О любимом, но уже не существующем месте «Каретный двор» на Поварской, где убили Деда Хасана, и о том, что обычные московские москвичи ничем не отличаются от петербуржцев.
Я родился…
В Ленинграде. И районов моего детства два.
Первый — где я родился, это Петроградская сторона: булочная у Сытного рынка, мраморная лестница детской поликлиники в особняке Белозерского, скверик у летнего домика Петра, Нева, парк Ленина и пугающий памятник «Стерегущему». Там я гуляю с бабушкой за руку, ярко светит солнце, и бахает пушка Петропавловской крепости.
Второй — где я пошел в школу, это Веселый поселок: новостройки, темные берега Оккервиля, лесополоса. Там я сбегаю из дома, чтобы жечь с пацанами костер, кидаю с балкона десятого этажа пакет с водой и качусь с ледяной горки по склону мусоромогильника.
Трудно объяснить, в чем прелесть этого второго, но она есть.
Пару раз в жизни возникал соблазн переехать в Москву…
Но я с ним справлялся. Москва прекрасна, я ее очень люблю, у меня в Москве много хороших друзей, у меня всегда в картхолдере московская «Тройка», — но, думаю, я слишком привязан к Питеру.
Мои любимые московские места…
Самый главный и, увы, больше не актуальный — это «Каретный двор» на Поварской рядом с ЦДЛ. Где убили Деда Хасана. Зимой в отдельном зальчике там можно было курить, а летом на террасе — сидеть до утра и встречать рассвет. Все были свои, персонал относился с пониманием. Несколько раз я приезжал в Москву, только чтобы пару дней просидеть в «Каретном» — выпить бессчетный ряд бутылок «Царской», перевидать всех дорогих друзей и заодно решить все рабочие вопросы. Года три назад сменился владелец, старой команды не стало, новая метла вымела все по-новому, ну и все.
С нежностью вспоминаю летние книжные фестивали во внутреннем дворике ЦДХ — не было еще четырнадцатого года, и все общались друг с другом как ни в чем не бывало. Есть еще несколько точек, связанных с воспоминаниями о юных красавицах, но про них я ничего не скажу.
Сегодня я чаще всего оказываюсь в «Проливе» на Никитском. Составить два столика, завернуться в плед — и все, можно сидеть и радоваться жизни.
Боюсь, я вынужден признаться, что мне нравится та Москва, которая хоть чем-то похожа на тихий питерский центр. Человекоразмерная застройка, полусонные улочки, зелень, коты и бабушки с авоськами. Немного Хамовники, в чем-то Гоголевский бульвар и пространство от него в сторону Смоленской, сетка дворов и улочек между Тверской и Большой Никитской, вот как-то так.
Циклопическая сверкающая неоновая Москва, Москва двенадцатиполосных путепроводов, лужковско-церетелевская Москва, Москва архитектурной вампуки — в такой Москве мне неуютно. Можно, пожалуй, с восторгом и ужасом поглядеть на нее из окна такси, как из иллюминатора батискафа, но оказаться снаружи — боже упаси.
Москвичи отличаются от петербуржцев…
На самом деле обычные московские москвичи не отличаются в общем ничем. Иногда они, может быть, чуть больше вовлечены в какие-то расклады на условном «верху», но, что особенно удивительно, зачастую они также небогаты, как и мы. Такие же адекватные, интеллигентные и меланхоличные.
Отличаются, бывает, те москвичи, которые стали москвичами во взрослом состоянии. Иногда кажется, что вместе с московской пропиской они получают инъекцию гормона, отвечающего за производство высокомерия. Устраивали бы для них какие-нибудь курсы реабилитации, что ли. Впрочем, мы и с ними научились, так сказать, делать поправку на ветер.
Я бы изменил в Москве…
Самая большая мука в Москве — это бесконечные подземные переходы. Люди — не муравьи, чтобы ползать в темноте под землей, а в городе главное — это пешеходы и котики, а не автомобили и развязки.
После ухода из издательского дома «Городец»…
Мы с небольшой, но сплоченной командой супергероев строим сейчас с нуля новое небольшое издательство. Надеюсь, скоро будет чем похвастаться.
Фото: Сергей Семкин