И отцы и дети в спектакле режиссера Владимира Кузнецова по роману Тургенев в елецком театре «Бенефис» играют в игрушки, которые зрители собирали всем городом. Зачем режиссёру понадобились сотни мягких игрушек, и какие игры ведут к трагедиям, рассказывает Жанна Зарецкая, побывавшая на премьере.
Ставить произведения школьной программы – особый вызов. Прочитанный по необходимости, да ещё и в том возрасте, когда для осмысления большинства образов и идей не хватает ни личного опыта, ни кругозора, текст редко вызывает желание к нему вернуться. А у «Отцов и детей» есть ещё и «отягчающее обстоятельство»: Тургенев своего героя не полюбил. Обидевшись на Добролюбова, который после «Накануне» приклеил ему ярлык «революционера», Тургенев, считавший революции крайне нежелательным опытом для России, изначально сочинял своего «нигилиста» Базарова как пример отрицательный и, отвечая на вопрос героя «Я нужен России?», безжалостно его убивал, подсунув тифозного пациента и коллегу-доктора, у которого не оказалось «адского камня», чтобы прижечь порез. Елецкий спектакль в этом смысле оказался в выигрыше, потому что режиссёр Владимир Кузнецов Базарова не просто полюбил, а превратил в самого настоящего героя времени – узнаваемого сегодняшнего 30-летнего с той изрядной долей обаяния, которое обеспечивают острота мысли и самоирония вкупе с дерзостью в поступках и злостью на любую пошлость и фальшь. Таким сыграл Базарова артист Евгений Ермаков, дождавшийся, наконец, соразмерной его таланту роли. Но тут надо с самого начала сказать, что труппа в Ельце – довольно сильная, и в сложноустроенной режиссёрской конструкции все артисты существуют по-командному слаженно, азартно включаясь в серьезную игру, затеянную Владимиром Кузнецовым, который в данном случае исполнил ещё и роли драматурга и художника.
Детский мир
На сцене контур дома, очерченный неоновыми трубками, а внутри него – чёрные столы и стулья разной величины, как в сказке про трёх медведей. К примеру, персонажи будут взбираться на большие столы и стулья, чтобы чувствовать себя круче, а Базаров в разгар памятного спора с Павлом Петровичем о «традиционных ценностях» демонстративно сядет перед столом на детский стульчик, но глаз от него, убежденного в собственной правоте и убедительного в своей логике, будет не отвести. Вся сцена при этом от начала и до конца действия завалена игрушками – в основном, мягкими, но и узнаваемые пластмассовые куклы из советского детства тоже по ходу действия обнаружатся. В прологе сцену заполнит реальная детвора, которая затеет веселую возню с плюшевым зверьем, а один серьезный не по годам мальчик подойдет к авансцене и прочтет стишок азербайджанской поэтессы Аллы Ахундовой, в стиле Остера – про девочку, которая красива настолько, что просто никак невозможно её не отлупить и не окатить водой из лужи. Это и есть немудреный ключ к спектаклю для зрителей 16+ – на простейшем языке сформулированный среднестатистический принцип поведения людей, которые, казалось бы, повзрослев, давно должны были превратиться из спонтанных несознательных школьников во взрослых и ответственных индивидуумов, но не превратились.
На переднем плане – Михаил Дрововоз (Аркадий Кирсанов) и Виктор Проняшкин (Николай Петрович Кирсанов) в сцене из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Ход с игрушками неформален: герои взаимодействуют с ними на протяжении всего спектакля. Хозяин имения под называнием «Марьино» (это название, как и последующие места действия, высветится красными буквами на видеодорожке, установленной на авансцене) Николай Петрович Кирсанов, отец Аркадия – Виктор Проняшкин – ощущает себя как-то не по-хозяйски, и эта психологическая неловкость усугубляется физическим действием: режиссёр сажает героя на детский стульчик. При этом, сетуя, что жена не дожила до кандидатского статуса сына, Николай Петрович усаживает на стул по соседству куколку в бархатном платье и чепце и осторожно берёт её за руку: так, по-видимому, он к своей половине и относился – как к хрупкой и любимой, но игрушке. И так же он относится к молодой девушке Фенечке, дочери экономки, родившей ему сына: подойдет, подержит за руку, погладит, полюбуется, а что ощущает эта Фенечка, живя без брака в доме мужчины – бог весть. И как тут в тихом Фенечкином омуте, спрашивается, не завестись хотя бы одному чертенку? Фенечка – Дарья Семёнова соединяет в себе два тургеневских образа: возлюбленную Николая Петровича, которая повсюду ходит с их новорожденным сыном, роль которого играет лохматый медведь, и служанку Дуняшу, до беспамятства влюбившуюся в Базарова и эта непростая роль юной актрисе вполне удается. Старшего брата, Павла Петровича, который появляется в дверном проеме, оседлав лошадку на палочке, любимец публики Дмитрий Голобородов играет этаким Карлсоном: «курощать» домашних разными способами – его конёк. Так что причина фрустрации младшего брата Николая мгновенно проясняется. Игрушками будут бросаться друг в друга от щенячьих любовных эмоций милые вечные тинейджеры Аркадий и Катя (талантливые начинающие артисты театра Михаил Дрововоз и Диана Михайлова). Плюшевое красное сердце протянет Базарову красавица Одинцова – Татьяна Швец, а он, прислушавшись к нему, поставит диагноз: «Вы хотите полюбить, а полюбить вы не можете». А для дуэльного поединка после щекотливой истории с Фенечкой Павел Петрович предложит Базарову игрушечные пистолеты с присосками, так что фраза Евгения «Ну смешно же!», сказанная по поводу дуэли, выглядит здесь куда как уместной.
На фото – Евгений Ермаков (Евгений Базаров) и Дмитрий Голобородов (Павел Петрович Кирсанов) в сцене из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Но елецкие «Отцы и дети» – не про большую детскую, чей умеренно-абьюзивный мирок, крепко застроенный в соответствии с комплексами обитателей совершенно по теории Эрика Берна, стремится поколебать Базаров. Скорее, весь этот «кукольный дом» – образ реальности, преломленный ироничным сознанием безжалостного дохтура Жени, его неутешительный диагноз, выставленный им этому миру. Базарову Евгения Ермакова – харизматичному парню в растаманской шапочке и черной футболке с огромным нулем и надписью ZERO, ничего не стоит доказать, что «традиционные ценности» братьев Кирсановых, затянутых в английские костюмчики, ратующих, кстати, за цивилизацию, – такие же игрушки, как и те, которыми заполнена комната. Вот и «Сикстинская мадонна», что появляется в руках Павла Петровича в контексте разговора о Ватикане, свидетельствует о том, что сам старший Кирсанов убежден, что самое известное произведение Рафаэля находится в Сикстинской капелле, просто по созвучию. А стало быть, сам он в Ватикане никогда не был, ровно, как и те «молодые художники», которых он упрекает в невежестве. А при таком раскладе что те традиционные ценности, что эти – один перец. Спектакль же в целом получился про попытку человека с умом и талантом сыграть в современном мире в собственную достойную игру.
Театр
Тут в помощь Базарову режиссёр подкидывает двух заправских буффонов. Причем, зритель не сразу понимает, в какую игру с ними играет театр. Поначалу персонажи Максима Краснова и Ирины Яцук – камердинер и экономка в доме Кирсановых – ничем особенным не выделяются: прислуга и прислуга, одеты в черное, хлопочут по хозяйству. Разве что время от времени позволяют себе выступать в роли «слуг просцениума», выпадая из действия, чтобы рассказать биографию того или иного персонажа или стащить шапку с головы распоясавшегося гостя Базарова. Но вот Базаров увлекает своего подопечного Аркадия в город N – и реальность начинает искривляться, превращаясь с помощью театрального дыма и света в причудливый лабиринт, зазеркалье, где предметы быта вырастают до гигантских размеров, роль микрофона играет горящая электрическая лампочка (в финале, когда Базаров умрет, Одинцова её погасит), а персонажи выныривают из тьмы и исчезают в ней, как незваные гости булгаковской «нехорошей квартиры». И здесь уже – к большому и, что уж греха таить, радостному удивлению автора этих строк – Максим Краснов, изумительно похожий на Джима Керри в фильме «Маска», является Ситниковым, а Ирина Яцук в образе Майкла Джексона – Кукшиной. Сказать, что это эффектные пародии на радикальных сторонников левого тренда, будет неправдой, хотя текст Кукшиной практически полностью состоит их феминистских лозунгов (никакой отсебятины, только Тургенев). Тут важнее пластические этюды вокруг и на четырех больших стульях на авансцене – борьба за то, чтобы стать поп-кумирами, за собственную значимость, которая этим людям гораздо важнее любых идей. Но буффоны играют своих масочных персонажей так откровенно и безбашенно, точно вместо города N Базаров, заранее сговорившись с актерами, привел Аркадия в театр, где игра имеет самостоятельную, а не коммерческую ценность, не влечет за собой ни выгод, ни выигрыша. И где можно ловить настоящий кайф от убойных импровизаций на тему реальности, словно бы водя её на коротком поводке и не позволяя собой манипулировать. Базаров в этот момент абсолютно счастлив, а преданный Аркадий, не очень понимающий, что здесь вообще происходит, смотрит на старшего коллегу, как на бога.
На фото – сцена из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Базаров в спектакле Владимира Кузнецова – человек играющий в экзистенциальном смысле – в том, который роднит театр и рок-музыку. Видимо, поэтому саунд-трек спектакля – это, без преувеличения, малая антология русского рока, которая еще и звучит вживую в исполнении трех музыкантов – скрипачки, баяниста и вокалистки (Юлия Прокофьева, Юрий Раевских и Марина Григорьева соответственно). И по той же причине в сцене «Город N» из всех неоновых контуров сквозь дымовую завесу проступает только один – круг на уровне крыши дома, солярный символ, притягивающий взгляд. Это как лейтмотив лучшего, на мой взгляд, фильма Марка Захарова «Дом, который построил Свифт»: «Подняться к небу – вот работа! Подняться к небу – вот это труд», как конечная (она же и бесконечная) цель пути, к которой каждый прокладывает свою дорогу. Собственно, этим и отличается Базаров от Аркадия, у которого нет иного ответа на тот факт, что школа и институт ему оказались «не по приколу», кроме эпатажного ярко-зелёного цвета волос. Базаров протестует всем своим существом, не просто отрицая, а открыто и азартно и вышучивая (чтобы не сказать выстёбывая) всё, что в противоположную от свободы сторону – и тотальность его существования роднит его с рок-музыкантами. Этот Базаров словно бы посылает в прошлое, через десятилетия, привет великому «Гамлету» Някрошюса, и исполнителю заглавной роли литовскому рок-музыканту Андрюсу Мамонтовасу, который увлекся разрушением настолько, что так и не сочинил песню о том, что останется после него. Случайно произнеся строчку из Шевчука, я вдруг, примерно через полчаса действия, сообразила, что за странные слова выводила грудным голосом вокалистка в кокошнике: «Он прожил много лет, он прожил много зим» на мотив неведомой мне русской песни. Тогда они прозвучали как начало былинного повествования о некоем национальном герое. И так оно в принципе и есть. С той оговоркой, что это рок-баллада.
На фото – Татьяна Швец (Анна Одинцова) в сцене из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Теперь так же вокалистка, которую без кокошника сразу и не признать, вновь появляется, чтобы а капелла, под ритм, выстукиваемый музыкантами, спеть провокационный выморочный «Декаданс» «Агаты Кристи», старательно выводя своим красивым джазовым голосом хулиганские синкопы. Ну да, логично. Единственная декорация, которую мог нафантазировать такой Базаров для главной встречи своей жизни – обстановка рок-концерта. То, что поначалу выглядело мистическим флером, обернулось спецэффектами и мерцающей клубной атмосферой. Кроме «Агаты Кристи» «на разогреве» прозвучал еще и «КиШ»: «Вот я был и вот меня не стало», словно пролог к будущей драме, долго пела под гитару в тот самый микрофон-лампочку Ирина Яцук, уже не Кукшина, но всё ещё в костюме Майкла Джексона, пока её не перебил лихой партнер Максим Краснов, громко выкрикнув: «Одинцова приехала!». Прекрасная дама в черном (Татьяна Швец сотворила свою героиню безупречной красавицей для глянцевой обложки) с большими крыльями за спиной выходит прямо из зала, чтобы спеть «Одинокую птицу» группы «Наутилус Помпилиус».
Нелюбовь
Так выглядит кульминация спектакля. После которой надпись на одной из видеодорожек меняется с «2х2=4» на «2х2=5». У Григория Горина про ситуацию, когда мир перестал отвечать представлениям героя о нем, сказано: «А у нас большая радость, у нас доктор тронулся». Сдается мне, что артист Евгений Ермаков с его данными легко сыграл бы доктора Симпсона, превратившегося усилиями доблестных актёров декана Свифта в Гулливера. А вот доктору Базарову в его обстоятельствах не нашлось роли, которая позволила бы ему освоить новую диковинную формулу жизни, применив свои явные таланты и проявив скрытые. История любви Базарова, которую анализирует режиссёр Владимир Кузнецов – его диагностика современного общества, исходя из того, что ценность общества – это ценность для него любви во всех её проявлениях. Если бы бегущая строка не сообщила нам, что перед нами «Никольское, имение Одинцовой», можно было бы подумать, что мы вернулись в кирсановскую «детскую». С тем исключением, что на лошадке тут не скачет, а восседает в жокейском костюмчике хозяйка. Аркадий, нюхом распознав привычную атмосферу, бросается изображать возбужденного жеребчика, с тем же азартом, с каким с порога устремлялся рубиться на детских сабельках с Павлом Петровичем. Правда, от «мальчиков» Кирсановых «девочка» Одинцова отличается тем, что вместо мадонны у неё – томик Полозковой со стихами на все случаи жизни: и пока она вытаскивает их в нужный момент, точно фокусник нужную карту, общение с Базаровым худо-бедно клеится, и, конечно, в качестве козыря будет выброшено полозковское «Доктор, как хорошо, что Вы появились. Доктор, а я волнуюсь, куда ж вы делись». Но Базаров – игрок другого театра, и стоит ему назвать красавицу бревном, как она выплескивается, точно вскипевший чайник. Татьяна Швец благоразумно не стала изображать холодную тургеневскую красотку, её Одинцова – тоже сегодняшняя и сильно напоминает истеричных сериальных героинь, что точно, хоть и безжалостно. В одинцовский «сериал» Базаров сорвется только однажды, в момент признания, поведясь на её дурацкую провокацию, и ответом ему предсказуемо будет нервный смех его предмета. Вот в этот момент, а не вскрывая тифозного больного, он и получит ту душевную рану, которая обнаружит всю бесконечность его одиночества и окажется в итоге роковой.
На фото – Евгений Ермаков (Евгений Базаров) в сцене из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
А где же те «люди от театра», которых режиссёр придумал, чтобы, в отличие от Тургенева, играть на стороне своего героя? Они на месте, но какую достоверную роль мог им дать режиссёр, чтобы поддержать Евгения в том состоянии, описание которому вы найдете в треке «Наутилуса Пампилиуса» – «Под колесами любви»? Соратников по переустройству реальности? Дерзких первооткрывателей в области медицинской науки? Тут дело не в том, что нельзя добавить каких-то персонажей, этим театр, слава богу, занимается давно и успешно, снова и снова доказывая, что границ интерпретации классики не существует. Но проблема в том, что в нынешних обстоятельствах это было бы неправдой. Единственными достоверными героями, способными хоть как-то скрасить отчаяние героя, оказываются его искренне любящие родители. И это – триумф артистов Максима Краснова и Ирины Яцук. Их трогательные, совершено аутентичные старички могут и свечку держать, как сакральный предмет, и эксцентричные штуки выкидывать – вроде балетных прыжков Арины Власьевны после объятий любимого Енюшки, – чтобы зрители не забыли, что они в театре, и неподдельно проживать своё огромное неизбывное горе.
На фото – Максим Краснов (Василий Иванович Базаров) и Ирина Яцук (Арина Власьевна Базарова) в сцене из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Умеренная доля мейерхольдовщины спектаклю идет исключительно на пользу – и так кстати отстраняет глубокую личную драму, которую подробно, глубинно и совсем не банально воссоздает перед публикой Базаров – Ермаков. Вот уж в ком точно нет ничего от сериальных персонажей современности, заполонивших сцену. Конечно, он перепробует все «игрушки»: и стихи Полозковой про то, что сердце болит, но они из-за женской сентиментальности безнадежно проиграют не только «Наутилуса», но даже и The Hatters («По ходу любовь»); и мадонну Рафаэля, усилив её еще и фрагментом из микеланджелова «Сотворения Адама» (он-то точно из Сикстинской капеллы Ватикана), но в конце концов воспользуется ими как в буквальном смысле прикрытием для их с Фенечкой мимолетной, но такой естественной связи; наконец, он даже усадит к себе на руки плюшевого медвежонка и наденет на него свою растаманскую шапку. Но в итоге все же мужественно выберет полное одиночество. И когда Базаров, забравшись на самый большой стол, сгруппируется на нём, словно и в самом деле, подобно Гамлету, ощутил холод бездны и хочет от него заслониться, и будет произносить как мистическое прозрение тургеневский текст о человеке-атоме в безграничном пространстве, «математической точке, в которой кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже», жаль будет только того, что этот текст герой не транслирует напрямую зрителям. Потому что среди них, в отличие от персонажей спектакля, уж точно найдутся базаровские единомышленники.
На фото – сцена из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Вообще, в этой второй, драматичной части спектакля, у Базарова досадно мало крупных планов. И это – мой первый из двух вопросов к спектаклю. Второй – по поводу финала, а конкретно, решения сцены с Одинцовой, которая, явившись навестить умирающего Базарова, стоит в оцепенении поодаль от стола, где испускает последний вздох заразившийся тифом Евгений, и находит силы приблизиться и приподнять платок, лишь когда герой умирает. И зачем тогда пафосное слово «любовь» на видеодорожке? Не честнее ли признать, что для этого мощного чувства наша реальность оказалась слишком ничтожной, а эталоном аналогичной суррогатной эмоции сегодня служит мелодраматичная экранная попса советского периода. Тогда и вокалистка с её «Миром без любимого» будет тут к месту. Ну или надо менять и финальную мизансцену, и песню.
На фото – сцена из спектакля «Отцы и дети» © пресс-служба елецкого театра «Бенефис»
Но это так, брюзжание критика-перфекциониста. Который при всём при этом не может не признать, что главного своего итога и самого сильного накала спектакль достигает в той сцене, где Базаров буквально перед самой смертью, озабоченный уже только тем, чтобы умереть достойно, вдруг, оставив свой смертный одр, идет к зрителям и в лоб спрашивает зал «Я нужен России?». И тут зрители, искренне полюбившие героя за два с половиной часа концентрированного действия, переглядываются друг с другом, и у менее крепких бесконтрольно катятся слезы. Кажется, в этот момент все присутствующие в зале понимают, чувствуют гораздо больше, чем могут осмыслить и артикулировать. И это их единое, соборное, если хотите, переживание – очень важное, связанное, с историей, страной и конкретным моментом. А такой опыт взаимного переживания никогда не бывает впустую