Культурное эмбарго абсурдно, считает директор Мультимедиа Арт Музея Ольга Свиблова. На прошлой неделе музей открылся после длительного ремонта — выставками работ Эрика Булатова, шедевров мировой фотографии моды и фото-исследованием на тему спорта. Команда Forbes Talk побывала в музее еще до запуска и поговорила с Ольгой Свибловой о том, как жил МАММ в первые месяцы после начала «спецоперации», идет ли она на компромиссы и где выставляться художникам, которых «запретили».
Ольга Свиблова — искусствовед, куратор, основатель и директор Мультимедиа Арт Музея. В 1980-х годах курировала многочисленные художественные и фотовыставки, в том числе, зарубежные, а также в качестве режиссера снимала документальные фильмы о советском андеграундном и современном российском искусстве. В 1996 году стала инициатором создания Московского Дома фотографии, теперь известного как Мультимедиа Арт Музей. В 2006 году на базе музея была открыта Московская школа фотографии и мультимедиа имени Родченко. В 2007 и 2009 годах Свиблова была куратором Российского павильона на Венецианской биеннале современного искусства. В 2016 году стала куратором выставки искусства СССР и России, которая была передана в дар парижскому Центру Помпиду.
Музей после начала «спецоперации»*
«Мы должны были закрыться [на ремонт] не 15 сентября [2022 года], как это произошло, а в январе 2023-го. Но слетел проект, которым мы должны были закончить празднование 25-летия Мультимедиа Арт Музея. Мы сделали дар Центру Помпиду, была огромная выставка. Центр Помпиду постоянно работал с нашими художниками. Это был такой конспект истории русского современного искусства, который сегодня в крупнейшем музее мира. И мы договорились с Центром Помпиду, что мы это [совместный проект] сделаем, как аккорд окончания празднования 25-летия МАММ. Что было логично, потому что работы, которые уехали в Париж, практически в России не показывались. А мы их доставали от художников со всего земного шара.
И мы продолжали готовить контракт даже в марте 2022 года. Но дальше стало понятно, что страховые компании отказываются страховать, что груз и транспортировка становятся невозможными. И я позвонила президенту Центра Помпиду и сказала: «Я понимаю, что вы не можете мне сказать «нет» сейчас и продолжаете работать над контрактом, но давайте мы это отложим, потому что чисто технически мы этот проект сделать не можем». И тогда мы закрылись на три месяца раньше на капитальный ремонт».
О рамках
«Я запланировала выставку с великим [американским художником] Шоном Скалли, мы ее придумали в начале 2021 года. Он до сих пор ее хочет мне показать. А как я транспорт сделаю? Как страховку сделаю? Такого — огромное количество, и это ужасно мешает. Я никогда не ездила [в зарубежные музеи], просто чтобы смотреть. Я плохо понимаю, что такое каникулы, что такое даже культурный туризм. У меня всегда инстинкт сделать. Я вижу какие-то проекты: «Опа! Я это делаю!» А опа! Этого художника нельзя выставить [в России], потому что он в феврале подписал [антивоенное] письмо.
Февраль! А его до сих пор нельзя выставлять на публичной площадке. Даже если я не затрачиваю ни капли средств. Но это правило. Это рамка. Или я говорю: «Окей, мне рамки ставят, я гордая, я ушла». Ну хорошо, ушла — не будет других выставок, которые можно делать. Или я буду работать и понимать: «У меня рамки сегодня такие». Так у меня такие рамки были и в 1970-х».
Об эмиграции
«Мысли уехать у меня не было никогда. И сейчас нет. Я предполагаю, что жизнь — это жизнь, и, как известно, не зарекайся. Но я хочу жить здесь, я знаю историю всех уехавших, тем более уехавших из нашей страны. Мы плохо прививаемся, просто плохо прорастаем. Я не хочу жить там, где меня раздражает. Знаешь, свое не раздражает — это как в своей семье люди иногда ходят утром в неглиже, и это нормально, это родное. И ты знаешь, как свести что-то с чем-то, как ребенка лохматого причесать. Вот когда ты приходишь в чужой дом, то это чужой дом».
«Итоги войны меняются»
«Я ни в одной стране и ни в одном мире не буду чувствовать себя укорененной до конца. Потому что даже чтобы разобраться в том, что было во Франции во время Второй мировой войны, мне понадобилось сделать выставку. Я могу битву под Сталинградом или блокаду Ленинграда, или битву под Москвой рассказать по дням. Но я понятия не имела, что происходило во Франции. И я придумала проект, и два года его делала. Я объехала весь мир, собрала все архивы: Норвегия, Африка, Азия, все. Мы это показывали в Новом Манеже, к нам на выставку приехал весь Европейский совет.
У каждой страны своя война. Это первое. Второе: итоги этой войны — они меняются. И ты ничего не сделаешь. Потому что, например, если архивы Норвегии будут показывать в каком-нибудь 2058 году, это будет по-другому звучать. Но когда мы положили эти архивы, [то увидели, что] темы во время войны одинаковые. Неважно, в какой коалиции, какая страна. Дети на войне, женщины на войне, руины, которые ты вообще одни от других не отличаешь, борьба с коллаборационизмом, культура на войне, артисты, которые нужны солдатам — все одинаково. Это был колоссальный опыт. Вот как могло возникнуть, что весь мир оказался во что-то втянут? Это вчера было! Это закончилось только в 1945 году. Черт побери, еще сто лет не прошло. Это будет возникать».
Зачем сейчас искусство
«С 25 февраля 2022 года до 15 сентября 2022 года, когда мы закрылись на ремонт, у нас посещаемость повысилась на 74%. 92% наших зрителей — это 18-35 [лет]. Они красивые, они хорошие, они имеют право чувствовать и думать. Я несу за них ответственность ровно так же, как за команду музея.
У меня была замечательная выставка: фотографии Сталинградской битвы — наши и немецкие. И письма наших бойцов с фронта и немцев. И мы нашли свидетельство, что они менялись пластинками — наши брали пластинки, в какой-то окоп попадают, берут немецкие пластинки и слушают немецких певиц. А те берут наши и слушают наши песни.
То, что культура нужна — это для меня очевидно. То, что культурное эмбарго абсурдно — это для меня тоже очевидно. Потому что вообще у мира не должно быть границ. Но у культуры нет, не было и не должно быть границ. Когда мы закрывались [на ремонт], мы были единственной арт-институцией России, у которой были зарубежные проекты. Причем, не какие-нибудь, а заслуженные артисты, звезды. Да, я звонила всем. Да, я со всеми говорила. Да, многие боялись. Мне пишут: «Мы никогда не встречали такого профессионального и такого теплого приема [как в России], мы никогда не видели такой публики. Но что делать? На нас давят художники-друзья в чатах».
Я ответственна за зрителей, я ответственна за команду и я ответственна за школу [современного искусства Родченко]. Школа тоже сохранила работу, и все студенты наши благодарны, потому что они учатся, потому что у них есть среда, потому что они имеют возможность думать о будущем. Конечно, тревожное будущее. У музея слоган — «Самое интересное впереди». И это мой слоган личный. И сегодня мне его неудобно произносить. Но все равно это «впереди» есть, и «Живу дальше» Эрика Булатова — неслучайное название [новой выставки, открывшейся после ремонта]».
Тихое сопротивление
«Я делала выставку [аргентинского художника] Лучо Фонтана, это было года четыре назад. Почему я показывала Лучо Фонтана именно в это время? Это был тяжелый проект, на него надо было найти деньги, он стоил больше €1 млн. Но мне было очень важно, что через дыры и прорези, [которыми известны картины] Фонтаны, можно глядеть вперед, чуть дальше носа. Собственно, Фонтана интересовала тема космоса, вечности.
Мне казалось, что людям надо немножечко посмотреть дальше носа.
Я понимала, что ничего изменить нельзя — это было тихое сопротивление. Иногда это единственное, что ты можешь сделать, но это очень важно. Я понимала, что Лучо Фонтана не изменит того, что грядет. Но то, что грядет что-то неприятное, было понятно. Поэтому, когда случилось то, куда мы подошли, для меня это не было чем-то, чего я не ждала. Я анализируя искусство, предсказала путч, кризис 2008 года, очень многое. Я просто анализирую искусство. Искусство — это барометр.
Это будущее нельзя изменить. Тебе лично. Его просто надо пройти и пережить. Но есть иллюзия, что если ты его видишь, то ты можешь немножко подготовиться и свою стратегию личную выработать».
Что делать художникам, которых не выставляют
«Жить. Жить. Жить. Жить дальше. Так, как жил Илья Кабаков, так, как жил Эрик Булатов, так, как жил Владимир Янкилевский, так, как жил Эдуард Штейнберг. У них просто надежды не было, что это в будущем будет показано. Прикинь, они начинают творить где-то в 1960 годах и до 1988 года, когда начинают легализоваться эти работы, это 25 лет, четверть века. Они жили, они творили. И они нам сказали все, что важно было вчера, сегодня, будет важно завтра.
Если ты не можешь не творить, ты будешь творить при всех условиях. А то, что не можешь этим зарабатывать — ну так пардон, даже в лучшие времена, во всех историях мира меньше пикселя художников зарабатывают своей профессией деньги. Потому что между творчеством и продажей рукописи — вдохновение не продается, а рукописи можно и желательно продать. Все остальные работают. Кто-то преподает, кто-то работает дизайнером, кто-то еще кем-то».
«Я верю в цивилизацию»
«Все, что можно изменить, я пытаюсь [изменить]. Но есть ситуации, в которых я говорю: «Я не волшебник». Я сделала все, что я могла. Для себя я чиста. Иногда получается, иногда не очень.
Эти времена надо пережить. И понимать, до какой степени сегодня все остро со всех сторон. Остро, болезненно. В этот момент корабль выбирает какой-то путь, при котором музей — это общее поле. И на нем welcome всем — в надежде, что меньше пикселя людей выйдет, забудет имя художника, но пойдет печь пироги по-другому. Просто человеку захочется прийти и жить, выбирая свой путь в сложных обстоятельствах.
Так всегда было, эта история цивилизации. Я, вообще говоря, верю в цивилизацию, несмотря на то, что цивилизация со всеми благами накапливает арсенал ядерного оружия. Жизнь такая, какая есть. Ее столько, сколько есть. И ты просто должен быть честным. Ты просто помогаешь там, где ты помогаешь. И надо жить, понимая, что по ночам тебя мучат мысли. Ну так они всегда мучат».
Также в интервью Ольги Свибловой: о первом случае цензуры, с которым она столкнулась, об образе врага как вечной стратегии и о том, как отвечать на вопросы работами Эрика Булатова. Полную версию смотрите на канале Forbes в YouTube.
* Согласно требованию Роскомнадзора, при подготовке материалов о специальной операции на востоке Украины все российские СМИ обязаны пользоваться информацией только из официальных источников РФ. Мы не можем публиковать материалы, в которых проводимая операция называется «нападением», «вторжением» либо «объявлением войны», если это не прямая цитата (статья 57 ФЗ о СМИ). В случае нарушения требования со СМИ может быть взыскан штраф в размере 5 млн рублей, также может последовать блокировка издания.