Поэт, он же художник: памяти Льва Рубинштейна

Льва Рубинштейна, скончавшегося 14 января от травм, полученных в ДТП, аттестуют поэтом и литератором. Однако то, что им создано, стоит рассматривать и в широком контексте концептуального искусства — как визуальную поэзию и перформанс

Лев Рубинштейн (1947–2024) был частью сообщества, для которого придумано определение «московский романтический концептуализм». Напомним, что его предложил философ и теоретик Борис Гройс в одноименной статье 1979 года, опубликованной в журнале «А — Я». Если мы откроем эту статью, то увидим, что первым номером, буквально, в ней идет именно Лев Рубинштейн. И уже за ним другие, ныне знаменитые, художники.

В этом кружке участвовали люди разных профессий — и собственно диплом никого особо не интересовал. Рубинштейн сделал основой собственной эстетики библиотечные карточки. И это можно считать настоящим подвигом художника: как свою довольно прозаическую профессию библиотекаря превратить в форму творчества.

Вместе с Дмитрием Александровичем Приговым, чью художественную ипостась во многом затмили его стихи о «милицанере», Лев Рубинштейн оказался в авангарде такого направления, как «визуальная поэзия». У Пригова это были «гробики стихов» и консервные банки с заточенными в них словами, у Рубинштейна — кусочки картона, чьи размеры должны вписываться в ячейки шкафов-картотек, с напечатанными на пишущей машинке фразами (сегодня этот уже архаичный способ передачи месседжа выглядит также по-особому эстетично).

Как в московском, так и в общемировом концептуализме слово конкурировало с изображением, часто его замещая. Одним из самых ярких концептуальных ноу-хау стало словесное описание произведений вместо их физического воплощения.

Текстами полны работы известных художников-концептуалистов — от Джозефа Кошута до Ильи Кабакова. Все художники этого круга как завороженные смотрели на советский агитпроп, плакаты, лозунги, объявления. «Музой» Эрика Булатова был поэт Всеволод Некрасов — именно его строчки «Живу вижу» легли в основу одной из наиболее знаменитых булатовских картин. Андрей Монастырский начинал как поэт — и в придуманных им «Коллективных действиях» описания акций и переживаний их участников (среди них был и Лев Рубинштейн) значили едва ли не больше, чем сами действия. Художник Виктор Пивоваров написал целый трактат о современной картине как литературном жанре. В середине 1970-х он и Илья Кабаков возродили старинный жанр альбомов в новом качестве: коллективный просмотр и перелистывание страниц их альбомов становились видом перформанса.

В этом же русле стоит рассматривать и появившиеся примерно в то же время произведения Льва Рубинштейна, сделавшие его известным, такие как «Программа работ», «Новый антракт» или «Каталог комедийных новшеств». Важно, что автор читал их сам, вслух, в кругу слушателей, во время чтения делая паузы в момент перекладывания карточек. Именно этот процесс оказался важен и для художников следующего поколения. Вот что написал в память о Рубинштейне художник Анатолий Осмоловский: «Рубинштейн изобрел свой собственный медиум. Это карточки. Характерной чертой этого медиума является его материальность. Карточки, на которых написан текст, необходимо менять, переворачивать — это создает во время чтения временную цезуру, связанную с самим фактом их материального носителя. Поэзия таким образом приближается к художественному объекту». Добавим, что путь в искусство у ставшего акционистом Осмоловского начался с поэтического вечера в конце 1980-х годов, где присутствовал и Лев Рубинштейн, перед которым, как Пушкин перед Державиным, выступал со своими стихами тогда юный бунтарь.

«У меня есть совместные работы с Приговым и Рубинштейном — серия видеоработ под общим названием „видеопоэзия“», — рассказывает художник-видеоартист Кирилл Преображенский. Он так же считает, что в чтениях Рубинштейна «ключевой была пауза, момент, когда он карточки переворачивал, их шелест, вся эта перформативность. Он разрывал поток текста и предлагал достраивать мир между монтажными склейками». И как замечает Преображенский, эти карточки отсылали к советской бюрократии, а сами тексты были примером «нулевого письма», то есть безличного «гула языка». Но, в отличие от повисших в картинах Кабакова фраз с коммунальной кухни, это был гул языка советской интеллигенции, «итээров» (ИТР — инженерно-технический работник).

В постсоветское время Лев Рубинштейн обрел, как и его коллеги по концептуалистскому кругу, гораздо более широкую аудиторию. Он часто выступал с чтениями в популярных богемных местах: в 1990-е — в клубе «Проект О.Г.И.», ближе к нашему времени был завсегдатаем «Жан-Жака» и «Перелетного кабака», а в Петербурге осенил своим именем некое заведение на улице Рубинштейна. Он всегда дружил и сотрудничал и с художниками, и с литературным сообществом, соединяя эти миры. Его можно было встретить на открытиях выставок. Его выразительный портрет в московском метро, в больших очках и вязаной шапке, где он похож на инопланетянина, создал Семен Файбисович. Можно вспомнить и перформансы, которые Лев Семенович делал вместе с художницей Марией Чуйковой и композитором Сергеем Загнием. Получил несколько литературных премий; его книги переведены на разные языки. Писал и журналистские тексты на злобу дня; несколько лет назад издал книгу, похожую на мемуары, устроенную по типу отрывного календаря. Коротенькие «листки»-тексты в последнее время он выкладывал в соцсетях, сумев и это изобретение нашей эпохи приспособить к своим творческим нуждам. Этих его текстов, ежедневной дозы поэзии, ждали тысячи поклонников-подписчиков. Последний литературный перформанс Льва Рубинштейна оказался прерван нелепой случайностью.

По данным РБК, прощание с поэтом состоится 17 января в ДК «Рассвет» в присутствии близких и семьи.