Почему вакцины против ковида удалось создать так быстро, когда человечество сможет победить рак и какая связь между фундаментальной наукой и развитием районных поликлиник – рассказал и. о. директора Института химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН Владимир Коваль.
– Институт химической биологии и фундаментальной медициныэтой весной отметил свое сорокалетие. Как сильно изменились задачи исследований за эти годы?
– Действительно, когда наш институт выделился из Института органической химии, он создавался под изучение химии нуклеиновых кислот. Тогда это направление только зарождалось, наука еще очень мало знала и умела в этой области. Сейчас молекулярная биология решает не только чисто научные, но и вполне практические задачи. Мы хорошо это увидели во время недавней «ковидной» пандемии. Все помнят с какой невероятной скоростью был расшифрован геном вируса, на основе этой расшифровки столь же быстро создавались вакцины и лекарства от нового заболевания. Можно сказать, мы «в прямом эфире» наблюдали как фундаментальная наука развивается в прикладную.
– И эти же быстрые темпы разработки вакцин и лекарств стали основой для версии об искусственном происхождении эпидемии. Насколько они обоснованы?
– Ученые в своих гипотезах обычно опираются на факты, а сколь-нибудь доказанных фактов того, что эпидемия была организована кем-то специально, так и не предъявили до сих пор. Но надо помнить, что в Ухане находится один из крупнейших мировых вирусологических центров. И я вполне могу допустить, что вирус SARS-CoV-2 был создан в его лабораториях с исследовательскими целями, а потом произошла случайная утечка.
В любом случае, скорость разработки вакцин и лекарств связана не с происхождением вируса, а с уровнем развития молекулярной биологии. Теми же РНК-вакцинами ученые занимались на протяжении доброй четверти века. Но вплоть до 2020 года казалось, что их внедрение произойдет не скоро, прежде всего, потому, что медицина вообще очень консервативная отрасль и любые новации в ней проходят долгий и очень формализованный путь утверждения. Но когда человечеству по-настоящему понадобилась диагностика, оказалось, что все сроки и протоколы можно очень сильно сократить.
А база, повторю, уже была наработана хорошая. Тот же «Спутник» наши коллеги из института имени Гамалеи сделали очень быстро потому, что до того много лет работали над вакциной против вируса MERS – ближневосточного родственника COVID-19.
– Возвращаясь к Вашему институту, изменения проявились в характере задач, над которыми работают его сотрудники?
– Когда стало ясно, что молекулярная биология способна приносить пользу людям уже сейчас, а не в отдаленном будущем, у нас значительно расширился круг именно прикладных разработок и часть из них уже вылилась в технологии и решения для практического здравоохранения.
– Можете привести пример?
– Характерным примером стало создание тест-систем для подбора эффективной противоопухолевой терапии, что повышает процент успешного излечения онкологических заболеваний. С одной стороны, мы научились делать быстрый анализ раковых клеток. Но он, в свою очередь, стал востребованным, потому что появилась широкая линейка таргетных лекарственных препаратов под конкретные соматические мутации в опухолях. И их эффективность прямо связана с возможностью скрининга опухоли на чувствительность к терапии, что и достигается нашими тест-системами. Это полностью укладывается в идеологию персонифицированной медицины, когда мы подбираем лекарство под конкретного пациента, опираясь на результаты исследования его опухолевых тканей.
– Речь идет про подбор варианта химиотерапии?
– Этот метод лечения по-прежнему называют химиотерапией, но, как правило, используются препараты на основе моноклональных антител. Это огромные белковые молекулы, эффективные и более щадящие для организма, но очень важно правильно подобрать оптимальный вариант препарата.
– Вы испытывали эффективность этих систем применительно к реальным пациентам?
– Да, они успешно прошли испытания и доказали свою эффективность. Конечно, надо учитывать, что мы испытывали метод диагностики, а результаты лечения зависят не только от этого. Надо учитывать и другие факторы: есть ли вообще нужное таргетное лекарство для конкретной опухоли, в каком состоянии находится пациент и т.д. Но там, где речь шла о 2-3 стадии заболевания и с помощью тест-системы удавалось подобрать эффективный препарат, выживаемость пациентов вырастала в разы.
– Поиском эффективных способов вылечить рак занимаются многие исследовательские центры, в их работу вкладывают большие средства. Когда можно ожидать прорыва на этом направлении?
– Действительно, онкология – это бич нашего времени. Уровень заболеваемости вырос, причем по разным причинам, в частности, улучшилась диагностика и выросла продолжительность жизни. Все меньше случаев заболевания остаются вне поля зрения врачей, и все больше людей успевает, как говорят онкологи, «дожить до своего рака». Теперь задача – научиться его эффективно лечить, чтобы люди не только доживали, но и успешно переживали эту болезнь.
Много говорят про методы ранней диагностики, и она действительно очень важна. Но не надо считать ее панацеей. Такая диагностика требует регулярной и довольно специфичной диспансеризации населения, к которой не готовы ни люди, ни медицинские учреждения. Более того, новые исследования показывают, что даже, казалось бы, надежные и проверенные временем маркеры могут давать неверную картину. Поэтому не менее важно, разрабатывать средства лечения онкологии, которую, по тем или иным причинам, не поймали на ранних стадиях.
Эта работа тоже довольно успешно продвигается, просто развитие идет небольшими шагами, эволюционно, и нам порой трудно его заметить. Но на самом деле, медицина уже располагает эффективными средствами борьбы с целым рядом раковых заболеваний. Скорее, нам не хватает равномерности развития системы здравоохранения. В мегаполисах – Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске и др. – она работает хорошо, во многих областных центрах – тоже. Но крайне не хватает современных технологий и даже врачей-онкологов, ими владеющих, на уровне районных больниц. А ведь они охватывают добрую половину населения страны. И компенсировать этот пробел не смогут никакие диагностические технологии, потому что их некому применять.
– Для такой компенсации нашим медицинским вузам надо увеличить выпуск соответствующих специалистов?
– В большинстве случаев, достаточно дополнительного образования, курсов повышения квалификации для уже работающих врачей, причем не только онкологов, но и терапевтов. Более того, такая работа, на самом деле, уже идет. Но темпы у нее медленные и по-другому вряд ли будет.
– На какой стадии готовности находятся эти тест-системы?
– Они прошли необходимые испытания, мы уже используем их в исследованиях, которые проводим совместно с некоторыми сибирскими онкоцентрами. Сейчас мы получаем разрешительное удостоверение, это последний этап регистрации, после которого мы сможем продавать их как медицинские изделия. Одновременно мы проводим аккредитацию площадки, на которой планируем развернуть небольшое производство этих систем. Надеемся, к концу лета она уже заработает.
– Это будет дорогой анализ?
– Пока что, коммерческая цена не превышала нескольких тысяч рублей, так что, я бы не назвал эту диагностику дорогостоящей. Самой дорогой его составляющей является пробоподготовка, извлечение ДНК из результатов биопсии пациента. И если каким-то образом удастся наладить процесс получения необходимого генетического материала напрямую, то это позволит еще более снизить его стоимость.
– А какие-то исследования в этом направлении в институте продолжаются?
– Да, конечно, эта работа не останавливается. Пока тест-системы работают только с некоторыми видами онкологических заболеваний. И одна из задач наших ученых – расширять их перечень.