Памяти недавно почившего великого русского ученого-археолога Петра Петровича Толочко
Основанное на реальности повествование в трех новеллах о трагической судьбе двух русских людей, великоросса и малоросса, офицера и археолога, связанных с Чернобылем, в фантазийном контексте, навеянном произведениями двух выдающихся киевлян –
Михаила Булгакова и Якова Голосовкера
Bitwu bijachu, Битвы горячие,
horcu, železnu, скованные из железа,
něhdy serbscy wótcojo, воспевались нашими предками
wójnske spěwy spěwajo. в их военных песнях.
Štó nam pójda waše spěwy? Кто теперь споёт нам ваши песни?
—
Boha čorneho, Бога чёрного
stare kralestwo из древнего царства,
rapak nětko wobydli, ставшего обиталищем ворона,
stary moch so zeleni, старый алтарь стал просто камнем,
na skale, kiž wołtar běše поросшим зелёным мхом.
Гандрий Зейлер, из
стихотворения «Na sersku Łužicu»
(«О сербской Лужице»), 1827 г.
Эти две последние строфы стихотворения выдающегося деятеля сербско-лужицкого возрождения и просвещения Гандрия Зейлера (1804-1872) не вошли в слова гимна саксонских сорбов «Rjana Łužica» («Прекрасная Лужица»), созданного на основе первоначального текста и положенного на музыку Корлом Августом Коцором (1822-1904) в 1845 году, якобы из-за своей меланхоличности и аллюзий на славянское язычество, хотя именно они, как представляется, наиболее значимые, ведущие от укорененного сердечного чувства к памяти крови и предков или, если угодно, по-древнеславянски к родомыслию. Разумеется, их по достоинству бы оценил один из первых исследователей в области славянской археологии и франкоязычный классик, автор знаменитого шкатулочного романа «Рукопись, найденная в Сарагосе» граф Ян (Иван Осипович) Потоцкий (1761-1815), да и его судьба в веках загадочным образом переплетается со сходящимися и расходящимися линиями жизней наших героев, встретившихся в мае 1986 года в одной из палат госпиталя Киевского военного округа в столице УССР, о чем мы расскажем ниже.
филолог-классик Яков Эммануилович Голосовкер
Тем не менее, топонимика Поднепровья выше Киева сохранила память об этом русско-славянском боге, запечатленную в названиях городов Чернобыль и Чернигов, находящихся практически напротив друг друга по обеим сторонам Днепра, тогда как старинная белорусская народная песня говорит о его существовании следующим образом: «Быв на Руси Чёрный бог, | Перед ним стояв Туров рог; | Он на Киев поглядав – | Гомон ведьмам подавав» («Опыты в русской словесности», Вильно, 1839 год). Уже в четвертой песне того же цикла, называемой «Заклятием на душу», появляется и ворон, уже знакомый нам по последней строфе патриотического стихотворения Зейлера на верхнелужицком языке «Прекрасная Лужица»: «В тёмном лесу у Вислицы, | Посреди бора на Кислице, | Есть заклятый сухой сук, | На том суку сидит крук (прим. ворон). | Пан крук, пан крук, Чёрного бога старший внук!» (см. там же, русское переложение Валерия Аллина). Как видим, ворон здесь проводник души в мир иной, мир славянских предков, а за ним не преминет последовать и сам бог, о чем рассказывает донская казачья песня «Чёрный ворон, друг ты мой залетный»: «<…> В чужедальней стороне… | Он пришёл сюда с лопатой, | Милостливый человек. | Милостливый человек… | И зарыл в одну могилу |
Двести сорок человек. | Двести сорок человек… | И поставил крест он дубовый, | И на нём он написал: «Здесь лежат, лежат с Дону герои, | Слава Донским казакам! <…>».
Совершенно понятно, что ни один человек не сможет выкопать котлован для братской могилы на двести сорок человек и, стало быть, речь здесь идет о боге, в частности Чернобоге, ведь ворон его спутник и посланник, покровительствующем военному бранному ремеслу славян и охраняющем покой их предков, а особенно павших в бою воинов. Но что из себя представляет сам Чернобог, помимо уже отмеченных архаических черт его присутствия в общеславянском песенном фольклоре, и не связан ли он с примордиальной религией наших северных предков, – во всем этом мы и постараемся разобраться в своем повествовании о судьбах двух героев, великоросса и малоросса, наших современников, попытавшихся взглянуть в лицо Чернобогу и уяснить его сущность. Впрочем, последнее напрямую связано с темой сокрытия и отображения божественных ликов, затронутой нами в предыдущей повести в новеллах, посвященной графу Яну Потоцкому и столу царя Соломона, погребенному в катакомбах Толедо, безуспешными поисками которого занималось немало известных персон и который по существу являлся целью неоконченного романа вышеназванного писателя «Рукопись, найденная в Сарагосе».
В языческой реформе от 980 года святого великого равноапостольного князя Владимира до его принятия христианства, установившей по существу семибожие в качестве ступени перехода к государственному христианскому монотеизму православного греко-кафолического извода, Чернобог не упоминается: последнее отнюдь не означает того, что он прекратил свое существование как тот же пресловутый Перун – наоборот, являясь личностью древнего славяно-ведического единобожия, разворачивающегося в триаду и, как следствие, в тетраду, он сохранился, приспособился к новым историческим реалиям упоминаемый в только что разобранных нами произведениях славянского фольклора, всегда сопровождаемый своим северным фениксом – вороном, Дивом «Слова о полку Игореве», иногда принимающим и близкое к человеку обличье. Можно сказать, он растворился, но как тень от свечения или оборотная сторона света продолжает существовать под сенью христианского греко-кафолической ортодоксии, а раскрытие его, которое у нас впереди, способно поразить и изумить многих, в том числе христиан, иудеев, индуистов, буддистов и даже приверженцев так называемого славянского родноверия.
Новелла первая.
На далеких стезях у пределов ойкумены или незримая глава
из сочинения Якова Голосовкера, продолжившаяся в вечности
«Но почему-то две разрозненных главы романа и ещё отрывок какой-то другой главы безумец сохранил. Их нашли у него под матрасом с водными следами на бумаге: то были следы слёз»
Голосовкер, Яков. «Сожженный роман» (М. 1991; стр. 102)
На погруженной в лимб, а потому невидимой планете нашей Солнечной системы и вращающейся по эллиптической орбите, отчего здесь имеют место два времени года, а само время течет крайне медленно, но все же, в отличие от рая и от ада, оно существует, когда цветущий май сменяет собой плавно угасающий сентябрь, – и так происходит на ней от одного неспешного года к другому, который нам, землянам, мог бы показаться целой вечностью. Планета называется Хирам – Альфа и Омега или греческими заглавными буквами ΧΑΩ. Обитающие здесь души, некогда прошедшие жизнь в земном плотном мире, имеют внешний вид людей не больше 48-50 лет от роду, и им не отказано Божественным Провидением в той деятельности, которую они вели на земном плане, если оная представляется полезной для человеческой эволюции в горнем и дольнем мирах. Однако на души с планеты ΧΑΩ наложены и определенные ограничения: например, многие современники и собратья по научной или писательской деятельности в земной юдоли не могут здесь встретиться снова, к чему изо всех сил стремятся, даже умоляя об этом. Они чувствуют где-то рядом друг друга, поскольку, обладая разреженными тонкими телами, они быстро перемещаются в пространстве ΧΑΩ – обратно пропорционально медленно правящему здесь потоку времени.
Но души, каких земных людей, нашедшие приют мягкого упокоения и не порвавшие со своей прежней деятельностью, обитают в лимбе под сенью сменяющих друг друга благоприятных мая и сентября планеты Хирам – Альфа и Омега? Перечислять их можно долго, но следует назвать души наиболее ярких и известных людей, некогда пребывавших на земной поверхности, в том числе нескольких апостолов из семидесяти, под грузом обстоятельств, а не по злобе, вернувшихся обратно в иудаизм и формально усомнившихся в Божестве Сына Человеческого, константинопольского патриарха Нестория, классического философа и неоплатоника Прокла Диадоха, его последователя в позднем средневековье Георгия Гемиста Плифона, основоположника Общества Иисуса Игнатия Лойолы, чересчур доверившегося человеческим средствам достижения цели и пренебрегшего провиденциальным началом, великого автора «Математических начал натуральной философии» Исаака Ньютона, многие годы колебавшегося в своих воззрениях на христианство, начав с арианства и в конце концов исповедуя монархианство модалистского толка, великого физика Роберта Оппенгеймера, руководителя Манхэттенского проекта и создателя ядерного оружия, по существу, открывшего новую эпоху в существовании человечества, и мн. др. Из душ наших соотечественников стоит отметить принадлежавшие отцу Леониду и сыну Даниилу Андреевым, Александру Блоку, Андрею Белому, Константину Бальмонту, Владиславу Ходасевичу, Якову Голосовкеру, Михаилу Булгакову… Здесь же по неведомой нам причине оказалась и душа протоиерея отца Александра Меня, впрочем, продолжающая заниматься оставленной на Земле богословско-публицистической деятельностью. А поскольку душа на ΧΑΩ существует в создаваемой ей голограмме как в коконе, то отец Александр Мень видится в проекции своей души посреди раскаленных скал и песков Синайской пустыни в отблесках южного заката, жительствующим в пещере, куда помещена его келья, наполненная библейскими свитками и средневековыми инкунабулами. Подобно Иисусу Навину, он желает войти в Землю Обетованную, но нечто препятствует ему сделать это. Всякий раз, намереваясь навек покинуть свою келью, неизменно существующую в знойном вечернем пейзаже, он возвращается назад к своим свиткам и манускриптам и, не испытывая никакой жажды, продолжает их внимательно перечитывать их и размышлять порой вслух, но всегда по-древнееврейски над только что воспринятым. В Землю Обетованную его не пускает тяга к познанию, ведь, в очередной раз вернувшись, он обретает новую когда-то утраченную инкунабулу и, поедая глазами артефакт, старается ее одолеть от корки до корки. Вероятно, еще в земном существовании libido sciendi превзошло в нем веру, продолжая его преследовать уже в потустороннем пределе. Со своей стороны, душа подмастерья Якова Голосовкера с момента своего прибытия на ΧΑΩ пытается встретить душу мастера Михаила Булгакова, обитающую вместе с душой Елены Нюренберг в уютном одноэтажном особняке с колоннами, исполненном в классическом стиле русской усадебной архитектуры начала XIX столетия и возвышающемся на пологом берегу живописного озера Адбала в глубине разросшихся ив преклонного века. Из особняка почти всегда доносились мелодии и арии бессмертной оперы «Волшебная флейта» Вольфганга Амадея Моцарта, столь любимой мастером Михаилом Булгаковым еще при жизни. Чтобы встретить обожаемую пару, душе подмастерья Якова Голосовкера приходилось обходить озеро, она видела издалека силуэты Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны, но, оказавшись снаружи дома у колонн, внутри его все замирало, а след присутствия великой пары скромно отражался в последних минорных нотах пьесы для клавесина – и воцарялось безмолвие, усиливаемое туманной свежестью, тянувшейся с песчаного озерного пляжа. В который раз прибыв на порог булгаковского особняка в лимбе планеты их упокоения, он обнаруживал одну и ту же записку, лежавшую рядом с крупным черным котом, неизменно потягивавшимся, но сверлящим душу Голосовкера каким-то леденящим пронзительным взором. «Бегемота трудно не узнать, хоть он и рыцарь», – мелькала мысль в душе Голосовкера; после чего в очередной раз прочитывалась та же выведенная женским каллиграфическим почерком записка на дорогой бумаге с водяными знаками в виде двуглавых орлов: «Уехали на премьеру «Сна в летнюю ночь», которую дает сам Вильям Шекспир. Просим извинить. М. М. и Е. Н.». Популярность этого произведения великого английского драматурга, по-видимому, объяснялось тем, что лето на ΧΑΩ никогда не бывает, в инициалы почему-то всякий раз расшифровывались как мастер-масон и Елена Нюренберг, что соответствовало действительности… И так по кругу: душа подмастерья Якова не могла встретиться с душой мастера Михаила, задаваясь вопросом, сколько ей еще ходить в подмастерьях под суровым блеском глаз Бегемота на погруженной в лимб планете Хирам – Альфа и Омега.
Однако еще до вселения сюда души протоиерея Александра Меня настал день в земной истории, своей катастрофичностью и отраженным от Земли светом сумевший повлиять на поток замедленного времени на ΧΑΩ, хаотично смешав его в нескольких местах – так стала не просто возможной, но неизбежной встреча душ мастера Михаила Булгакова и подмастерья Якова Голосовкера. Парадокс заключается в том, что свое земное бытие Голосовкер и Булгаков провели рядом друг с другом: оба родились в Киеве и учились в Императорском Киевском университете святого Владимира в одни и те же годы, а позднее переехали в Москву, где опять же жили в столице неподалеку; один киевлянин врач, а второй – сын известного киевского лекаря. Несмотря на всю свою географическую близость их пути никогда не пересекались на земном плане и с рукописями друг друга они не могли познакомиться по чисто объективным причинам – и тем удивительнее находить поразительные параллели в ранней редакции «Сожженного романа» Якова Голосовкера с «Мастером и Маргаритой» Михаила Булгакова. Создается даже впечатление, что сюжет ими взят из одного источника, уж никак не являющегося литературным, что, впрочем, доказано исследователями, в том числе Мариэттой Чудаковой: скорее, он духовного мистического характера и связан с посвятительными легендами русских франкмасонов, тамплиеров и розенкрейцеров, которые мог знать от своего отца, русского богослова и историка церкви, Михаил Булгаков, а Яков Голосовкер, будучи учеником киевского профессора греческой словесности Адольфа Сонни (1861-1922). Вероятно, источник этот устный и тяготеющий к степени Князя Розового Креста Древнего и принятого шотландского устава франкмасонства, либо пришедший обоим выдающимся русским писателям непосредственно тонкого плана. Его литературно-художественное воплощение и определило одного мастером, а второго подмастерьем…
Чернобыль. Руины старинного замка
Это случилось 26 апреля 1986 года, когда электромагнитный импульс ядерного взрыва четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС, пройдя пространства, достиг планеты Хирам – Альфа и Омега, не просто нарушив размеренное течение ее времени, но на несколько мгновений остановив его, вследствие чего души увидели друг друга в негативном свечении, и на какое-то не столь продолжительное время стали возможны нечаянные непредписанные встречи тех из них, которые были знакомы по земной жизни. Ну а душе Якова Голосовкера представилась наконец оказия узнать душу своего земляка и университетского однокашника Михаила Булгакова. Уже по обыкновению обогнув озеро, она увидела статную фигуру души Михаила Булгакова, стоявшую на берегу у ласкавшей золотистый песок отсвечивающей ультрамарином воды.
– Здравствуйте, Михаил Афанасьевич, как же приятно мне вас наконец встретить! – обратилась душа Голосовкера к душе Булгакова.
– Мое почтение, Яков Эммануилович. Наслышан о вас давно, но встретиться в прошлой жизни нам так и не удалось. Но, как видно, катастрофическое событие, произошедшее недалеко от нашего родного города, внесло непредвиденную заминку в предписания Провидения, когда свет в результате мощного гравитационного эффекта создал черное солнце с седым контуром, и в этой божественной тени на время смешались события прошлого, настоящего и будущего, происходящие за пределами божественного пространства и Царства Божия. А теперь взгляните на малую точку в небе, которую представляет собой земля: я и отсюда чувствую, как кровоточит образовавшаяся ядерная язва рядом с нашим родным Киевом, выбрасывая в атмосферу и дальше огромные сгустки энергии. Это и есть причина нашей встречи в вечности на планете упокоения ΧΑΩ. Но коль мы увиделись, то отныне уже будем общаться: в подобных случаях Святая Троица уже не подвергает души закону обратной силы, разве что слишком и смертно согрешившие в земном уделе. Стало быть, впредь нам вместе здесь коротать соловьиные вечера цветущего мая, переходящие в малиновые сумерки плавно увядающего сентября.
Они еще долго вместе вглядывались в точку, называемую Землей и окруженную странной розоватой дымкой, вспоминая Киев, университет, Подол, Москву с Тверской и Патриаршими прудами, удивляясь тому, почему они все же не встретились на той точке и в одной из ее частей, именуемой Россией, а затем Советским Союзом. Медленно, но верно вечерело, обещая великолепный концерт музыки барокко, сдобренный игристым вином аи из автохтонного винограда Митра, посадки которого простирались за особняком душ Михаила Булгакова и Елены Нюренберг. Но прежде чем пригласить к ужину и концерту душу своего новоиспеченного друга Якова Голосовкера, душа Михаила Булгакова решила исполнить древний ритуал, интуитивно почувствовав пылкое желание души собрата-писателя.
– Бонифаччо, – скомандовала душа Михаила Булгакова развалившемуся у парадной двери кошачьему существу, напоминавшему Бегемота и уверенно принятому за него душой Голосовкера, – ступай, позови Елену Сергеевну и скажи, чтобы она прихватила с собой наугольник, уровень, молоток и шпагу – символ пламенеющего меча!
Крупное кошачье существо недовольно и лениво замурлыкало и вяло потянулось внутрь дома, где уже вовсю шли приготовления к концерту считающейся на Земле старинной музыки, но очень популярной среди душ, населяющих погруженную в лимб планету ΧΑΩ.
– А я уж грешным делом, Михаил Афанасьевич, подумал, что оный и есть Бегемот из вашего романа.
– Да что вы, Яков Эммануилович, тот все же был рыцарем, превратившимся в кота благодаря колдовским чарам, каковые испытал на себе и герой вашего любимого античного романа «Золотой осел» Апулея, ну а сей просто кот ученый с пушкинского Лукоморья; скажу вам, премного интеллектуальная тварь, иногда даже пытающаяся вступать в споры с гостями и обитателями нашего скромного жилища. Представляете, этот бедолага тоскует по цепи, которая, разумеется, должна быть из чистого алхимического золота. Наш частый гость Парацельс взялся решить данную задачу, но, сами понимаете, необходимо время, пусть его и весьма предостаточно на нашей планете ΧΑΩ. Как тут не пойти навстречу четвероногому существу, являвшемуся сподвижником самого обожествленного арийского царя Рамы на Лукоморье или в Ворукаше, располагавшейся на беломорском побережье. Кстати, Раму Пушкин вывел в образе морского дядьки. Да и на будущее, Яков Эммануилович: кот охоч до белого игристого вина. Тут как-то на одном из собраний он перебрал его и пристал к брату Альберту Эйнштейну, раскритиковав его теорию относительности: потом великий физик еще долго не мог прийти в себя, смеясь от того, как кот крыл его формулами и алгоритмами; несмотря на протесты с его стороны четвероногого пьяницу отнесли восвояси и положили проспаться между колонн. И не поддавайтесь на его уговоры, дескать, он имеет право, поелику знал лично бога Митру, в честь которого носит название виноград красного и белого сортов нашей планеты и пр. Этот хитрец пойдет на любые уловки ради вина аи.
Елена Сергеевна (ур. Нюренберг) и Михаил Булгаков
«Вот уж, поистине, нечаянная встреча в лимбе упокоения с четой Булгаковых в сообществе древнего хатуль мадана, ученого кота по-еврейски, на фоне разразившейся на родине трагедии, собственно, и послужившей причиной этой встречи. Ой вей…», – как-то отрешенно подумала душа подмастерья Якова Голосовкера, повинуясь ритуалу, совершаемому душой мастера Михаила Булгакова…
Душа мастера Михаила Булгакова резким движением руки подняла лежавшую во исполнение ритуала между колонн душу подмастерья Якова Голосовкера, образовав с ней пять точек братства: рука к руке, стопа к стопе, щека к щеке, колено к колену и рука через спину. В это мгновение в душе подмастерья произошло воскресение мастера, когда на вопрос о слове мастера, оставаясь в положении «пяти точек братства» с душой наставника, она уверенно ответила «M. B. N.» или «Макбенак», что значит «плоть отделяется от костей», уместно добавив, что «Мака» при земной жизни было любимым дружеским прозвищем Михаила Булгакова. После чего души участников старинного франкмасонского ритуала, отвечая на приглашение души Елены Сергеевны, хозяйки, как она сама говорила, дворца царственного или королевского искусства, устремились в дом, на классическом треугольном фронтоне которого большими вызолоченными латинскими и греческими письменами красовалась двуязычная надпись: ORDO AB CHAO – ΚΟΣΜΟΣ ΑΠΟ ΤΟ ΧΑΟΣ.
Они вошли уже в разгар светского раута, когда званые гости и обитатели дворца царственного искусства уже довольно употребили местного белого игристого вина аи в ожидании хозяев. В белой отделанной мрамором зале с середины потолка свешивалось огромное паникадило с множеством натуральных восковых свечей: повсюду царил смешанный запах расплавляемого воска с резко благоухающим вином аи. На недоумевающее выражение души Голосовкера по поводу паникадила и опасности натурального горения в наше время лаконично ответила душа Булгакова: «Вы не переживайте, Яков Эммануилович, этот огонь не обжигает и подобен благодатному пламени, сходящему в Великую субботу в Храме Воскресения Христова на Гробе Господнем в Иерусалиме, но там огонь не обжигает лишь первые мгновения и, приняв земное естество, становится затем обычным горением. Я немногим ранее вас пребываю на ΧΑΩ, а потому смею вас заверить, что огонь нашего прибежища упокоения практически безопасен, вот почему у нас крайне редки пожары и непредвиденные возгорания».
За дирижерским пюпитром оркестра, разместившегося в левой стороне залы и игравшего вальсы, мазурки и полонезы, сменяли друг друга Вольфганг Амадей Моцарт и Антонио Сальери: как здесь, так и в земной юдоли, между двумя коллегами и приятелями не существовало никаких ссор и противоречий, и они с иронией относились к сплетне, что второй стал причиной смерти первого; тем не менее, обоим было даже лестно, что подобным образом их обессмертил Александр Пушкин, развернув свою непревзойденную драматургию гения и злодейства. К слову, существо Бонифаччо, желая побыстрее получить свою долю вина аи, прошмыгнуло в залу еще до того, как здесь оказались души четы Булгаковых и Голосовкера, и к моменту прихода их оно уже, не обращая внимания на внешние раздражители, откровенно ластилось к ногам эфирного тела души Георгия Гурджиева, что-то бурно обсуждавшей с душой Альберта Эйнштейна.
Вскоре завершилась слегка затянувшаяся первая часть раута, и души гостей и обитателей дворца вежливо попросили рассредоточиться по периметру торжественной залы, тогда как прислуживающие души стали бодро собирать деревянный складной помост в центре зала, через некоторое время превратившийся в полноценную театральную сцену, украшенную, как отметила про себя душа Якова Голосовкера, розенкрейцерскими декорациями начала XVII столетия. Миновали еще долгих пятнадцать минут планеты ΧΑΩ и началась опера Клаудио Монтеверди «Орфей» в постановке души режиссера Сергей Эйзенштейна: в потустороннем месте упокоения душа великого русского советского кинематографиста явно сторонилась кинематографа, возлюбив оперы духовной античной и христианской направленности; пронизывающий пафос «Орфея» в версии Монтеверди в версии души Сергея Эйзенштейна, бесспорно, отражал совместную работу режиссера с выдающимся русским композитором Сергеем Прокофьевым в кинополотне «Александр Невский» в прежнем земном существовании. К опере подали заливное из рыбы здешнего озера, напоминающей кавказскую ручьевую форель, и тихое нарядное красное вино, название которого «Бычья кровь – воскресающий Митра» было дано мастером Михаилом Булгаковым (по легкой изысканности вино походило на французские купажи из винограда пино-нуар). Сочетание декораций XVII века с монументальной режиссурой души Эйзенштейна произвело неизгладимое впечатление на души гостей, обитателей и прислуги дворца королевского искусства. Сидевшая с душами наших героев душа композитора Арнольда Шёнберга во время арии Орфея в исполнении души Тито Скипо посетовала на то, что отказалась от предложения души Сергея Эйзенштейна о создании авангардного музыкального прочтения знаменитой ренессансной оперы, изъявив наконец желание заняться этим. Уже в пристанище упокоения она никак не могла примириться с находившейся в зале душой Томаса Манна, в земной жизни выведшего гениального австрийско-американского композитора в образе главного героя своего романа «Доктор Фаустус». Душа Якова Голосовкера четко отметила в зале (а ранее и на планете) отсутствие душ деятелей восточного, в том числе арабо-мусульманского мира: все души принадлежали на земле людям, представлявшим иудео-христианскую цивилизацию: «Вероятно, для лиц из восточных народов и племен, исповедующих ислам и другие религии, есть свои места упокоения», – сразу же подумалось душе, только что прошедшей обряд посвящения в мастера.
Доминик Пьер де ля Флиз (1787-1861). Чернобыль в XIX столетии
Прослушав оперу, веселье не склеилось: живительный хмель вина «Бычья кровь – воскресающий Митра» скорее придало душам сосредоточенности, особенно тем из них, которые в земной жизни были связаны с Россией, и уже известная нам компания, подчеркнуто сурово предваряемая Бонифаччо, приросшая душами русско-польского магната с Украины и писателя графа Ивана Потоцкого, вышеупомянутых Роберта Оппенгеймера, Томаса Манна и Арнольда Шёнберга (последние две взялась замирить душа Елены Сергеевны Нюренберг), вышла на берег озера и установила на штатив у самой кромки воды телескоп средней силы увеличения, чтобы хоть что-то разглядеть в сотрясенной в сей день точке Солнечной системы, откуда пришли для упокоения на ΧΑΩ их души. К слову, души, обитавшие на планете, могли общаться между собой на особом небесном языке эмоэль, содержащим енохианские и санскритские корни, но и знания, полученные на земле, им оставлялись, а потому все говорили по-немецки, по-французски, по-английски, а души земляков (четы Булгаковых, Голосовкера, Потоцкого и Бонифаччо) еще и по-русски.
– Наш фольварк Пиков на Подолии некогда принадлежал русскому шляхтичу Филону Кмите-Чернобыльскому, – вглядываясь посредством телескопа в ту точку, подернутую синевато-розоватой туманностью, где должна находиться земля, начинала свой рассказ душа графа Ивана Потоцкого, – сделавшему измену и предательство основным принципом своей жизни. Предавал он главным образом своих, русских – что московитов, что литвинов, что русинов. Память о Филоне Кмите-Чернобыльском глубоко запечатлелась в малорусских сказках и мифотворчестве. Среди крепостных хохлов моего отца при фольварках Пикова и Уладовки бытовало предание, что Кмите-Чернобыльскому удалось обмануть даже ангела, пришедшего забрать его не угомонившуюся и порочную душу, и с тех пор она неприкаянной бродит по Полесью в окрестностях Чернобыля и губит путников, внушая им неверное направление движения, тем самым заставляя заблудиться, а затем водит их по кругу, пока они не сойдут с ума или не умрут от истощения. Вот и глагол русского языка «филонить», обозначающий обманывать, провести кого-то или прикинуться, обязан своим существованием этому негодяю, пытавшемуся обвести вокруг пальца даже самого лукавого, с которым, вероятно, у него был контракт. Филон Кмита умер нестарым, но уже настолько изолгавшимся, что жить жизнью заможного шляхтича больше не мог. Пиковские мужики мне рассказывали, как его отпели по русскому греко-православному обряду и похоронили, а на девятый день пошли на кладбище помянуть и нашли разворошенной могилу, проверили гроб – он оказался пустым. Священник приказал молчать всем, чтобы не навлечь на себя гнев благочинного или епископа, – все на том и порешили, закопав гроб как ни в чем не бывало и отслужив по покойнику сорокоусты. Однако память об этом передалась в века, и даже мой отец, видавший виды польский аристократ и заядлый охотник граф Осип Потоцкий опасался местных слухов и россказней о прежнем владельце пиковского замка Филоне Кмите-Чернобыльском. К слову, его дух нас не донимал, поскольку, как говорили, удалился в пределы своей другой вотчины на Чернобыльщину, где, возможно, бродит и поныне. И мне представляется, что трагическое событие, сегодня произошедшее в Чернобыле, о котором мы все говорили на рауте и перед оперой, косвенно связано и с этим скитающимся фантомом, уж больно напоминающем Агасфера или Вечного Жида, разве что моложе его на полторы тысячи лет, хотя последний по сравнению с нашим вполне безобиден. А вообще там на Чернобыльщине есть славянское место силы, связанное с источником шаровых молний неподалеку от Припяти и святилищем древнего бога, подобные которому я обнаруживал в земле полабских славян и лужицких сербов, когда занимался археологией венедов в Нижней и Верхней Саксонии в 90-е гг. XVIII-го столетия. Первоначально я хотел включить образ Кмиты-Чернобыльского в свой роман «Рукопись, найденная в Сарагосе», но самого этого желания, как мне представляется, хватило, чтобы подлинник моего романа исчез на почти два столетия из поля зрения читателей и исследователей. Впрочем, быть может, я слишком преувеличиваю роль вельможного русского изменника Кмиты-Чернобыльского в своих превратностях с теми же моими соотечественниками – польскими аристократами, ксендзами и шляхтичами. Как знать, как знать… Вообще Кмита, на мой взгляд, это кочующий по земле гений разрушения, но уж как-то слишком он облюбовал, господа, нашу с вами малую родину, сделав ее как бы средоточием морального и телесного тления, опустошения и испепеления – одним словом, Руины, постигшей Украину более чем на четверть столетия во второй половине XVII века, которая, наверное, и повторится вследствие сегодняшнего катаклизма в Чернобыле. – Завершила душа графа Ивана Потоцкого, пристально всматриваясь в глаза души Михаила Булгакова, ответившей:
– Меня с гимназических киевских лет терзала загадка одной строки украинского гимна УНР на слова Павла Чубинского: «України слава стане поміж народами»; хотя, говорят, первоначальные слова суть: «України слава стане по-над народами». Почему-то я панически опасался обоих вариантов сей строки и при первой возможности уехал в Москву. И теперь благодаря вам я вижу, господин граф, что за оной строкой вырисовывается образ все того же изменника и подлинного протагониста Руины Филона Кмиты-Чернобыльского – и ведь как все логично получается стать посредством великого предательства сначала «поміж народами», а после и по-над народами: даже немецкий национал-социализм не сумел бы достичь такой вершины негодяйства, поскольку оставался верен изначально принятым своим постулатам. Иуда один совершил предательство в отношении Сына Божия Иешуа Га-Ноцри (и нет смысла в этом винить все еврейство, как делают это наши полуграмотные антисемиты), а тут народ, ослепленный бессовестным русским шляхтичем, занимавшемся чернокнижием, благодаря нижайшему предательству и забвению собственного имени становится «по-над народами», одним словом, по ту сторону добра и зла. Вот он, где корень самой Руины, а одновременно культа смерти украинства. Интересно, как бы отнесся к оному снедаемый сифилисом Фридрих Ницше, когда оно – венерический недуг части русского народа, зараженного в дешевом берлинском или венском борделе. Но мало кто из читателей понял образ главного героя из моего романа «Белая гвардия» врача-венеролога Алексея Турбина! Но недуг сей, увы, в веках и подхвачен был благодаря чернобыльскому колдуну…
При этих словах души Арнольда Шёнберга (пресловутого доктора Фаустуса) и Томаса Манна неприветливо переглянулись друг с другом, а душа Булгакова продолжила:
– Друзья мои, сегодня Лазарева Суббота, когда Сын Божий Иешуа Га-Ноцри воскресил Лазаря Четверодневного, и сегодня же Он попустил выйти из-под чернобыльского камня, служившего некогда у славянского племени алтарем Чернобога, шаровую молнию, вызвавшую взрыв четвертого энергоблока Чернобыльской атомной электростанции. Отныне все изменится на нашей земле и, вероятно, это начало конца великого государства, известного нам как СССР, в котором нам довелось жить с Яковом Эммануиловичем и Еленой Сергеевной. Что ж, в обители упокоения и в стенах дворца царственного искусства нам предоставлено время для осмысления событий, уже потрясших или которые еще только потрясут землю, изменив или исправив ход ее истории. Со своей гимназической поры мы знали с Яковом Эммануиловичем, что, согласно народным поверьям киевского Полесья, этот черный камень, находящийся на расстоянии 3 333 метров от Припяти в чаще хвойного леса, сдвинут и, стало быть, раскрыт кладезь бездны, и скоро мы не узнаем жизнь, оставленную нами на земле, а Киев и Украина, сделавшаяся благодаря большевистским вождям самой богатой республикой Советского Союза и возгордившейся уже при нашей памяти, очевидно, разделят прискорбную участь Новой Руины…
На этом все души замерли и лишь душа Роберта Оппенгеймера, выйдя из оцепенения, уверенно и мерно процитировала знаменитые слова из Бхагавадгиты:
śhrī-bhagavān uvācha
kālo’smi loka-kṣhaya-kṛit pravṛiddho
lokān samāhartum iha pravṛittaḥ
ṛite’pi tvāṁ na bhaviṣhyanti sarve
ye ’vasthitāḥ pratyanīkeṣhu yodhāḥ
Я Время, продвигаясь миры разрушаю,
для их погибели здесь возрастая;
И без тебя погибнут все воины,
стоящие друг против друга в обеих ратях <…>
(лит. перевод Б. Л. Смирнова)
Артур Эдвард Уэйт в розенкрейцерском облачении