В этом году исполнилось 720 лет со дня рождения Франческо Петрарки — итальянского поэта, у которого европейцы на протяжении как минимум трех столетий учились писать любовную лирику. В России его наследие менее популярно, чем, скажем, творения Данте, но и у нас интерес к нему постепенно растет. О том, чем примечательна «Книга песен», что такое петраркизм и за что Петрарка так любил пятницы, читайте в материале Анастасии Белоусовой.
Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Mille trecento ventisette, a punto
su l’ora prima, il dì sesto d’aprile,
nel laberinto intrai, né veggio ond’esca.
RVF 211, 12–14
В год тысяча трехсот двадцать седьмой,
В апреле, в первый час шестого дня,
Вошел я в лабиринт, где нет исхода.
(Пер. А. Эфроса)
Даты — как реальные, так и вымышленные — играли в жизни Петрарки особую роль. Он придавал значение числам и дням недели, скрупулезно отмечая и соотнося между собой жизненные события, от значительных до ничтожных. Пятницы занимали в этой системе важное место: согласно личной мифологии поэта, именно в пятницу он встретил Лауру, задумал «Африку», взошел на Мон Венту и был коронован в Риме лавровым венком. Франсиско Рико, один из ведущих петрарковедов последних десятилетий, посвятил целую книгу «пятницам Петрарки», а Е. Г. Рабинович, переводчица «Африки» на русский язык, назвала его человеком Пятницы.
Центральное положение в календарной мифологии поэта занимало шестое апреля: в этот день в 1327 году произошла первая его встреча с Лаурой, а ровно через 21 год, шестого апреля 1348 года, Лаура покинула этот мир: «...В тысяча триста сорок / Осьмом году, в час первый, в день апреля / Шестый — меж нас блаженная уснула» (RVF 336, пер. Вяч. Иванова). Годовщина первой встречи стала одним из лейтмотивов «Книги песен»: шестому апреля посвящены пятнадцать стихотворений сборника.
Внимание Петрарки к числам и дням недели может показаться запоздалым проявлением средневекового символизма сродни нумерологии Данте. В «Новой жизни» Данте уподоблял Беатриче числу девять: «эту даму сопровождало число „девять“, дабы все уразумели, что она сама — девять, то есть чудо, и что корень этого чуда — единственно чудотворная Троица» (пер. И. Голенищева-Кутузова), — числа играли фундаментальную роль и в архитектуре «Комедии». Однако Петрарка, сохраняя нумерологический принцип, самолюбиво соотносит с ним собственную биографию и собственное творчество, а не ищет сакральных универсалий: в формулировке Е. Г. Рабинович, у Петрарки в привычных средневековых категориях оформляется новый гуманистический антропоцентризм.
События, выпавшие на один день календаря или недели, связываются отношениями подобия, но и противопоставляются друг другу. Шестое апреля — это и явление Лауры, и ее смерть. Это Страстная пятница, день смерти Христа, но и день зарождения любви. Сама эта любовь — погибель для души, но, возможно, и путь к вечной жизни (тогда Лаура уподобляется Беатриче).
Исследователи соотносят «Книгу песен», состоящую из 366 стихотворений, с календарным годом, отсчитанным от шестого апреля до шестого апреля. Если принять открывающий сборник сонет за день первой встречи с Лаурой и продолжить игру календарных и литургических соответствий, первая канцона второй части (264) выпадет на 25 декабря, день Рождества. Так переход к теме смерти донны Лауры связывается с темой рождения и возрождения, создавая новую антитезу, новый смысловой хиазм. Это совпадение, впрочем, может быть прочитано и как параллелизм двух планов, ведь история, начавшаяся в день смерти Христа, предвещала духовную смерть лирического героя, а часть сборника, открывающаяся в день земного воплощения сына Божьего, описывала путь к духовному возрождению. Канцона к Деве Марии, завершающая «Канцоньере» (366), вновь выпадает на шестое апреля: крайности соединяются, накладываясь друг на друга.
Уже не знаки трансцендентного, как это было у Данте, числа и календарные переклички Петрарки — указатели в лабиринте времени, где прошлое, настоящее и будущее сплетаются в сложный узор («И прошлое ко мне непримиримо, / И то, что есть, и то, что суждено. / И позади, и впереди — одно, / И вспоминать, и ждать невыносимо...», RVF 272, пер. Е. Солоновича). Вместо дантовской вертикали — горизонталь перекличек, тождеств и различий, не обладающих объясняющей силой. В этой парадоксальной, сопротивляющейся порядку структуре явлена метафизика времени, его раздробленность, множественность и противоречивость. Филолог Теодолинда Баролини назвала свое эссе о «Книге песен» «The Self In The Labyrinth Of Time». По мнению Баролини, Петрарка, облачаясь в одеяние влюбленного, в сущности предстает философом, погруженным в размышления о природе времени и человеческого бытия. Время предстает той стихией, что дробит нашу целостность, а «Канцоньере» описывает жизнь «я» в его потоке.
Тема раздробленности заявлена уже в названии сборника: сам Петрарка назвал свой лирический шедевр по-латыни — «Rerum vulgarium fragmenta», то есть «Отрывки на народном языке», «Canzoniere» — позднейшее название. Конечно, раздробленность и разлад не абсолютны, Петрарка придает сборнику единство с помощью хронологической последовательности фрагментов, календарного построения, а также движения снизу вверх, от духовной гибели к спасению. Но хотя часть исследователей предпочитает видеть в последнем, христианском смысловом стержне суть авторского замысла, ни фрагментарность, ни единство не одерживают полной победы, скорее они дестабилизируют и взаимопроблематизируют друг друга.
Антитеза — философский принцип и базовый риторический прием Петрарки. Он может воплощаться на уровне последовательности фрагментов, как в паре сонетов 61-62. Сонет 61 благословляет день и миг встречи с Лаурой: «Благословляю месяц, день и час, / Год, время года, место и мгновенье, / Когда поклялся я в повиновенье / И стал рабом ее прекрасных глаз» (пер. В. Левика). Следующий прямо за ним сонет 62 — покаянная молитва, в которой любовь к Лауре предстает греховной. На микроуровне в сонетах книги тоже царит противопоставление, контраст, оксюморон, как в прославленном сонете «Pace non trovo» (134):
И мира нет — и нет нигде врагов;
Страшусь — надеюсь, стыну — и пылаю;
В пыли влачусь — и в небесах витаю;
Всем в мире чужд — и мир обнять готов.
У ней в плену неволи я не знаю;
Мной не хотят владеть, а гнет суров;
Амур не губит — и не рвет оков;
А жизни нет конца и мукам — краю.
Я зряч — без глаз; нем — вопли испускаю;
Я жажду гибели — спасти молю;
Себе постыл — и всех других люблю;
Страданьем — жив; со смехом я — рыдаю;
И смерть и жизнь — с тоскою прокляты;
И этому виной, о донна, ты!
(Пер. Ю. Верховского)
Календарные и числовые совпадения, тематические лейтмотивы, параллелизмы, антитезы, перечисления и анафоры структурируют «Канцоньере» на макро- и микроуровнях. Но хоть эти нити и соединяют разрозненные фрагменты («rime sparse») в единое полотно, они бессильны упорядочить бесконечно изменчивую внутреннюю жизнь, как то делала незыблемая христианская доктрина у Данте. Мистическому единству противостоит радикальная онтологическая множественность Петрарки.
С точки зрения стиля, однако, дело обстоит противоположным образом. Если Данте экспериментирует с множественностью — стилей, жанров и регистров, Петрарка занимается отбором. Джанфранко Контини, самый влиятельный итальянский филолог XX века, назвал это многоязычием — у Данте — и одноязычием — у Петрарки.
Отбор лексики очевиден: конкорданс к «Канцоньере» фиксирует 3275 лемм, в два раза меньше, чем у Данте. Небольшое число слов повторяется вновь и вновь: «любовь», «сердце», «глаза», «сладостный», «солнце» — больше двухсот раз, «небо», «время», «смерть», «жизнь», «донна», «мир» — больше сотни. Несмотря на ограниченный лексический репертуар, Петрарка избегает монотонии благодаря сложной игре вариаций как внутри отдельных текстов, так и на уровне межтекстовых перекличек.
Упрощение происходит и на уровне синтаксиса. Петрарка избегает сложных синтаксических конструкций и предпочитает гипотаксису паратаксис. Яркие семантические контрасты сглаживаются гармоническим синтаксическим и звуковым построением на основе гендиадиса, параллелизма, хиазма, парономасии. Сужение репертуара происходит и в метрике. Петрарка использует лишь два размера — одиннадцатисложник и семисложник — и всего пять строфических форм: сонет (317), канцона (29), секстина (9), баллата (7) и мадригал (4).
Единство стиля и формы противостоит раздробленности поэтического содержания. Поэтика Петрарки — это поэтика отбора, повтора и вариации в строго очерченных рамках.
В «Письме к потомкам», незавершенном автобиографическом послании, написанном на латыни, Петрарка сомневался, что его «ничтожное и темное имя» сумеет проникнуть «далеко сквозь пространство и время». Сомнение это не оправдалось. Но вряд ли Петрарка мог предвидеть, что он будет обязан посмертной славой в первую очередь «Отрывкам на народном языке». В «Письме» ни слова не сказано о поэзии на вольгаре, Лаура не названа, а любовь к ней лишь упомянута: «В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной любовью и еще дольше страдал бы ею, если бы жестокая, но полезная смерть не погасила уже гаснущее пламя» (пер. М. Гершензона).
Латинские сочинения снискали Петрарке славу при жизни и в первые столетия после смерти, но начиная с XVI века фокус читательского и исследовательского интереса начал смещаться на его творения на вольгаре. В 1501 году венецианский печатник Альд Мануций выпустил издание «Канцоньере» и «Триумфов», подготовленное Пьетро Бембо. Эта книжка небольшого формата вкупе с поэзией и трактатом Бембо «Рассуждения в прозе о народном языке» заложила фундамент европейского петраркизма. Хотя подражатели у Петрарки появились задолго до того, именно Бембо систематизировал принципы подражания певцу Лауры, провозгласив язык «Canzoniere» образцовым для всех поэтов Италии.
В 1525 году свет увидело издание «Le volgari opere del Petrarca» с комментарием Алессандро Веллутелло, затем многократно переиздававшееся. Веллутелло ошибочно считал, что тот порядок расположения текстов, которому следовал Бембо с опорой на манускрипт, не принадлежал Петрарке, и предложил собственный способ организации фрагментов. Он разделил сборник на три части: лирика, созданная при жизни Лауры; стихотворения, написанные после ее смерти, и, наконец, произведения смешанной тематики. Эта реорганизация «Канцоньере» положила начало традиции «антологических» прочтений сборника, на долгое время скрывших от читателей его сложную архитектонику.
Петраркизм «грамматикализовал» язык Петрарки. Богатый, но ограниченный репертуар тем и форм выражения стал основой своеобразной ars aleatoria — искусства складывать новые поэтические конструкции из ограниченного набора элементов. Портрет возлюбленной (волосы, глаза, рука, одежда, перчатка), воспевание места встречи влюбленных, встреча во сне — мотивы «Книги песен» надолго стали топосами европейской любовной лирики.
Власы — как злато; брови — как эбен;
Чело — как снег. В звездах очей угрозы
Стрелка, чьим жалом тронутый — блажен.
Уст нежных жемчуг и живые розы —
Умильных, горьких жалоб сладкий плен...
Как пламя — вздохи; как алмазы — слезы.
(RFV 157, пер. Вяч. Иванова)
Так Петрарка описывает Лауру. А вот Шекспир два с половиной столетия спустя пишет антипетраркистский портрет возлюбленной (опубл. 1609):
Ее глаза на солнце не похожи,
Коралл краснее, чем ее уста,
Снег с грудью милой не одно и то же,
Из черных проволок ее коса.
Есть много роз пунцовых, белых, красных,
Но я не вижу их в ее чертах, —
Хоть благовоний много есть прекрасных,
Увы, но только не в ее устах.
(130, пер. М. Чайковского)
Петрарковские оксюморон и антитеза превращаются в канонические приемы любовной лирики, призванные выразить неразрешимые противоречия страсти: тут лед горит, пламень леденеет, страдание сладко, а сладость горька. Вот начало сонета испанца Франсиско де Кеведо «Определение любви», написанного в XVII веке:
Студеный пламень, раскаленный лед,
Боль, что, терзая, дарит наслажденье,
Явь горькая и радость сновиденья,
Беспечность, что полным-полна забот;
Предательство, что верностью слывет,
Средь уличной толпы уединенье,
Усталость в краткий миг отдохновенья,
И права, и бесправия оплот...
(Пер. И. Чежеговой)
Ромео в начале пьесы Шекспира (конец XVI века) говорит тем же языком:
О гнев любви! О ненависти нежность!
Из ничего рожденная безбрежность!
О тягость легкости, смысл пустоты!
Бесформенный хаос прекрасных форм,
Свинцовый пух и ледяное пламя,
Недуг целебный, дым, блестящий ярко,
Бессонный сон, как будто и не сон!
Такой любовью дух мой поражен.
(Пер. Т. Щепкиной-Куперник)
Благодаря цельности, очерченности и конкретности идиолекта Петрарки ему было легко подражать. И его образы, и его язык легко воспроизводились даже вне пределов итальянского: в Испании (Хуан Боскан, Гарсиласо де ла Вега, Франсиско де Кеведо), во Франции (Ронсар, Дю Белле), в Англии (Томас Уайетт, граф Сарри, Шекспир). Язык Петрарки не только стал лингва франка любовной поэзии, по лекалам «Канцоньере» поэты Европы возводили здания своих национальных поэтических систем.
В России рецепция Петрарки была запоздалой. Литераторы XVII и XVIII веков, даже познакомившись с наследием поэта, оставались к нему равнодушны. В эпоху Золотого века русской поэзии, когда иностранные элементы активно заимствовались и вводились в национальную поэтическую систему, Петрарка не был оценен вполне. Согласно И. А. Пильщикову, «в творческом сознании Пушкина Петрарка занимал лишь периферийное место: творцу „Руслана и Людмилы“, „Евгения Онегина“ и „Домика в Коломне“, произведений, построенных на игре стилистических контрастов, оставались чужды поэтические формы, основанные на бесконфликтном единстве стиля». Эта оценка был созвучна эпохе романтизма, предпочитавшей Петрарке сурового Данте. Эпохой подлинного русского петраркизма стал Серебряный век, чему посвящена недавняя монография Л. Пановой «Итальянясь, русея. Данте и Петрарка в художественном дискурсе Серебряного века от символистов до Мандельштама».
Запоздалый петраркизм, хоть и дал ценные плоды, компенсировал многовековое запоздание лишь отчасти. Совсем недавно появились первые полные переводы «Книги песен» на русский язык, выполненные одним переводчиком: в 2004 году полный перевод завершил В. Маранцман, в 2017 году был опубликован перевод А. Бердникова, созданный в 1985–1986 годах. Работает над «Канцоньере» и А. Триандафилиди: в 2019 году вышли в свет «Избранные сонеты и канцоны» в его переводе. Появление полных переводов наконец открывает русской культуре путь к целостному прочтению «Канцоньере» и дает надежду на более глубокое осмысление его структуры и поэтики.
Петрарка появился на свет в ночь с 19 на 20 июля 1304 года и ушел из жизни 19 июля 1374 года. Жизнь и смерть и тут оказались неразрывно — календарно — связаны. Продолжительность земного пути Петрарки — точные 70 лет, словно отмеренные небесным геометром, — соответствует библейской мере человеческого века, названной в псалме царя Давида («Дней лет наших — семьдесят лет», 89:10) и подразумеваемой в первой строке «Комедии» Данте. Спустя 650 лет со дня смерти и 720 лет со дня рождения Петрарка остается собеседником поэтов и влюбленных:
...а потом не минуй
городка, где журчит такая
речка чистая, что глазам не веришь,
лоб смочи хрустальною, горной влагой,
вспоминая Петрарку, который тоже
умывался ею на беспощадном солнце,
причитая «Лаура моя, Лаура...»
Б. Кенжеев
Библиография
Баткин, Л. М. Петрарка на острие собственного пера: Авторское самосознание в письмах поэта. Москва: РГГУ, 1995. (Чтения по истории и теории культуры. Вып. 12.)
Панова, Л. Итальянясь, русея: Данте и Петрарка в художественном дискурсе Серебряного века от символистов до Мандельштама. Москва: РГГУ, 2019.
Пильщиков, И. А. Петрарка в России: (Очерк истории восприятия) // Петрарка в русской литературе. Cост. В. Т. Данченко, отв. ред. Ю. Г. Фридштейн. Москва: Рудомино, 2006. С. 15–40.
Рабинович Е. Г. Об «Африке» Петрарки // Франческо Петрарка. Африка. Подгот. Е. Г. Рабинович, М. Л. Гаспаров. Москва: Наука, 1992. С. 211–240.
Barolini, T. The Self in the Labyrinth of Time (Rerum vulgarium fragmenta) // Petrarch: A Critical Guide to the Complete Works. Edited by Victoria Kirkham and Armando Maggi. Chicago: University of Chicago Press, 2009. P. 33–62.
Forster, L. The Icy Fire: Five Studies in European Petrarchism. Cambridge: Cambridge University Press, 1969.
Rico, F. I venerdì del Petrarca. Milano: Adelphi, 2016.
Santagata, M. I frammenti dell’anima. Storia e racconto nel Canzoniere di Petrarca. Bologna: Il Mulino, 1992.