«Когда девочки играли в „Барби“, я склеивала гробы». Разговор с доулой смерти (видео)

Источник: Полина Лесовец. Фото: Роман Пастернак, из открытых источников. Обложка: Максим Тарналицкий. Видео: Роман Пастернак, Татьяна Павлова

Если рассуждать в терминах дедушки Фрейда, то невидимая игра между Эросом и Танатосом, либидо и мортидо (влечением к жизни и влечением к смерти) постоянно происходит внутри человека. О любых проявлениях либидо — от секса до рецепта крем-брюле — люди готовы говорить бесконечно, а вот мортидо повезло гораздо меньше. Будем честны, смерть — это табуированная тема. Но только не для Евгении Андриц — клинического психолога, экзистенциального терапевта и доулы смерти.

Доула смерти — новая для наших широт профессия. Вопреки непривычному уху названию, здесь нет ничего мистического или таинственного. «Смерть — это единственный гарантированный опыт в нашей жизни», — спокойно рассуждает Евгения. Журналист Onlíner Полина Лесовец поговорила с ней о том, существуют ли «правила» горя, зачем ходить на похороны, как прощаться с домашними животными и почему разговоры о смерти помогают ценить жизнь еще больше.

«Наше тело мудрое, оно знает, как рождаться и как умирать»

— Кто такая доула смерти? Чем она отличается от психолога и «классической» доулы, сопровождающей в родах?

— Доула смерти — светская профессия, которая существует в мире уже больше 50 лет. По сути, это человек, сопровождающий в умирании — не обязательно психолог, это может быть сиделка или похоронный агент. Доула приходит и разговаривает — легально, спокойно — об умирании, похоронах, страхе смерти и так далее.

Доула может работать только с тем человеком, который готовится умирать, а может сопровождать всю семью или кого-то из родственников, или сами похороны, или процесс горевания, который следует после.

А еще есть огромное количество работы, которую можно делать до того, как человек столкнулся со своей смертностью. Бывает, что страх смерти актуализируется у совершенно здоровых молодых людей по самым разным причинам. И тогда можно обратиться к доуле и поговорить: «Что делать, когда я буду умирать? Как я хочу умирать? В каких обстоятельствах? Как мне подготовить наследство? В какой одежде я хочу ложиться в гроб? А хочу ли я вообще ложиться в гроб? Может быть, я хочу кремацию? А что, если я боюсь и кремации, и гробов? Какие еще есть варианты?» Есть огромный спектр того, что можно обсуждать сильно заранее до смерти. И окажется, что это вообще не про смерть и страх, а про то, как прожить свою жизнь.

Доула смерти действительно похожа на доулу родов. Эти процессы перекликаются на биологическом уровне. Когда человек рождается — это переход. И когда умирает — это переход.

Физиологически это тоже похоже. Когда рождается младенец, у него недоразвито большинство органов: легкие не раскрыты, кишечник слипшийся, мозг не дозрел (чувствительность на пальчиках, например, еще отсутствует), — и телу предстоит постепенно «подключать» одну функцию за другой.

А когда человек умирает, запускается обратный — запрограммированный — процесс. Тело начинает заранее готовиться к смерти, когда чувствует, что конец близко. Оно мудрое и знает, как рождаться и как умирать. Сначала уходит энергия, потом постепенно отключаются органы. Похоже на то, что мы закрываем большое помещение перед тем, как уйти: постепенно выключаем свет. Мочеполовая система — выключить. Зрение — выключить. Перестать узнавать близких — done. Кишечник — отключить.

Люди перед смертью очень часто отказываются есть. Не потому, что сошли с ума. Не потому, что что-то пошло не так и их нужно срочно спасать. Это естественный процесс закрывания дверей в организме.

После того как человек отказался от еды (это бывает за неделю до смерти или больше), он может отказаться и от воды. И тогда мы говорим, что остаются сутки. Этот процесс пусть и замедленный, но очень похожий на то, как готовится тело женщины к родам и тело плода к рождению. Тело прекрасно понимает, что оно сейчас родится скукоженным комочком и ему предстоит несколько лет разворачиваться. Точно так же тело прекрасно знает, когда умирает, что ему предстоит свернуться и постепенно все закрыть.

Есть еще одно интересное сходство. Процесс горевания очень похож на схватки, только наоборот. Когда человек получает новость о том, что у него умер близкий, горе наваливается, как схватка: окручивает, охватывает целиком. Человек может сжаться, упасть, схватиться за живот, диафрагма прямо бетонируется. Такой спазм по всему телу, который схватывает, а потом разжимает. «Схватки горя» в момент получения информации и в первые несколько дней и недель (иногда первые 40 дней) могут быть очень интенсивными и болезненными. Потом, по мере того как горе будет совершать свою работу и отступать, они замедлятся, уйдут все дальше и прекратятся полностью.

— Почему люди боятся смерти?

— Люди боятся смерти — это факт. Мы не знаем почему. С точки зрения экзистенциальной философии смерть — единственный гарантированный опыт, который у всех нас будет. Любой другой опыт вариативен, но вы точно родитесь и точно умрете. Нет таких людей, которым удастся этого избежать. Может быть, это будет внезапно, или долго и мучительно — мы не знаем. Но 100%, что это случится. Это гарантированный опыт. А самое главное, он ограничивает нас во времени. Время не бесконечно, и только это двигает нас что-то делать.

«На третьем месяце произошла катастрофа»

— Почему вы, как психолог, решили работать с темой смерти? Все-таки не самый стандартный выбор.

— За такими нестандартными решениями всегда есть личная история.

Я с самого детства была странноватым ребенком. Я знаю, каково это, когда в семье есть невысказанное горе. Так получилось — довольно драматично и трагично, — что, когда мама была мною беременна, в автокатастрофе разбилась бабушка, ее мама. Это была внезапная смерть — и страшная потеря, потому что связь между ними была очень близкая. Все ждали: наконец-то родится внучка! Такой был подъем в семье. Я была не просто желанным, а невозможным ребенком. Врачи поставили бесплодие, а тут — раз! — и зародилась жизнь. Это было празднование чуда. А на третьем месяце произошла катастрофа. Поэтому моя мать попала в ужасную ситуацию: она горюет, у нее умерла мать, и она беременна… Ее положили на сохранение, она не помнит, что происходило в это время. Более того, когда она родила, в то время, естественно, еще не было принято говорить ни о какой послеродовой депрессии. Она справлялась с младенцем на руках, притом что находилась в активном горевании. Ей пришлось просто отменить это горевание, чтобы выжить самой и не навредить своему ребенку.

Но семья — это система. И если есть какой-то скрытый процесс, ребенок возьмет его на себя.

Мама отказалась горевать, ей было очень тяжело. Папа сделал то, что было нужно его жене. Плюс нет культуры траура. Считается, что горевать после того, как прошел год, уже неприлично. А как вы отнесетесь к тому, что горевание может длиться 20—30—40 лет? Особенно если мы не даем ему место.

Я хорошо помню, как мама делилась со мной. Только она начинала рассказывать про бабушку, как у нее подступали эмоции, чувства, и она — раз! — и сворачивала их обратно. Всегда повторяла: «Ну чего уж теперь говорить-то». Она запрещала себе этот процесс. И кто взял его на себя? Я. Будучи ребенком, я все время чувствовала какое-то напряжение в семье. Смерть всегда сидела за нашим семейным столом. Она все время была рядом.

Я пошла в психологию, чтобы понять, что происходит. У меня прекрасная жизнь, любящие родители, все есть. Чего тебе не живется, Женя? Я стала искать. И, конечно, нашла экзистенциальную терапию и доульство. Это было естественно.

Когда девочки играли в «Барби», я склеивала гробы. Я всегда была такая — чудноватая. Рисовала рисунки с кладбищами, которые, слава богу, мама никому не показывала (улыбается. — Прим. Onlíner). Я просто транслировала то, что фоном происходило в семье. Скрытое, непрожитое горевание, которому мы не даем места, может повлиять на ваших детей.

«Есть такой красивый термин — „работа горя“»

— Есть ли «правила» горевания? Четкие и одинаковые для каждого человека стадии горя, вот прямо по Кюблер-Росс?

— Я могу вам точно сказать одно: горевание будет. И это единственное правило, которое существует.

Если вы видите, что ваш близкий, испытывая потерю, никак это не проявляет: ничего не чувствует, не хочет плакать или уединяться и вообще поведение никак не изменилось, — это беда. Значит, что-то не так.

А вот если поведение изменилось, например человек всегда был замкнутым и тихим, а тут умерла мама, и он начал шастать по вечеринкам, значит, горевание есть.

Горевание может выглядеть очень индивидуально, но оно всегда будет. Для этого даже есть красивый термин — «работа горя». Это естественный процесс. Тело знает, как умирать, рождаться и горевать. Работа с горем заключается в том, чтобы ему не мешать.

Элизабет Кюблер-Росс сделала важную вещь. Она разделила горе на стадии и популяризировала их: отрицание, торг, депрессия, гнев, смирение. Позже в своих интервью она сама говорила: «Вообще-то, это были общие впечатления от работы в хосписе». И правда в том, что эти стадии не идут в строгом порядке.

Стадии горя могут идти в любом порядке, перемешиваясь в кашу. Причем эта каша может выглядеть полной сменой блюд в течение суток. Утром вы просыпаетесь в смирении, а к вечеру пребываете в гневе. На следующий день вы в депрессии, а послезавтра вообще все в порядке, вроде бы отпустило. А через неделю снова накрыло схваткой горя.

Поэтому да, стадии есть. Можно увидеть отдельно каждую из них: и отрицание, и торг, и гнев… Но порядок, на самом деле, не определен. Он может быть любым, каким угодно.

А еще есть очень большая вариабельность в том, как люди выбирают проживать свое горе. Некоторые уходят в уединение, а другие, наоборот, двигаются к людям. Кто-то с головой зарывается в работу, а у кого-то актуализируется собственный страх смерти. Особенно часто такая история бывает, когда близкий умирает от рака. Тогда люди начинают сами бояться заболеть, идут по врачам, проверяют себя. Это тоже часть процесса горевания.

Считается, что нормативно горе должно длиться год. Ведь, когда мы теряем близкого человека, рушится мир. И горе необходимо, чтобы этот мир удержать и сшить обратно его края. В течение года сменятся разные воспоминания, которые связаны с ушедшим человеком. Например, как вы с бабушкой гуляли весной, ели мороженое летом, шли под зонтом осенью и варили кофе зимой. И в течение года ваше горевание будет включать эти воспоминания, проживать их и отпускать. Должна пройти смена всех циклов, чтобы психика приняла факт: это действительно случилось.

«Если человек смеется на похоронах, это не значит, что он сошел с ума»

— Зачем ходить на похороны?

— Очень хороший вопрос. Я знаю много историй, когда молодежь отказывается ходить на похороны. Человек прямым текстом говорит: «Не хочу сидеть за столом с людьми, которых не знаю». Так это не про похороны, а про то, что он не знаком с членами своей семьи. Они для него не ценные. И человек, который умер, тоже не был ценным. Чтобы люди участвовали в похоронах и хотели на них ходить, эту культуру нужно прививать с самого детства — как часть семейного уклада.

С точки зрения психики на похороны нужно ходить, чтобы информация, которую мы получили, была подтверждена реальностью. Приведу пример. Человек уехал в командировку, а ему звонят и говорят: «У вас жена погибла». Первое, что он сделает, — это скажет: «Неправда. Вы злые шутники, пытаетесь меня разыграть». Психика будет использовать все, чтобы поддержать отрицание. Она словно говорит: «Я этого не вижу, значит, этого нет». Если мы не ходим на похороны и не участвуем в ритуалах, то можем застрять в отрицании. Когда человек не видел своими глазами, как тело погрузилось под землю или отправилось в печь, органы чувств не зафиксировали правду.

В христианском ритуале есть такой элемент, когда прощающийся должен подойти и поцеловать усопшего в лоб. Это делается для того, чтобы мы своей кожей ощутили, что притрагиваемся к неживому, что это действительно произошло.

Похороны — это столкновение с реальностью. Мы посещаем их, чтобы своими глазами увидеть, ушами услышать, руками потрогать и принять тот факт, что смерть действительно произошла. Ходить или все-таки не ходить на похороны — вопрос семейного воспитания и создания традиций, а во взрослом возрасте человек должен решать это для себя сам.

— Почему люди часто смеются на похоронах?

— Это называется «парадоксальный смех». Он происходит не только на похоронах, но и в любой другой ситуации, когда нужно быстро справиться с очень тяжелой психической нагрузкой. Например, на экзаменах, важных переговорах, собеседовании или в ситуации, когда вы опозорились там, где нельзя было опозориться. Или если случилось что-то ну совершенно невероятное — например, вы выиграли в лотерею миллион.

Смех — одна из высших психологических защит, доступная при развитом интеллекте. И при этом очень действенная. Физически смех — это словно электрический заряд, который быстро разряжает все мышцы. Вспомните, как вы смеетесь: примерно так же, как рыдаете. Диафрагма сокращается, а потом быстро расслабляется ритмичными импульсами. И напряжение, которое накопилось, сбрасывается.

На похоронах напряжение гнетет, гнетет, гнетет… Вы же не всегда следите за телом. Если человек горюет, он может так сжаться, что превращается в камень. Иногда люди во время похорон забывают дышать. И психика запускает перезарядку: происходит что-то совсем нехорошее — начинай смеяться. И это совершенно нормально. Для тела это, вообще-то, спасательный круг. После того как человек рассмеялся, он может выдержать еще больше. Поэтому мы смеемся, чтобы защититься. Это не значит, что человек сошел с ума. Ему просто нужно принять реальность, а сознание отказывается ее принимать. Когда нужно принять невозможное, мы смеемся.

Если в вашем присутствии кто-то рассмеялся в тяжелой ситуации, это значит, что его психика более-менее здоровая и пытается с этим справиться. Парадоксальный смех помогает не сойти с ума.

— Еще один вопрос о парадоксальном. Бывает, что после смерти близкого человеку постоянно хочется заниматься сексом. Почему так происходит?

— Эрос и Танатос, или, выражаясь языком психоанализа, либидо и мортидо, то есть влечение к жизни и влечение к смерти, все время находятся в связи друг с другом. Некоторые говорят, что это два полюса одной энергии. Мне нравится такая метафора.

Когда кто-то умирает, мы сталкиваемся со своей смертностью. И приходит идея: «Я тоже когда-нибудь умру». Мозгу становится печально — вплоть до бессмысленности. И что делает здоровая психика? Напоминает нам, что мы все еще живы. Включает витальные процессы — те, что связаны с либидо: секс, вкусная еда, сон, наслаждение… Иногда впадать в либидозность, сексуальность и наслаждение человеку очень нужно. Таким образом он удерживается в жизни.

Как я уже говорила, горе — это процесс, его задача — сохранить мир, часть которого обрушилась. Сшить края раны. Как замотивировать человека сохранить мир? Показать, что здесь есть чем заняться. Например, сексом. Отличное занятие (улыбается. — Прим. Onlíner)! А еще — покушать.

Люди очень часто начинают переедать и сильно полнеть в процессе горевания. Это связано не только с невротической потребностью закинуть в желудок побольше, чтобы заполнить пустоту, но и с витальным процессом, когда человек заявляет сам себе: «Да, он умер, а я жив».

«Я за то, чтобы вернуть традицию траурной одежды»

— Какие еще ритуалы, кроме похорон, важно соблюсти, когда речь идет о потере близкого человека?

— Все те, что вы заранее обсуждали. Но мы же не решаемся о таком говорить, правда? И зря.

На самом деле, большинство пожилых людей готовы говорить о своей смерти. И они не делают этого, только чтобы вас не расстраивать. Стоит бабушке начать: «Вот у меня платье в розах, в нем меня и похороните», — как внуки обрывают: «Ой, бабушка, проживешь 150 лет, не надо». И тогда доула смерти — это единственный проводник воли умирающего. Потому что внуки или дети физически не могут об этом говорить, их перекрывает предварительное горе.

Часто всеми ритуалами занимается кто-то из родных. Но вот что важно: в таком случае он откладывает свое горевание. Становится организатором и перестает чувствовать горе в моменте, потому что психика мобилизуется. И тогда он оказывается пострадавшей стороной. Примерно через полгода-год на него обрушивается посттравматическая история.

На самом деле, ритуалы могут быть самыми разными: 9 дней, 40 дней, траур в виде костюма… Стоит ли ходить в черном и сколько дней ходить, каждый решает для себя. Я, например, очень сильно за то, чтобы вернуть традицию траурной одежды. Потому что у вдовы может случиться «схватка горя» и припадок слез в любом месте. И если она в этот момент в шляпке с черной вуалью, то социальное окружение не подумает, что она «сумасшедшая». К ней проявят лояльность, заботу и понимание.

Еще есть такой старинный и сложный ритуал, как омовение тела. На наших территориях этим обычно занимаются за закрытыми дверями в морге и в похоронных агентствах. Но в некоторых семьях, например в деревнях, это делают родственники. Омовение тела — это еще одна возможность для психики осознать, что случилось. Ритуал нужен, чтобы произвести очень интенсивную работу отпускания. Нет шансов избежать сильных чувств, когда вам придется потрогать тело, или поцеловать усопшего в лоб, или переодеть его своими руками.

Еще есть ритуал бдения. Помните фильм «Вий»? Главный герой три ночи сидел над мертвым телом панночки. Мифологическая составляющая — в том, что якобы нельзя допустить, чтобы темные силы вселились в тело. Но это скорее отражение наших страхов. На самом деле, бдение — это процесс, который обязывает родственников остаться наедине со своим усопшим. Сказать все, что осталось невысказанным. Это последние несколько ночей, когда можно договорить. Выложить боль, если был конфликт. Потому что, когда человек умирает и остается неразрешенный конфликт, это очень тяжелая травма для живых.

Кажется, что бдение — это такая непонятная обязаловка. А на самом деле посидишь час, второй, а на третий начнешь говорить, что у тебя на самом деле на душе.

«Представьте на одну секунду: он любил свою кошку, как двухлетнего ребенка»

— Как хоронить домашних животных?

— Это важная тема. Уход домашнего питомца, увы, часто становится бесправной потерей.

Правда заключается в том, что мы привязываемся к своим животным иногда крепче, чем к людям. Тот тип любви, который мы испытываем к кошкам и собакам, — это словно к доречевым детям двух лет. Это беспомощные создания в полной зависимости от нас. И очень отзывчивые. Поэтому любовь к зверьку — она настоящая. Ее нельзя обесценивать.

Очень часто, когда умирает животное, человек не чувствует своего права горевать так, как ощущает. Представьте на одну секунду: он любил свою кошку, как двухлетнего ребенка. А когда она умерла, ему говорят: «Ты чего плачешь? Это же всего лишь кошка». Подобные слова очень травматичны. Горевание при смерти домашних животных точно такое же, как и при смерти близких людей. Оно может быть даже сильнее.

Поэтому, когда умирает животное, иногда нужно совершить настоящие похороны — с почестями и ритуалами. Если человек был очень сильно привязан к животному, не обесценивайте эту смерть. Нельзя делать вид, что ничего не произошло. Нельзя говорить: «Да ладно, заведешь еще одну!» Это будет очень больно слышать, и человек почувствует себя совсем одиноким.

Важный момент: хоронить животное в черте города — нелегально. Это биологические останки. Некоторое животные умирают от рака и старости, а некоторые — от инфекционных болезней. И если вы закапываете зверька в черте города, вам грозит штраф. Поэтому нужно либо увозить за черту города, куда-то в лес, либо вызывать специализированную службу. В Минске есть крематорий для домашних животных. Кремация может быть общей или — более дорогая история — индивидуальной. Закапывать прах после кремации — легально, потому что это уже совершенно другой тип отходов. Они не приносят никакого вреда окружающей среде и здоровью людей.

Что сделать с прахом, человек решает сам. Многие хоронят, а многие оставляют дома, чтобы чувствовать связь с животным. Не все люди готовы отпускать. Многие продолжают хранить дома прах, ошейник или какие-то игрушки зверька, потому что психика не готова сразу расстаться.

«Место смерти нужно, чтобы мы ценили жизнь»

— Часто ли белорусы обращаются к доулам смерти?

— Пока что нечасто. Но ведь десять лет назад белорусы и к психологам почти не обращались, а сейчас обращаются (улыбается. — Прим. Onlíner). Контекст меняется. Доулы смерти в русскоязычном пространстве появились, и нас становится больше.

Я более чем уверена, что через пять лет ситуация кардинально изменится. Смерть — обязательный опыт. Мы все рано или поздно с ним столкнемся. Нам придется или организовывать чужие похороны, или готовиться к своим.

А еще после разговоров о смерти всегда так хочется жить! Становится приятно дышать, и классно, что солнышко сегодня, или дождь, или гололед — все начинает радовать. Место смерти нужно, чтобы мы ценили жизнь. И, я думаю, люди прекрасно это чувствуют.

— Что будет после смерти? Во что вы верите?

— Я бы ответила, как Киану Ривз: «После моей смерти близкие будут очень-очень горевать». А всего остального мы не знаем.

Когда человек сталкивается со своей смертностью, единственное, что у него остается, — это его философия. Лично я верю в очень смешные и странные вещи: в то, что мы сами выдумываем мир, куда попадем после смерти. Я верю в то, что душа бессмертна.

Но это исключительно моя концепция. Кто-то верит в карму, кто-то — в рай или ад, другие — в то, что человек просто умирает и все заканчивается. Не имеет значения, во что именно вы верите. Важно, чтобы эта философия была, а честный разговор с самим собой состоялся.