Селфи с точки зрения философа: Гройс о современных нарциссах

Люди работают над художественным образом своих «публичных трупов», чтобы другие не превратили их в реди-мейд. Философ полагает, что Нарцисс из мифа был охвачен примерно таким же стремлением — правда, сегодня на общую картину влияют еще и технологии

Раньше живые и мертвые были расселены по закрытым друг от друга «гетто»: первым предписывалось быть на земле, вторым — на небе или в преисподней. Новые технологии произвели пространство, в котором и те и другие пребывают равноправно, — это метавселенные. И пока разработчики соцсетей думают, что делать с так называемыми мертвыми страницами, которые, будто призраки, свободно существуют среди «живых», философ Борис Гройс обратил внимание на другую проблему. Получив наконец бессмертие — цифровое и во многом нам навязанное, мы вынуждены еще при жизни работать над имиджем своих «публичных трупов». Об этом Гройс рассуждает в новой книге «Апология Нарцисса» (хотя ее зачатки можно обнаружить в текстах более чем десятилетней давности), выпущенной издательством «Ад Маргинем Пресс» в сотрудничестве с образовательным проектом Masters.

«Образ Нарцисса в озере — это ранняя форма селфи», — пишет Гройс. И выступает адвокатом тех, кто делает селфи сегодня (то есть почти всех нас), опровергая выкатываемые в их адрес обвинения в нарциссизме и самолюбовании. Самодизайн, по мнению философа, не прихоть, а бремя современного человека. Раньше беспокоились о «дизайне души» — перед Богом ей следовало предстать аскетичной, если не сказать минималистичной. Сегодня, в секулярную эпоху, человеку приходится работать над дизайном собственного тела, ведь именно тело, а не душу видит общество. И если мы сами не проконтролируем то, как формируется наше «публичное тело», от которого позднее останется «публичный труп», другие сделают это за нас.

Само понятие «нарциссизм» книга предлагает пересмотреть. По Гройсу, то, что принято считать пустым самолюбованием, является в действительности формой современной аскезы. В отличие от духовной аскезы — упражнений, направленных на придание душе угодной Богу формы, нарциссическая аскеза предполагает тренинг тела, чтобы им восторгались другие. «Современный спорт — это ренессанс для масс». Получается, Нарцисс вовсе не зациклен на себе — он зависим от внешнего взгляда, и собственное отражение в озере пленяет мифического героя (как нас — отражение во фронтальной камере) именно тем, что в нем он видит себя глазами Другого. И эта зависимость от взгляда Другого сулит вовсе не удовлетворение эгоистических желаний, а одни ограничения.

Интересно, что на языке оригинала эссе называется Becoming an Artwork («Становясь произведением искусства»). Название «Апология Нарцисса» более кликбейтно, зато английский вариант транслирует одну из ключевых идей книги. Гройс ссылается на Йозефа Бойса, который как-то заметил, что «каждый человек — художник». А реализует он право считать себя художником, по мнению Гройса, через акты самовыставления: «Представлять себя другим — значит создавать себя как произведение искусства». Далее — следите за руками. Музеи дают бессмертие артефактам прошлого, а соцсети — нам. Стратегия бессмертия связана со стратегией заботы. Заботиться — значит курировать (от лат. cura — «забота»). Получается, мы курируем собственные цифровые образы, которые суть арт-объекты. Логика Гройса, математика по образованию, стройна. Но не строга. С понятиями из сферы искусства он обращается куда более вольно, чем с математическими формулами. Произведение понимается в книге упрощенно: как что-либо выставленное напоказ и не используемое в практических целях. Художник и дизайнер в тексте взаимозаменяемы, а их задача сводится к эстетизации чего-либо. Вероятно, Гройс делает это осознанно. В конце концов, в «Апологии Нарцисса» он увлечен антропологическим, а не искусствоведческим феноменом.

Из духа непринужденной эссеистики рождаются броские афоризмы. Например: «Тело Ленина в Мавзолее — это по сути реди-мейд». Или: «Цифровое облако стало субститутом традиционных Небес, а Google — субститутом Божественной памяти». У Гройса эффектный образ мыслей, и он вглядывается с нескрываемым наслаждением в озеро своего разума. Там он видит Лакана и Кожева, Малевича и Дюшана, Христа и Ленина, политику и спорт, конструктивизм и египетские пирамиды — цитаты, метафоры и аналогии мерцают, расходясь кругами по водной глади. Его рассуждения тоже «разбегаются» от главы к главе, слегка мешая читателю удержать их главную нить.

Берясь за проблему цифрового Танатоса и Эроса телесной идентичности, философ — тут хочется вспомнить один из его ранних псевдонимов, Игорь Суицидов — продемонстрировал, что по сей день держит руку на пульсе. Кстати, книга, по Гройсу, тоже выступает «публичным трупом» ее автора. А вот соцсети Гройс не ведет. И сложно установить, делает ли селфи. 

Борис Гройс