В РЕЖИМЕ ОЖИДАНИЯ

«Золушка». Дж. Россини.
Мариинский театр.
Дирижер Валерий Гергиев, режиссер Екатерина Малая, художник Вячеслав Окунев.

Спектакль Мариинского театра «Золушка» на музыку Россини, премьера которого прошла на днях, из разряда скромных. По художественному результату — образу, облику и исполнению. Начнем с того, что оркестр Валерия Гергиева звучал как никогда приглушенно, без ожидаемого при обращении к музыке Россини блеска, лукавства, игривости интонаций, юмора. Без энергетики крещендо, которое редко не вызывает у слушателя желания встать и подвигаться, поддаться зажигательному приему, изобретателем и мастером которого был композитор (его даже называли «мистер крещендо»).

Увертюра пролетела-прошелестела незаметно, заставив вздрогнуть, когда не вовремя вступили скрипки в разделе репризы. Увертюра устало прозвучала перед закрытым занавесом и праздника не обещала. Когда занавес поднялся и открылось пространство из полусотни оттенков серого, опасения подтвердились. Задник сцены представлял собой гобелен, на котором выделялся среди буйства серых растений остов дворца с колоннами цветом побелее. Из конструктива — два фрагмента арок, которые обрамлены такими же, как у дворца, колоннами, но помельче. Арки были подвижны и обозначали входы-выходы, через которые мало кто ходил, но зато они служили мини-подмостками, на которых можно поиграть во время той или иной арии, поактерствовать, показать себя и даже задернуть гобеленный занавес, как в настоящем театрике. Словом, элементы сцены на сцене, придуманные художником Вячеславом Окуневым, могли бы историю о бедной Золушке как-то режиссерски оживить, обыграть, отрефлексировать, но… в данном случае использовались скорее как декор, а не содержательный театральный прием, работающий на смыслы.

Сценическое действие строилось в полном соответствии с либретто, старательно его иллюстрировало и не предполагало самостоятельности режиссерского высказывания. Наоборот, и костюмы давних времен с париками, камзолами и платьями с фижмами, и весь антураж сцены с очагом, громоздким шкафом и витиеватой мебелью убеждали в преданности оригиналу. Как в таких случаях говорили лет пятьдесят тому назад — композитор все написал, осталось только развести. Такая застенчивость режиссуры оправданна, когда главенствует блистательно спетая вокалистами и сыгранная оркестрантами музыка. Типа «слушайте и наслаждайтесь». Но, видимо, гармония как раз и заключалась в едином — видимом и слышимом — отсутствии этого самого блеска.

Тут царила гармония приглушенности: ансамбли, от которых должно бы захватывать дух, звучали так тихо, исполнялись таким подснятым звуком, что и не поймешь, что пели. И мизансцены под стать — от трюка до трюка, точнее, от штампа к штампу. Золушка (Дарья Росицкая), как водится, не расставалась с метлой. Злые сестры (Кристина Гонца и Екатерина Латышева) в карикатурных париках и безвкусных платьях, охорашиваясь и кривляясь, соревновались, кто противнее. Принц (Денис Закиров) и в роли собственного камердинера, и в облике наследника престола был сторонним наблюдателем происходящих событий и включался в действие чаще всего в момент своего вокального высказывания. Остальное его пребывание на сцене характеризовалось терпеливым ожиданием выхода.

В режим ожидания, кстати, время от времени впадали все присутствующие по очереди, когда кто-то солировал и дело делал, а кто-то стоял и смотрел. Папа Маньифико (Денис Беганский) был типичным театральным злодеем и пьяницей, для подчеркивания наклонностей которого на сцене, естественно, стояла винная бочка. Дандини (Ярослав Петряник), которому выпало изображать фальшивого принца, плюсовал немилосердно, но хотя бы держал внимание, раскрывая двойственность персонажа. Для Алидоро (Магеррам Гусейнов) не нашлось такого рисунка роли, из которого явствовало бы, что он распорядитель всей интриги оперы. Когда умильные придворные плакали, то доставали белые платочки и вытирали глаза. И так далее. Все было предсказуемо и плоско, как сотни раз разыгрывалось. Опера казалась длинной и скучной, хотя она компактная и веселая. И шла она не в медленном темпе, а, как положено, быстро, но все тянулась и тянулась, видимо не обремененная длинной мыслью, каким-то общим посылом, идеей, внутренним движением. Это тип сценического опуса короткого дыхания — от сцены к сцене: здесь — так решим, там — то поделаем.

При этом материал вкусный, безумно трудный, требующий азарта в освоении его и преодолении, а также удовольствия от того, что получается как будто легко и непринужденно. Все эти ощущения, непременно передаваемые публике, создателям спектакля и исполнителям еще придется в себе взращивать. С одной стороны, вроде бы все справились, с другой — до искомого качества далеко.