У войны много лиц. Мы лучше всего знаем самое грозное из них – по учебникам истории, военным хроникам, воспоминаниям ветеранов боевых действий… А какой была обратная сторона войны – в сибирском тылу, где остались женщины и дети? Рассказывает Маруся Хромина, которой в 1941 году исполнилось шесть лет.
Мария Ивановна Хромина, родилась в 1935 г. в Томске, прожила здесь всю жизнь, пройдя путь от помощника повара до директора ресторана «Томск-1», занималась организацией питания в 28 образовательных учреждениях города.
«Видимо, это был 1941 год… Жили мы дружно тремя дворами на Коммунистической улице, нынешняя Сакко. Хорошо помню, как-то раз спросила у мамы, а где все дяденьки? Мама сказала, всех забрали, война же… - А что такое война? – Маруся, садись ешь и беги играть на улицу…
Маме Клавдии Михайловне был тогда 31 год. Почти никто из женщин тогда не работал, в каждой семье было по трое, четверо, пятеро, а в каких-то и больше детей. Нас было четверо - Нинке 10, Кольке 8, мне 6 и Ваське полгода. Денег никаких не давали, а детей чем-то надо было кормить. Центрального отопления еще не было, нужно было каждый день топить печь. Хорошо, что у нас была корова, какая-то крупа, запас дров, 1941-й год пережили. Но дальше надо было опять запасать дрова, сено, чтобы кормить корову зимой.
Коров держали тогда почти все семьи, не знаю, что бы мы без них делали. Мы, ребятишки, каждый день ходили их пасти, мама давала нам с собой по два мешка, чтобы собирать в них сено на зиму. Томск тогда заканчивался там, где сейчас улица Дальнеключевская, дальше были болота, туда мы коров и гнали. Коровки ходят, а мы траву рвем в мешки… Кушать было особенно нечего, мама с собой на весь день пару картошек положит на всех… А вечером коров надо гнать домой, и сил нет, чтобы мешки тащить. Мы клали нашей Зорьке на шею один мешок, а на спину другой. Она для этого сгибала передние ноги и вставала на колени, сама, мы ее не заставляли – у нас бы ума не хватило. Понимала, что нам тяжело. А из глаз у нее текли слезы… Никогда в жизни больше я не видела, как корова плачет…
А скоро зима, чем топить? Царствие небесное тем людям, которые тогда руководили карандашной фабрикой, она обеспечивала дровами весь Ленинский район. От распила больших бревен оставались доски, другие отходы, их и раздавали людям, бесплатно. Мы дежурили с телегами возле лесопилки, ожидая своей очереди. Никто не пытался влезть вперед, взять побольше, все по порядку. Наберем полную телегу и домой… Так за лето и навозили дров на зиму.
В школу я пошла в 1943 году. Как-то раз, когда училась во втором классе, нас оставили после уроков – мы не смогли задачку решить. Мама меня из школы не дождалась и пришла за мной. В это время в класс зашла уборщица с ведром и тряпкой, уроки же закончились. Зашла и упала от голода, сил не осталось последний класс помыть. Мама с учительницей подняли ее, посадили… Мама несет стакан воды, а учительница открывает свою сумочку, достает завернутый в тряпочку маленький кусочек чернющего хлеба (как мы на него смотрели!) и отдает его уборщице. А мама берет ведро с тряпкой и домывает класс… Хорошо помню, что в этой ситуации больше всего удивило нас, детей – как учительница свой хлеб отдала?! Вот такие были люди, помогали друг другу. Иначе бы, наверное, и не выжили…
Когда начинал таять снег, мы с одноклассниками ходили по помойкам, собирали металлолом – дырявые кастрюли, загнутые алюминиевые вилки… Брали и стеклянные бутылки, даже без горлышка - учительница сказала, что в них на военном заводе зальют зажигательную смесь и будут подбивать ими фашистские танки. Кто сколько бутылок соберет, тот столько танков и подобьет. Так мы и соревновались, а потом все эти груды металлолома и бутылок куда-то увозили…
Году наверное в 1944-м на первом этаже нашей школы сделали военный госпиталь. Места не хватало, все было заставлено кроватями, проход между которыми был таким узким, что взрослый человек мог пройти только боком. Каждый день после уроков мы ходили в госпиталь мыть пол: медсестры заворачивали нас в синие халаты, подвязывали бинтами, давали выжатую тряпку, с которой мы должны были пролазить под кроватями и вытирать пыль. Протрешь под двумя кроватями, отдашь медсестре тряпку, та ее прополощет, отдаст обратно, и так дальше – весь ряд от двери до противоположного окна, и так каждый день. После этого медсестры с нас все снимали и мыли нас в тазу – сначала каким-то дезинфицирующим раствором, а потом водой – чтобы мы не подхватили никакую заразу, госпиталь все-таки. А потом нас кормили обедом... Суп из мороженой капусты с картошкой, капуста огромными лохмотьями… Мне кажется, я такого вкусного супа больше никогда в жизни не ела. А на второе давали кусочек рыбы, иногда пирожок, но это я уже заворачивала в холщовую тряпочку и несла домой, на всех. Еще и военные, которые в госпитале лежали, подкармливали – кто из-под подушки кусочек сахара достанет, кто хлеба. А старшеклассники помогали больным писать письма, ведь у кого руки нет, у кого глаза, кто весь перебинтован. И пели им песни. Нам тоже учительница говорила – если попросят петь, пойте. И мы пели, почти всегда одно и то же: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил»…
Хлеб давали по талонам, по 250 грамм на человека. Черный и тяжелый, как кирпич, что только в него не добавляли – опилки, жмых, возьмешь, и руки оттягивает. Мама принесет булку и делит на 4 части - нам, детям. Брат Колька спрашивает, а себе почему не берешь? – Да я уже наелась, говорит. Или картошку раздаст, всем по одной, а Васька маленький, еще просит, мама ему свою и отдает. Тогда Колька делит свою пополам и говорит маме, или ешь половину, или я все Ваське отдам, тогда только она и поест.
Как-то раз председатель домоуправления привез к нам в ограду на телеге человек двадцать девушек, лет по 18, и сказал – разбирайте по две на квартиру, на полгода или год, их в Томск учиться привезли. Кто такие, откуда, чему учиться, будут ли как-то платить за их содержание – непонятно, но никто не роптал, всех разобрали. Потом также детей привезли - сирот, у которых родители на войне погибли. Худые, грязные, напуганные, как зверьки… Детских домов в стране тогда, по всей видимости, не хватало, чтобы всех осиротевших принять, поэтому вот так в тылу распределяли по семьям. Своих-то детей нечем кормить было, но тоже никто не возмущался – отмыли, постригли, приютили всех… Потом через полгода, наверное, председатель опять приехал на телеге и собрал ребятишек обратно – в детдом.
После войны, когда 9 мая отмечали День Победы, отец всегда плакал. Единственное, говорил, чего вам желаю – это никогда не узнать, что такое война. Он ушел на фронт, когда ему было уже 34 года, и в своем взводе был самым старшим, сослуживцы звали его дядей Ваней. Помню очень хорошо его рассказ о том, как ходили в атаку… Отдали им приказ пойти с наступлением на какую-то высотку. Чтобы добраться до места, нужно было сделать марш-бросок. Бежали, распределившись на группы по три человека - двое бегут, третьего держат под руки, а он в это время спит. Потом менялись, и так по кругу, около суток, наверное. Когда добежали, все упали и уснули мертвецким сном. Потом командир будит солдат на построение, в атаку пора, а разбудить никого не может – поднимет бойца, поставит на ноги, а тот обратно падает. Отца разбудил кое-как, помоги, говорит, дядя Ваня, не знаю, что делать… Отец тогда взял барабанщика, посадил спиной к березе, сунул в руки палочки, по щекам похлопал и заставил играть, и трубача также. Начали играть и петь: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» И все начали подниматься и петь… До слез, до хрипа… Так и построились.
В 1944 году отец получил ранение – выглянул из окопа не вовремя, и снайперская пуля навылет через левую руку прошла. Решил, царапина, перевязал в медпункте рану и в бой пошел, а там и в правую руку прилетело… Медсестричка вытащила с поля и говорит, ну все, дядя Ваня, теперь точно лечиться. Повезли в госпиталь на поезде, привезли в какой-то город, Курск вроде, а там говорят – мест нет, везите дальше… И дальше нигде мест нет, несколько дней ехали, пока отец не услышал, как станцию Новосибирск объявляют. Ну, тут, говорит, мест точно не будет, и поедем в Томск, а дальше уже некуда. Так и получилось. При первой возможности сбежал из госпиталя домой, зашел и застыл на пороге – в больничном халате, кальсонах и тапочках. Мы все как сидели за столом с ложками, так и замерли, и тишина. А мама подняла на него глаза и сползла по стеночке на кровать… Потом, конечно, все начали кричать наперебой – «Папка! Папка!», набросились обниматься… Вот это было счастье…»
Иван Петрович Хромин родился в 1907 году в городе Томске, до войны работал кочегаром на Томской ТЭЦ. Прошел всю войну, после ранения в 1944 году был направлен для дальнейшего прохождения службы в качестве охранника в лагерь для военнопленных немцев (с. Кривощеково Новосибирской области). После войны в семье Хроминых родилась еще одна дочь Галина, и семья прожила дружно и счастливо еще много лет. Мама Клавдия Михайловна умерла в 1992 году, а отец Иван Петрович – в 1999 году в возрасте 92 лет, в окружении детей и внуков.
Будущий муж Марии Ивановны Хроминой – Алексей Павлович Скороходов (1927-1996 г.г.), был призван на фронт в 1944 году, когда ему исполнилось 17 лет. В составе Морского пограничного отряда принимал участие в войне с Японией до сентября 1945 года, награжден медалями «За победу над Японией» и «За победу над Германией». Прослужил в армии до 1951 года, после чего вернулся в Томск, где и познакомился с будущей женой.
Это – история обычной томской семьи, которая пережила войну. Несмотря на все тяготы и лишения, история счастливая, ведь мужчины вернулись с фронта, а дети остались живыми и здоровыми… Но это история, которая больше не должна повторяться.
«Напиши о том, какие были люди. Помогали друг другу, делились последним, может, поэтому и выжили. Вам, молодым, не понять, какая это ценность – мирное небо над головой. Поэтому я и живу на свете уже 85-й год – радуюсь и благодарю Бога за каждый прожитый день…»