуры, поэт, чьи тексты растащены на бесчисленные цитаты, выглядел в глазах большинства певцом для второгодников и шпаны, в одном ряду с «Сектором Газа» и какой-нибудь «Красной плесенью»?

Ранняя «Оборона» и сегодня звучит радикально, а во времена СССР она могла просто напугать. Сочетание мата и антисоветчины тянуло на уголовную статью; на таком фоне нарочито дурной, грязный звук «Обороны» даже вызвал понимание – противозаконная музыка наверняка записывалась в сортире какой-нибудь глубоко законспирированной квартиры.

Едва ли кто-нибудь догадывался, что за всем этим безобразием стоит искушенный меломан и перфекционист. Советская публика в массе своей не понимала, что использование «грязи» – это сознательно выбранный художественный прием, и воспринимала ее, как дефект записи. Эстеты брезгливо отпрянули, панки пришли в восторг.

Что до интеллигенции, то в те годы она не была готова понять главный посыл Летова, даже если бы расслышала слова. Его мишенью были не КГБ с милицией и даже не советская власть в целом, а разлитые в обществе тоталитаризм и жестокость: жажда властвовать, навязывать другим свои правила, «убивать и насиловать всех иных прочих».

Чужой среди своих

На фоне коллег по рок-сцене «Гражданская оборона» всегда стояла особняком. Группу приняли в Ленинградский рок-клуб, ее директором стал Сергей Фирсов, продюсер и начальник легендарной котельной «Камчатка», где трудились Цой с Башлачевым, но становиться своим в этой среде Егор не собирался. Резкий и категоричный, он не всегда ладил даже с товарищами по сибирскому панку, а из остальных привечал лишь двух Леонидов: Федорова («АукцЫон») и Сойбельмана («Не ждали»).

«Их компания очень резко отличалась от всех наших рокеров. Они были пусть и немного доморощенные, но интеллектуалы, и разговоры их были об искусстве, кино, книгах и уж точно не о пиве», – вспоминал Федоров.

Занозистый Летов не шел на контакт даже с заграничными корифеями (а на Запад просачивались вести об удивительной шумовой группе из России). Однажды свою заинтересованность работой с «Обороной» выразил знаменитый панк-продюсер Стив Альбини (среди прочего делавший звук на альбоме In Utero группы Nirvana), на что Егор прохладно заметил, что может предложить ему только место бас-гитариста, но к управлению звуком никогда никого не подпустит.

Лидер «Обороны» всегда творил единолично. Исключением был вернувшийся из армии Кузя УО – лишь его можно назвать соавтором Летова.

Инструкция по размежеванию

«Я был человек совершенно невыносимый, потому что каждую идею пытался довести до максимума. То есть я человека хватал духовно за грудки и мурыжил его, пытался чего-то добиться», – признавался Егор.

На этой почве возникали пререкания с друзьями. Какое-то время он был предводителем не только «Обороны», но и всего сибирского панк-движения, объединив его на базе «ГрОб-студии» – все той же комнаты в хрущевке, где за несколько перестроечных лет были записаны десятки альбомов разных артистов и проектов: Янки Дягилевой, «Коммунизма» (звуковые коллажи из стихов советских поэтов и поп-мелодий, армейский фольклор и прочая культурная антропология), «Спинок мента», а также альбом «Инструкция по выживанию», где Летов пел песни одноименной группы.

Однако общность скоро распалась, да и у самого лидера наметились проблемы. За два стремительных года популярность «Обороны» достигла пика, и Летов решил, что проект себя исчерпал. Он постоянно повышал градус ярости, и атмосфера альбомов вроде «Армагеддон-попс» (1989) стала совсем уж беспросветной.

Концерты, где бы они ни проходили, заканчивались погромами и побоищами. Панки разносили в щепки даже квартиры, где выступал их кумир «Егорушка».

Рушилась и сама страна, и в этой ситуации Летов порой не знал, на какие педали жать, чтобы, как раньше, вызвать у публики оторопь: реальность становилась мрачнее самой мрачной музыки.

Безнадежное настроение того периода передают слова песни «Мертвый сезон»: «Как убивали – так и будут убивать, как запрещали – так и будут запрещать» и далее: «Ни разу не бывало, чтоб не правил террор, история не знает, чтоб хоть раз была свобода». Есть ли тогда смысл что-то предпринимать?

Последний альбом ранней «Обороны» – «Русское поле экспериментов» – подвел ее к какому-то пределу, за которым уже не было существования. Весной 1990 года, сыграв прощальный концерт в Таллине, Летов распустил группу.

После пожара

Размышляя, как жить дальше, Егор предавался любимому занятию: бродил по лесам, пока не был укушен энцефалитным клещом. Решив пустить болезнь на самотек и в случае чего умереть, месяц лежал дома с температурой 40, в полубреду. Так родилось «Предрассветный комар опустился в мой пожар» и вообще весь альбом «Прыг-скок» (1990), записанный вскоре после выздоровления.

Это был не первый и не последний раз, когда Летов оказывался на грани смерти. В отличие от обычных людей, он очень ценил это состояние как предельно незамутненное, подлинное. «Лишь когда человече мрёт, лишь тогда он не врет», – спел он в «Ивановом детстве». А в одном интервью констатировал: «Люди слишком любят жизнь, для того чтобы быть живыми».

Альбом «Прыг-скок» отличался от всего, что Летов делал раньше. Немного шершавости в звуке осталось, но это был уже не панк-рок. Красивые, нежные мелодии, прежде тонувшие в страшном шуме, вышли на поверхность, пение стало более мягким и даже вкрадчивым. Уже первая песня, негромко спетая а капелла на несколько голосов «Про дурачка», сбивала с толку привыкших к гитарному нойзу фанатов.

На передний план вышла и тема детства. Мишутка с прутиком, червячки, солнечный зайчик и ежик в тумане – эти и другие образы и атрибуты детства в песнях Летова служат противоядием, помогающим выжить в невыносимых условиях «взрослой цивилизации».

«Гражданская оборона» считалась похороненной, и Летов прикрылся новым названием – «Егор и опи***невшие». Использование нецензурного слова должно было оградить от попадания в ротацию радиостанций, упоминания всуе, ненужной славы и коммерциализации.

Следующий альбом Летов выпустил только через три года, зато это была, вероятно, его лучшая работа и уж точно главный психоделический альбом русской музыки «Сто лет одиночества».

Цена риска

«Жизнь на грани» – рок-н-ролльное клише, но Летов и компания жили так не ради острых ощущений, а стремясь заглянуть за эту самую грань. В ход шли психостимуляторы, водка, Кастанеда, достоевщина и многое другое.

Из всего этого рождались как шедевры вроде «Ста лет одиночества», так и невыдуманные трагедии: самоубийства близкого к «Обороне» гитариста Дмитрия Селиванова, а также возлюбленной и подопечной Егора Янки Дягилевой. Некоторые из сибирских музыкантов считали Летова виновным в ее гибели, дескать, это он довел ее своим мрачным радикализмом.

Летов часто повторял, что за все в жизни нужно платить, и, как правило, не деньгами. И за «Сто лет одиночества», за его космическую глубину, было заплачено очень дорого, прежде всего кусками души и потерей друзей.

Летов пересадил неотмирную блажь Сида Барретта и своей любимой калифорнийской психоделии конца 1960-х на суровую почву «русского поля экспериментов» с ее проклятыми вопросами и желанием объять необъятное. Получились песни, которые нужно не просто слушать, а проживать. Но в силу сохранявшихся предубеждений «Сто лет одиночества» не получил того внимания, которого заслуживал. Кроме того, несмотря на все завораживающие красоты, Летов по-прежнему звучал неформатно, а в текстах использовал нецензурные слова.

Эффект от появления пластинки смазал и неожиданный политический демарш нашего героя. Просидев три года в сибирском затворе, в конце 1993-го ко всеобщему изумлению Летов прибыл в столицу, чтобы активно поддержать, как тогда говорили, красно-коричневых.

В бой идут сибиряки

По его словам, насмотревшись на охвативший Россию после распада СССР дикий капитализм и беспредел, он понял, что путь индивидуального спасения для него исчерпан и он переходит на путь утверждения коммунистических ценностей. Тем, кто напоминал, что еще недавно он был закоренелым антисоветчиком, Летов отвечал, что боролся не против «красных» идей, а против их безобразного воплощения, а коммунизм всегда уважал как возможность построения Царства Божьего на земле. Точь-в-точь как Андрей Платонов.

Почти все русские рокеры тогда были лояльны власти: при СССР они боролись за свободу и теперь наслаждались, получив ее. Для Летова же борьба продолжилась, хотя и под другим флагом: пахмутовскую «И вновь продолжается бой» он пел на своем первом за три года концерте в декабре 1993 года. «Гражданскую оборону» по такому случаю пришлось возродить.

Выбранные Летовым политические соратники в глазах приличного общества выглядели такими же маргиналами, как он сам: Эдуард Лимонов и его запрещенная ныне Национал-большевистская партия, Александр Дугин, Александр Проханов, Виктор Анпилов. Летов вступил в НБП, в это же время в партии оказался и старый знакомый Егора Сергей Курехин.

Летов произносил пламенные речи, грезил вслух о вооруженной борьбе, но на деле ограничился созданием музыкального движения «Русский прорыв», в которое вошли сибиряки «Инструкция по выживанию», «Родина», «Кооператив Ништяк», а также московская «Банда четырех».

Занятно, что именно в то время «Оборона» в первый и последний раз попала на Центральное ТВ. «Программа А» показала не только выступление группы на «Русском прорыве», но и интервью Летова, в котором тот сделал ряд очень резких заявлений.

И хотя его интерес к политике пошел на спад после президентских выборов 1996 года, репутация «нерукопожатного» среди рокеров-демократов еще долго преследовала его. Он и не возражал.

Небесная Россия

В 1997 году Летов выпустил сразу два альбома – «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия», но музыкальные критики их проигнорировали. А между тем это снова была «Оборона», хотя и непохожая на себя прежнюю. Получив доступ к цифровой аппаратуре, Летов выстроил «стену звука» из десятка одновременно ревущих гитар и пяти синтезаторов. Позже он доработал записи и издал их под названиями «Лунный переворот» и «Сносная тяжесть небытия».

Новые песни развивали важную для Летова тему участия в безнадежной битве. Воин знает, что обречен, но не может не идти в бой, потому что только в этом жизнь.

Родина, о которой теперь пел Летов, – это не столько реальная Россия, сколько какая-то трансцендентная, метафизическая страна. И живет в ней «разгибающий спину былинный народ», а не та косная и затаптывающая все свежее и необычное людская масса, о которой Егор с горечью говорил в интервью.

Эта идеальная родина «встает с колен» как раз тогда – в середине 1990-х, – когда, по мнению Летова, реальная Россия шла на дно. В поздней песне «Собаки» эта «непобежденная страна» «взмывает в небо за окном». Именно на небе ее настоящее место. А на земле по-прежнему «мертвый сезон»: «как убивали, так и будут убивать».

Реанимация репутации

Во время израильских гастролей 2000 года Летов крестился в Иордане, хотя и без священника, что называется, мирским чином: директор группы Попков прочитал над его буйной головой краткие молитвы. «Я вернулся к личному спасению», – сообщил он на одной из пресс-конференций.

Плодом этого возвращения и очередных экспериментов по расширению сознания стала дилогия «Долгая счастливая жизнь» (2004) и «Реанимация» (2005). Эти альбомы предварял удивительный «Звездопад» (2002), пластинка, на которой «Гражданская оборона» исполнила песни советских композиторов и, в отличие от проекта «Коммунизм», сделала это без тени иронии.

Вообще Летов и советская музыка – отдельная большая тема. Чего стоит, например, песня «Туман» из фильма «Хроника пикирующего бомбардировщика», благодаря исполнению Летова ставшая не менее популярной в народе, чем «Все идет по плану».

Пластинки нулевых годов в кои-то веки заметили СМИ: за пропаганду летовского творчества взялись журналисты интеллектуального глянца – подросшие фанаты «ГО» из тех, кто даже в юности понимал смысл песен «Энтропия» и «Тоталитаризм».

Летову исполнилось 40, «Оборона» жила налаженным бытом: гастроли (в том числе и за границей), благодушное общение с поклонниками на сайте. Музыкант обстоятельно отвечал на все вопросы, не важно касались ли они Станислава Грофа или футбола и кошек.

Сон в руку

В 2007-м «Оборона» выпустила свой последний альбом «Зачем снятся сны?» Он и задумывался как последний – Летов говорил, что, скорее всего, новых песен уже не будет, – и стал таковым, потому что 19 февраля 2008 года 43-летний музыкант умер во сне от острой сердечной недостаточности.

Есть соблазн сказать, что он ушел вовремя, сделав все, что хотел, и достигнув, чего хотел. Представляя альбом, Летов говорил об очередном озарении, в результате которого он стал уже как бы и не человеком, к чему всегда стремился.

Как-то Летов признался, что ни одну из своих записей он не сделал «из доброты», а последний альбом выглядит именно таким образом. Может быть, не из доброты, но точно из какой-то мирной мудрости. Если предшествующие два диска объяснялись им как «сны человека, который находится в состоянии постоянной войны», то на этом он – человек, понявший, зачем снились эти сны и вообще зачем всё.

Особо примечательна финальная «Осень» с рефреном «никто не проиграл»: «Куда бы я ни падал, с кем ни воевал, никто не проиграл». Это говорит человек, всю жизнь проживший как войну. И если прежде он вел речь о битве обреченных и «гениальных поражениях», то уходя Летов говорит: проигравших нет в принципе.

Он очень не хотел «долгой счастливой жизни». На языке Летова так называлось вынужденно пристойное существование, когда подорванное здоровье уже не позволяет гореть в «вечном празднике». Ему и не довелось узнать ее.