1 августа Россия и западные страны провели обмен заключенными. При всем масштабе, он не означает готовности России и Запада к более широким договоренностям — отношения между ними сейчас хуже, чем во время холодной войны, считает политолог Андрей Колесников (признан иноагентом). Скорее, стоит думать о том, состоятся ли новые подобные акции и какими будут критерии отбора в обменный фонд
18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КОЛЕСНИКОВЫМ АНДРЕЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КОЛЕСНИКОВА АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА
Не всех на не всех
Обмены — не только шпионские, но и политические — были неотъемлемой частью холодной войны. Причем стояли они рядом с немного другим явлением, чья техническая сторона (торжественная таинственность, неожиданность, скоротечность) мало чем отличалась от обменных технологий — это высылка из страны.
И те и другие действия оказывались настолько значимыми и заметными, что обрастали фольклором. Отсюда и «Самолет катит на Запад, Солженицын в нем сидит. «Вот те нате, хрен в томате», — Белль, встречая, говорит» — это о лишении писателя советского гражданства и выдворении из страны. «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана» — про обмен 1976 года лидера чилийской компартии на диссидента Владимира Буковского. «Важнейшее искусство» — кино тоже уделяло внимание обменным комбинациям: от «Мертвого сезона» Саввы Кулиша до «Шпионского моста» Стивена Спилберга.
Telegram-канал Forbes.Russia
Канал о бизнесе, финансах, экономике и стиле жизни
Меняли шпионов и в постсоветской реальной жизни — символом обмена 2010 года стала Анна Чапман, входившая в группу агентов, попавших в обменный фонд. Событие было не самым ординарным — с обменянными товарищами, как и теперь, лично встречался Владимир Путин.
Но едва ли кто-то мог предположить, что вернутся времена политических обменов, да еще столь изобильных. Хотя эта изобильность относительная: 14 человек, освобожденных из российских и белорусских тюрем, — это капля в море по отношению к числу людей, уже осужденных или преследуемых по схожим статьям УК. Есть и те, кто находится в критическом состоянии, как активист из Калининграда Игорь Барышников. И те, кто, возможно, в силу каких-то иных причин в обменный фонд не попали, как, например, режиссерка Женя Беркович и драматург Светлана Петрийчук (обе включены Росфинмониторингом в перечень причастных к экстремизму и терроризму) или политолог Борис Кагарлицкий (признан Минюстом иноагентом). При всей масштабности обменной операции она не тянет на формат «всех на всех» — так и в принципе не бывает, да и выбор все-таки сильно индивидуализирован. Притом, что в списке находились наиболее очевидные кандидаты на обмен — Владимир Кара-Мурза (признан Минюстом иноагентом), Илья Яшин (признан Минюстом иноагентом), Эван Гершкович, Олег Орлов (признан Минюстом иноагентом).
Ресурсы договороспособности
Гуманитарное значение этой акции бесспорно — особенно в отношении обменянных с российской стороны, где большинство в старых советских терминах можно называть диссидентами. Есть и политическая составляющая этой истории, дающая пространство для спекуляций по поводу того, что вслед за такого рода договоренностями могут пойти и иные, прежде всего касающиеся возможных переговоров по ситуации на Украине. Что совершенно не очевидно, несмотря на множество противоречивых заявлений по этому поводу, которые не сопровождаются конкретными практическими шагами.
Возможно, в актив себе может записать эту акцию Демократическая партия США, что для ее кандидата важно в преддверии президентских выборов. Однако преувеличивать внимание избирателей, тем более из числа «глубинного народа», к такого рода акциям тоже не стоит. Что уж говорить о среднем избирателе российском, он же телезритель, для которого это масштабнейшее событие окажется новостью лишь одного дня. Да и трудно сделать из обменянных сидельцев зарубежных тюрем героев России — к этому не располагают их биографии. Как не стал таким героем, быстро исчезнув из информационного пространства, Виктор Бут, обменянный в декабре 2022 года на баскетболистку Бритни Грайнер. Можно, конечно, создать величественную биографию Вадиму Красикову, который убил Зелимхана Хангошвили, бывшего полевого командира в Чечне, и приравнять его к Богдану Сташинскому, отравившему Бандеру. Но на красивый патриотический детектив этот кейс не тянет, к тому же Сташинский стал потом перебежчиком. Словом, второго Луиса Корвалана с его эйнштейновскими усами и фольклорными латиноамериканскими одеяниями российская пропаганда вряд ли получит.
Пожалуй, значение обмена самодостаточно — несмотря на то, что для многих участников списка это, по сути, насильственное выдворение с родины, где они хотели жить и заниматься гражданской или политической работой, у них теперь есть возможность физически выжить и воссоединиться с семьями.
Обмен — это еще и один из измерителей сегодняшнего масштаба конфликта тех же самых сторон, что противостояли друг другу во времена холодной войны. А количественные и качественные свойства этого обмена показывают, что сейчас состояние отношений безусловно хуже, чем тогда. Это все, что угодно, только не признак приближающейся оттепели, скорее, симптомы беспрецедентных заморозков с внезапными скачками температур.
Остаются и вопросы. Есть ли еще ресурсы договороспособности для того, чтобы продолжать такого рода обмены? Состоятся ли вторая и третья волны таких акций? Какими будут критерии отбора в обменный фонд? По какому «курсу» будет определяться ценность того или иного участника списка, в чем и как здесь проявляется политическая «рыночная» конъюнктура? Остались ли значимые для Кремля фигуры с «той» стороны?
Солженицын в «Бодался теленок с дубом» писал о высылке, которую он называл «несчастьем», так: «Смелости у них тогда не хватило: надо было ссылать меня в Сибирь. Покричали бы на Западе — успокоились бы: ведь не в тюрьме же сидит, не срывать из-за него разрядку и торговлю». Проблема в том, что теперь, в отличие от начала 1970-х, внутри страны на западные «крики» вообще никто не реагирует. А Западу и «кричать» нет смысла, потому что в нынешних обстоятельствах уже поздно спасать «разрядку и торговлю». Все это превратилось в недостижимую ретроутопию.
А от обмена до мирных переговоров и, например, возвращения к переговорам о контроле над ядерным оружием — миллион световых политических лет.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора