Недавняя поездка президента России Владимира Путина в китайский Харбин пробудила в моей памяти старые, полустертые воспоминания и натолкнула на размышления о том, какие удивительные и неожиданные повороты совершает иногда история. Впервые я попал в «город сирени» в начале 1990-х гг. в составе небольшой академической делегации. Харбин уже тогда производил сильное впечатление своими размерами, размахом строительства и смелостью архитектурных решений. Но в ходе первой поездки у меня сложилось твердое убеждение, что город стремится как можно скорее освободиться от последних — уже и так немногочисленных — остатков своего русского наследия как одного из символов европейского колониализма «столетия национального унижения».
Город, который был основан в 1898 г. на берегу реки Сунгари как небольшая станция для обслуживания Китайско-Восточной железной дороги, первые двадцать лет своего существования имел особый экстерриториальный статус и фактически был выведен из-под юрисдикции Цинской империи и последовавшей за империей Китайской республики. Долгое время не самые приятные реминисценции об этих десятилетиях ограниченного суверенитета оставались слишком живыми в памяти местных китайцев, что мы с российской стороны должны были понять и принять.
Однако за тридцать с лишним лет отношение к российскому наследию в Харбине, кажется, полностью изменилось. В наши дни живых свидетелей былой славы «русского Харбина» уже не осталось, но следы российского присутствия в городе высоко ценятся и бережно сохраняются. Центральный Софийский собор, который я когда-то видел почти полностью заброшенным и скрытым более поздней городской застройкой, теперь тщательно отреставрирован и выступает как одна из главных архитектурных достопримечательностей города. Надо отдать должное харбинским муниципальным властям: они даже снесли окружающие собор кварталы, чтобы воссоздать соборную площадь в ее первоначальном виде. Попутно добавим, что от Софийского собора не так далеко до центрального городского парка отдыха имени И. Сталина — одного из сохраняющихся символов китайско-советской дружбы 1950-х гг.
На знаменитом железнодорожном вокзале Харбина, где в октябре 1909 г. корейский националист Ан Чжун Гын убил первого премьер-министра Японии Ито Хиробуми, появился новый великолепный терминал в стиле модерн, созданный по образцу оригинального русского вокзала 1899 г. Сегодня у Харбина есть все основания без ложной скромности позиционировать себя как самого «русского» из китайских мегаполисов и выступать в роли ведущего национального центра Китая по экономическому, культурному, образовательному и гуманитарному взаимодействию со своим северным соседом.
Как известно, в китайской философии великодушие (жэнь) выступает как одна из пяти главных добродетелей благородного мужа. Но великодушие невозможно без обладания внутренней силой и уверенностью в себе. При всех проблемах и вызовах, с которыми сталкивается современный Харбин, этот город сегодня гораздо более уверен в своих силах и в своем будущем, чем это было тридцать лет назад. И потому он может позволить себе принять свое прошлое без идеологических догм и политических предрассудков и искать в этом прошлом основания для гордости, а не для бесконечной национальной виктимизации, столь свойственной для многих политических культур современности.
Вспоминая Вторую мировую в Азии
Андрей Кортунов, Чжао Хуашэн:
Мир в 2035 году: вниз по лестнице, ведущей вверх?
Одним из пунктов повестки дня Владимира Путина в Харбине стало возложение цветов к мемориалу двенадцати тысячам советских солдат и офицеров, погибших во время Второй мировой войны в ходе операции по освобождению Маньчжурии от японской оккупации. Российский лидер особо отметил бережное отношение китайских властей к сохранению памяти об общих страницах воинской славы и боевого братства. Это стало важным и своевременным напоминанием о постоянно удаляющемся от нас прошлом, напоминанием, адресованном не только китайским хозяевам, но также и россиянам.
Надо признать, что в России, как, впрочем, и во многих других странах, Вторая мировая война часто воспринимается как преимущественно «европейский» конфликт. Если спросить среднестатистического россиянина о том, когда началось самое кровавое и самое разрушительное военное столкновение XX века, он, скорее всего, почти не задумываясь, ответит, что это произошло 22 июня 1941 г., когда Гитлер напал на Советский Союз. Немного поразмыслив, россиянин, вероятно, уточнит, что Вторая мировая война на самом деле была развязана двумя годами ранее, 1 сентября 1939 г., когда нацистская Германия вторглась в Польшу. Конечно, если взглянуть на историю прошлого столетия с азиатской точки зрения, то хронология Второй мировой войны выглядит совсем иначе: Япония начала широкомасштабное вторжение в Китай 7 июля 1937 г., а первые японские нападения на Китай, раздираемый затяжной гражданской войной, вообще относятся к 1931 г. Да и закончилась Вторя мировая в Азии не 9 мая 1945 г., а только четыре месяца спустя — 2 сентября. Таким образом, в Азии война длилась на восемь лет дольше, чем в Европе.
Кроме того, когда мы подчеркиваем масштабы человеческих жертв и материальных разрушений, связанных со Второй мировой войной, мы в первую очередь также вспоминаем о европейских странах. Однако по общей численности потерь человеческих жизней Китай (до 20 миллионов погибших) уступает только Советскому Союзу (до 27 миллионов) и намного превосходит все европейские страны, включая Германию (до 8,4 миллиона), Польшу (6 миллионов), а также и Японию (до 3 миллионов). Стоит отметить, что столь значительные потери как Советского Союза, так и Китая были вызваны, прежде всего, чрезвычайно высоким уровнем гибели мирного населения в результате беспрецедентной жестокости захватчиков, которую они продемонстрировали именно в наших двух странах.
Массовые военные преступления, совершенные японским милитаризмом в Китае, были ничуть не менее ужасающими, чем преступления, совершенные немецкими нацистами на территории СССР. В Европе, наверное, каждый или почти каждый хотя бы немного знает об Освенциме или о Бухенвальде, но далеко не каждый что-то слышал о Нанкинской резне или о химических и биологических атаках на гражданское население, осуществлявшихся военно-воздушными силами Императорской армии Японии. Еще менее знакомы в Европе с печально известным в Азии японским «отрядом 731», который действовал в пригороде Харбина и был ответственен за жесточайшие убийства тысяч мирных жителей, около 30% из которых были местными русскими, проживавшими в городе во время войны.
Однако, в конечном счете, с точки зрения современной политики вопрос состоит не только и не столько в общественных восприятиях, стереотипах и заблуждениях о Второй мировой войне, до сих пор бытующих в России или в каких-то других странах. Важнее иметь в виду, что Вторая мировая война закончилась в Европе и в Азии очень по-разному. В Европе Германию вынудили не только капитулировать, но и пройти через очень глубокий и болезненный процесс денацификации. Кроме того, после окончания Второй мировой войны на протяжении более четырех десятилетий этой стране пришлось существовать в разделенном виде; надолго разделенным оказался и столичный Берлин, который только в начале нынешнего столетия стал вновь приобретать вид полноценной европейской столицы. В Азии Япония не подвергалась подобной «перезагрузке» в полной мере — она не была разделена на несколько зон долговременной оккупации, а тем более — на несколько государств.
В отличие от Германии, союзники не брали на себя функции прямого контроля над японской гражданской администрацией, не требовали отмены или пересмотра действовавшей в стране Конституции Мэйдзи, и послевоенная смена политических элит в Японии была, пожалуй, более ограниченной и избирательной, чем в Германии. Несмотря на все извинения за военные преступления, которые были принесены высокопоставленными японскими правительственными чиновниками, общее отношение в Японии ко Второй мировой войне остается более сложным и противоречивым, чем в Германии. Насколько можно судить, по крайней мере у части японского населения сохранилось стойкое ощущение, что в этой войне их страна была скорее жертвой, чем агрессором.
В какой-то степени это ощущение оправдано, ведь Япония — единственная страна в мире, против которой ближе к концу Второй мировой войны применили ядерное оружие. До сих пор историки спорят о том, в какой степени такое использование было необходимым и целесообразным. Наверное, у японцев могут быть и другие — обоснованные и не очень обоснованные — претензии к странам-победительницам. Однако, когда высокопоставленные члены японского правительства посещают храм Ясукуни, который чтит память всех японцев, погибших на войне, включая осужденных военных преступников, то невольно возникают некоторые сомнения в глубине раскаяния нынешней политической элиты страны за действия своих предшественников в не столь уж давнем историческом прошлом. Очевидная легкость, с какой кабинет Фумио Кисиды смог осуществить принципиальный сдвиг в национальной стратегии обороны в конце 2022 г., итогом которого должно стать превращение Японии в течение пяти лет в страну с третьим по размерам оборонным бюджетом в мире (после США и КНР), говорит о том, что японское общество сегодня вполне готово к пересмотру некоторых из основных принципов внешней политики страны, сложившихся после Второй мировой войны.
Холодная война — азиатский стиль
Холодная война в Азии была, пожалуй, более бескомпромиссной и куда более жестокой, чем в Европе. Да, в Европе Советский Союз осуществил военное вмешательство в Венгрии (1956 г.), а затем и в Чехословакии (1968 г.), но ни одна из этих операций не может сравниться ни с Корейской войной (1950–1953 гг.), ни с войной во Вьетнаме (1965–1974 гг.) по своим масштабам, по продолжительности и по человеческим потерям. В каждом из двух основных азиатских конфликтов второй половины ХХ века погибли миллионы людей, в основном мирных жителей, и еще больше были вынуждены покинуть свои дома. Из трех проблем разделенных народов, оставшихся в Азии после Второй мировой войны, — китайской, корейской, вьетнамской — удалось решить только последнюю, причем с использованием вооруженной силы. Китай смог добиться реинтеграции Гонконга в 1997 г. и Макао в 1999 г., но задача воссоединения с Тайванем пока до конца не решена. А воссоединение Кореи вообще пока остается несбыточной мечтой: в конце 2023 г. северокорейский лидер Ким Чен Ын прямо и недвусмысленно заявил, что Пхеньян отныне не намерен пытаться добиваться объединения с Южной Кореей, а отношения будет строить с ней как с обычной другой страной, причем враждебной.
Еще одно различие между холодной войной в Европе и в Азии заключалось в том, что в Европе холодная война уже к концу 1940-х – середине 1950-х гг. прибрела свою «классическую» биполярную форму — Соединенные Штаты и Советский Союз возглавляли два дисциплинированных и хорошо структурированных военно-политических альянса, противостоящих друг другу от Балтики до Черного моря. Правда, в европейском биполярном противостоянии имелись свои диссиденты и даже ренегаты — Югославия Иосипа Броз Тито и Албания Энвера Ходжи со стороны СССР и Франция Шарля де Голля со стороны США. Однако подобные отступления от биполярности были скорее исключениями, чем общим правилом.
А вот в Азии уже с начала 1960-х гг. баланс сил существенно усложнился и приобрел де-факто многополярную форму, поскольку этот баланс формировался под воздействием не только американо-советского противостояния, но и очень сложных отношений между основными континентальными игроками — Советским Союзом, Китаем и Индией. Между этими державами в период холодной войны было несколько крупных прямых военных конфликтов — таких как китайско-индийская война 1962 г. и советско-китайские пограничные столкновения в 1969 г. Трехсторонний баланс был весьма подвижным — если в 1962 г. Советский Союз в своем отношении к китайско-индийскому конфликту был ближе к Пекину, чем к Нью-Дели, то уже через девять лет, во время третьей индо-пакистанской войны 1971 г., Москва оказалось на стороне Индии, в то время как Пекин поддерживал Пакистан.
Сложность политического и военного баланса в Азии также открывала двери для конфликтов основных игроков с меньшими автономными центрами силы, которые не вполне вписывались в стандартную «европейскую» биполярную схему — вспомним, к примеру, четыре индо-пакистанские войны 1947, 1965, 1971 и 1999 гг., китайско-вьетнамскую войну 1979 г., советское военное вмешательство в Афганистане 1979–1989 гг., в котором Китай встал на сторону Соединенных Штатов в поддержке афганских моджахедов. В биполярную схему не вписывается и крайне ожесточенная ирано-иракская война 1980–1988 гг., как и многие другие ближневосточные конфликты меньшего масштаба и длительности. Вдобавок ко всему, в Азии было много кровопролитных гражданских войн и политически мотивированных массовых убийств мирных жителей, невиданных в Европе второй половины XX века — достаточно вспомнить резню коммунистов в Индонезии в 1965–1966 гг. и геноцид населения в Кампучии в 1976–1978 гг.
Андрей Губин:
Современные планы США в сфере создания национальной противоракетной обороны: преломление для Восточной Азии
Более того, строго говоря, в Азии холодная война никогда формально и не заканчивалась, как это произошло в Европе в 1989 г. Главная причина последнего различия представляется очевидной: социалистические страны Азии (Китайская Народная Республика, Корейская Народно-Демократическая Республика, Социалистическая Республика Вьетнам) в конце 1980 гг. не развалились, не отказались от социализма и не заявили о своем переходе к либеральному капитализму западного образца, как это сделали социалистические государства Восточной и Центральной Европы, включая и Советский Союз. Соответственно, в Азии и не было готовности завершить холодную войну на тех условиях, которые предлагал Запад, а на самом Западе долгое время надеялись на то, что социально-политическая трансформация, состоявшаяся в Центральной и Восточной Европе, в том или ином виде повторится и на азиатском континенте. Эти надежды в конечном счете оказались беспочвенными иллюзиями.
Кроме того, в Азии традиционно не было настроя подписывать какие-то детализированные и юридически обязывающие соглашения, сопровождаемые сложными механизмами проверки или вступать в многосторонние альянсы, накладывающие значительные ограничения на национальный суверенитет. Поэтому, например, несмотря на то, что экономическая интеграция в Юго-Восточной Азии началась всего лишь на десятилетие позже, чем в Западной Европе (Европейское экономическое сообщество появилось на свет в 1957 г., а Ассоциация государств Юго-Восточной Азии была создана в 1967 г.), европейский проект уже к 1992 году превратился в сильный, институционализированный экономический и политический союз (ЕС), в то время как АСЕАН даже сейчас остается довольно рыхлым и относительно слабо институционализированным сообществом суверенных государств.
Показательно и то, что, несмотря на настойчивые усилия, США не удалось создать в Азии прочных многосторонних военно-политических альянсов, подобных НАТО в Европе. На юге Азиатско-Тихоокеанского региона Вашингтон создал в 1954 г. Организацию Договора Юго-Восточной Азии (СЕАТО) для борьбы с коммунизмом в Азии; инициатива с самого начала натолкнулась на множество проблем и развалилась после поражения США во Вьетнаме. На севере АТР все попытки США объединить Японию и Республику Корея под общим зонтиком безопасности не увенчались успехом из-за сложных отношений между Сеулом и Токио.
Поэтому совсем не удивительно, что в Азии не было даже попыток разработать и подписать какой-либо документ об окончательном урегулировании холодной войны, подобный Парижской хартии для новой Европы 1990 г., которая основывалась на декларируемой общности либерально-демократических ценностей стран-участниц и на общем понимании того, в каком направлении должна двигаться Европа в будущем. Точно так же в Азии никто никогда всерьез не пытался создать какую-либо инклюзивную многостороннюю организацию, такую как Организация по сотрудничеству и безопасности в Европе (ОБСЕ).
Никто в Азии не хотел брать на себя обязательств по контролю над обычными вооружениями, аналогичных тем, которые содержались в первоначальном Договоре об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), подписанном в 1990 г., или в его адаптированной версии, подписанной в 1999 г. Страны Азии не предпринимали попыток договориться друг с другом о глобальных или региональных ограничениях на ядерное оружие и средства его доставки, подобных советско-американским договоренностям об ограничении стратегических ядерных вооружений 1970-х гг. или Договора между СССР и США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД), заключенного в 1987 г. Никаких двусторонних переговоров по ядерным вопросам в Азии не велось — ни между Китаем и Индией, ни между Индией и Пакистаном.
Даже очень целенаправленные многосторонние инициативы в Азии, такие как шестисторонние переговоры по северокорейской ядерной программе в 2003–2007 гг., дали лишь очень ограниченные результаты и вскоре были прекращены. Многосторонний формат «5+1» по ядерному досье Тегерана, хотя и завершился подписанием соглашения СВПД в 2015 г., но не привел к окончательному решению иранской ядерной проблемы, и поиски этого решения в конечном итоге стали предметом безуспешных двусторонних американо-иранских переговоров.
Преподаст ли Азия урок Европе?
Валентин Волощак:
Расширение AUKUS: возможный облик обновленного альянса
В период расцвета общеевропейского сотрудничества многие политики, ученые и журналисты, пытавшиеся сравнить опыт Европы и Азии во второй половине ХХ века, обычно ставили первую выше второй, утверждая, что после Второй мировой войны Азия хронически страдала от «институционального дефицита», который азиатские страны не смогли преодолеть даже после объявления об окончании холодной войны в Европе в 1989 году. Однако сегодня было бы неуместно, если не сказать абсурдно, настаивать на том, что в конечном итоге Европа оказалась более успешной в преодолении трагического прошлого холодной войны, да и Второй мировой войны, чем Азия.
Все многочисленные европейские институты, расцветшие после окончания холодной войны — не только ОБСЕ, но и Совет Европы, Совет Россия-НАТО, Совет государств Балтийского моря, Организация Черноморского экономического сотрудничества и так далее — не предотвратили нового драматического раскола европейского континента, который, вероятно, будет еще долго определять политический ландшафт Европы. Сегодня большинство этих институтов, на которые возлагались столь большие надежды, либо полностью заморожены, либо уже утратили свой общеевропейский характер. Европейский контроль над вооружениями как в своем ядерном, так и в обычном измерениях практически отсутствует, меры укрепления доверия, такие как Договор по открытому небу 1992 г. или Венский документ 2011 года, больше не работают. Говоря об «институциональном дефиците», приходится признать, что в последние годы не Азия догнала Европу, а Европа вернулась к тому состоянию, в котором много десятилетий уже находилась Азия. Еще важнее то, что в самом центре европейского континента уже более двух лет продолжается масштабный военный конфликт, аналога которому, к счастью, пока не имеется в Азии.
Однако тот неоспоримый факт, что Европа потерпела неудачу в сфере безопасности, не означает, что Азия обязательно добьется успеха на этом направлении. Ситуация в Азии сегодня далеко не стабильна — континентальная гонка вооружений ускоряется с каждым годом, альянс НАТО активно расширяет свою деятельность в Индийском и Тихом океанах, трехсторонний блок Австралия — Великобритания — США (AUKUS) рассматривает возможность приема новых членов, Четырехсторонний диалог по безопасности США, Индии, Японии и Австралии (Quad) приобретает дополнительные измерения. Крупномасштабный конфликт может вспыхнуть в самых разных точках — на Корейском полуострове, в Тайваньском проливе, в Южно-Китайском море, на китайско-индийской границе или в другом месте в Азии или вокруг нее. Можно предположить, что многие из этих конфликтов подпитываются и провоцируются извне, но вряд ли стоит отрицать, что они имеют много источников и внутри самого азиатского континента. К сожалению, даже высокий уровень экономической взаимозависимости не следует считать достаточным и надежным барьером, защищающим народы континента от скольжения в пропасть прямого военного противостояния.
Что это означает для будущей безопасности в Азии? Прежде всего, это означает, что на данный момент было бы абсолютно нереальным надеяться на то, что в ближайшее время в Азии может быть создана какая-либо надежная и всеобъемлющая система безопасности, тем более — оформленная в виде какого-то многостороннего юридически обязывающего документа. Если эта модель не сработала в Европе в 1990-х гг. при самых благоприятных исторических обстоятельствах, то вряд ли она сработает в Азии в 2020-х или даже в 2030-х гг., когда обстоятельства, вероятно, будут оставаться гораздо менее благоприятными для реализации таких амбициозных проектов. Соперничество великих держав, в том числе и внешних игроков, в Азии будет продолжаться еще очень долго, и это соперничество будет накладывать жесткие ограничения на любое многостороннее институциональное строительство на континенте.
Кроме того, Азия слишком велика и в то же время слишком мала, чтобы иметь общую континентальную систему безопасности. Она слишком велика, потому что вызовы безопасности в каждом из азиатских регионов — в Северо-Восточной Азии, в Юго-Восточной Азии, в Южной Азии, в Центральной Азии и так далее — имеют свои уникальные особенности. Трудно даже теоретически представить всеобъемлющую систему безопасности, способную предложить универсальные решения для всего огромного азиатского континента. Азия в то же время слишком мала, поскольку многие вопросы безопасности в Азии неразрывно связаны с глобальными проблемами безопасности, такими как американо-китайские или американо-российские отношения, и поэтому не могут быть решены без достижения соглашения на глобальном уровне с крупными неазиатскими державами (например, по стратегической стабильности). В современном взаимозависимом мире старый принцип «азиатских проблемам — азиатские решения», при всей его несомненной привлекательности, вряд ли сработает во всех случаях.
Более того, в настоящее время, возможно, вообще преждевременно рассматривать долгосрочные решения в сфере безопасности для Азиатского континента. Ситуация повышенной стратегической волатильности здесь, вероятно, продлится в течение значительного периода времени, что осложнит любые попытки определить взаимоприемлемые правила игры, основанные на устойчивом балансе сил. Ожидаемая волатильность неизбежно увеличивает риски случайного, непреднамеренного военного столкновения.
Иван Тимофеев:
Евразийская структура безопасности: от идеи к практике
Хорошая новость, однако, заключается в том, что никто в Азии не заинтересован в ведении крупномасштабной войны, как это было сто лет назад, когда Япония была полностью настроена на создание своей «Великой Восточноазиатской сферы со-процветания» военными средствами. Современный азиатский ревизионизм принципиально отличается от ревизионизма первой половины прошлого столетия, когда он закономерно привел к масштабному военному конфликту. Хотя сегодня периодически происходят столкновения или опасные инциденты между Китаем и Индией, между Индией и Пакистаном, между КНДР и РК, но эти столкновения и инциденты до сих пор никогда не перерастали до интенсивности военного противостояния уровня региональной, а тем более — континентальной войны. Опыт последнего обострения израильско-палестинского противостояния, продолжающегося уже более восьми месяцев, среди прочего наглядно демонстрирует, что и в Ближневосточном регионе никто, за исключением разве что йеменских хуситов, серьезно воевать не собирается. Самый недавний европейский пример также является недвусмысленным предостережением для азиатских стран против безрассудного бряцания оружием, которое может привести к катастрофе.
Опыт холодной войны и в Европе, и в Азии учит тому, как важно держать открытыми линии связи между великими державами, даже — и особенно — если отношения развиваются в опасном направлении и если отсутствуют многосторонние институты, которые можно было бы использовать как площадки для переговоров и консультаций. Крайне желательно поддерживать консультации на разных уровнях между Китаем и Соединенными Штатами, между Индией и Китаем, между другими крупными игроками в Азии. Даже очень маленькие, поэтапные шаги в направлении большей транспарентности, предсказуемости и взаимопонимания в двусторонних отношениях потенциальных противников были бы большим успехом.
Многосторонние договоренности, пусть даже по частным и относительно нетоксичным вопросам, имели бы еще больше ценности. Поэтому, например, крайне важным представляется продолжение практики трехсторонних встреч на высшем уровне между Китаем, Южной Кореей и Японией (последняя такая встреча с участием китайского премьер-министра Ли Цяна состоялась в Сеуле в конце мая 2024 г.). Во многих других случаях первые шаги в направлении укрепления доверия можно было бы сделать на втором треке, проложив путь к продуктивным контактам между официальными лицами.
Нет сомнений и в том, что российско-китайское стратегическое партнерство останется краеугольным камнем стратегической стабильности на Азиатском континенте, а также глобальной стратегической стабильности в целом. Недавняя поездка президента Владимира Путина в Китай, его переговоры с председателем Си Цзиньпином должны придать новый импульс дальнейшему развитию этого партнерства. Это партнерство должно дополняться расширенным сотрудничеством в сфере безопасности в рамках многосторонних структур, таких как Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), БРИКС, АТЭС и т.д. Ни одна из этих взаимосвязанных организаций не предлагает волшебного решения всех проблем безопасности в Азии, но, работая рука об руку друг с другом и избегая соблазна избыточной бюрократизации, они могут гарантировать, что Азия избежит катастрофического европейского сценария последних нескольких лет.
В апреле 2022 г. председатель КНР Си Цзиньпин, выступая на открытии Боаоского азиатского форума, выдвинул Инициативу глобальной безопасности (GSI) в ответ на растущие конфликты и вызовы безопасности в мире. Это предложение китайского лидера легло в основу Концептуального документа «Глобальная инициатива в области безопасности», получившего дальнейшее развитие и конкретизацию в официальном документе МИД КНР 21 февраля 2023 г. Несмотря на то, что принципы, изложенные в GSI, универсальны и могут быть применены в различных частях мира, было бы вполне разумно протестировать их именно в Азии, которая является не только самым густонаселенным, но и самыми динамично развивающимся континентом нашей планеты.
Евгения Махмутова:
Вклад ШОС в обеспечение евразийской безопасности
Будем надеяться, что все ближе время, когда Азия сможет преподать урок Европе не только в экономическом развитии, но и в строительстве нового мирового порядка. Работая вместе на основе прагматизма, настойчивости и ответственности, сегодняшние азиатские лидеры могли бы добиться большего, чем их коллеги в Европе или их предшественники на протяжении прошлого столетия. Холодная война могла бы завершиться в Азии практически незаметно — без помпезных мирных конференций, без пышных политических деклараций, без увесистых томов многосторонних договоров с многочисленными приложениями.
Лао Цзы пишет в своем «Дао дэ цзине»: «Человек, рождаясь, мягок и нежен. Умирая, он тверд и напряжен. Когда все вещи, трава и деревья, живут, они мягки и гибки. А умирают они сухими и жесткими. Посему жесткость и напряженность — спутники смерти, а мягкость и нежность — спутники жизни». Европа попыталась уйти от наследия холодной войны, используя жесткие конструкции и процедуры, сильно бюрократизированные институты, юридически обязывающие договоренности. И в конце концов Европа зашла в тупик, за два года разрушив почти все то, что создавалось с таким трудом на европейском континенте на протяжении трех десятилетий. У Азии есть возможность испробовать альтернативные алгоритмы для того, чтобы окончательно оставить холодную войну в прошлом.
Впервые опубликовано на китайском языке в Guancha.