Об отечественном военно-теоретическом наследии 1920–1930-х гг. и проблемах его современного осмысления и использования

Отечественные военно-научные и военно-исторические исследования 1920–1930-х гг. представляют собой мощный пласт знаний, во многом уникальных в истории ХХ в. Можно без преувеличения говорить о том, что в этот период мы обладали самой передовой в мире мыслью в этих областях. Эти знания стали возвращаться в наш научный оборот лишь несколько десятилетий спустя. Причем этот процесс не завершился до сих пор — он шел и идет неравномерно и нередко не оптимальным образом.

По прошествии многих лет изучения творчества отечественных и зарубежных военных историков и теоретиков могу убежденно говорить о том, что самой значительной фигурой среди военных теоретиков является Александр Андреевич Свечин (1878–1938) — не только для своего времени, но и для современных условий. Ставлю А. Свечина выше Карла фон Клаузевица (1780–1831), а тем более выше Б.Г. Лиддел Гарта (1895–1970).

Очень высоко оцениваю Андрея Евгеньевича Снесарева (1865–1939), Бориса Михайловича Шапошникова (1882–1945), Георгия Самойловича Иссерсона (1898–1976), трудившихся на военно-теоретическом поприще в 1920–1930-е гг. Надо вспомнить и Владимира Арсеньевича Меликова (1897–1946), почти забытого военного теоретика (и одновременно военного историка!), одного из учеников Свечина. Специалистам В. Меликов известен исследованиями по истории Первой мировой войны, Советско-польской войны 1920 г., Гражданской войны, а также капитальным трудом «Стратегическое развертывание», изданным в 1939 г., имевшим весьма актуальное звучание накануне Великой Отечественной войны и не утратившим своей военно-исторической и методологической значимости в современных условиях.

В ряду наших видных военных теоретиков этого же периода — Владимир Кириакович Триандафиллов (1894–1931), Иероним Петрович Уборевич (1896–1937), Роберт Петрович Эйдеман (1895–1937), Александр Ильич Егоров (1883–1939), Евгений Александровича Шиловский (1889–1952) и др. Далеко не все написанные ими работы выдержали проверку временем, нередко в них содержались принципиальные ошибки. В частности, в свете реального хода Второй мировой войны, развитий событий после нападения гитлеровской Германии на СССР 22 июня 1941 года весьма неоднозначными можно считать советские разработки теории начального периода будущей войны.

Но в целом публикация исследований большого числа советских военных ученых и специалистов, военачальников в 1920–1930-е гг., активные дискуссии по актуальным военно-историческим и военно-теоретическим проблемам создавали особую творческую атмосферу в наших Вооруженных силах. Такая творческая атмосфера была, к сожалению, на десятилетия утрачена после массовых репрессий в 1937–1939 гг. в отношении высшего и старшего командного состава РККА, РККФ, военных ученых и специалистов.

Многие военные ученые были прекрасными педагогами и воспитателями. Существует немало свидетельств их учеников — выдающихся советских военачальников, победителей в Великой Отечественной войне — об этом. Так что с этой точки зрения, подвижнический труд советских военных ученых и преподавателей военных академий того периода оказался не напрасным. Они так или иначе внесли свой большой вклад в победу над фашистской Германией.

Как авторы, большинство из них были непревзойденными стилистами с высочайшей культурой русского языка, что позже было во многом утрачено на десятилетия — в том числе за счет широкого распространения начетничества, идеологических штампов, обеднения языка исследований.

Александр Андреевич Свечин

Министерство обороны РФ
Самый главный труд А. Свечина — «Стратегия» (изданный сначала в 1926 г., а затем в 1927 г.) — высится как сложная многомерная конструкция политико-военной, оперативной, тактической, военно-стратегической мысли, скрепленная крепким профессионализмом, высокой ответственностью перед своим народом, перед Вооруженными силами нашего Отечества. Она возвышается надо всем, что было создано до него и после него.

Александр Андреевич Свечин был профессиональным военным, прошел две большие войны (Русско-японскую и Первую мировую), окончил императорскую Академию Генерального штаба. У А. Свечина — как в царской армии, так и в РККА — был богатый опыт и строевой командной службы, и штабной, в том числе опыт разведывательной работы (тогда говорили «разведочной»). Относительно последней отмечу, что, по предоставленным мне данным из архива ГРУ Генштаба ВС РФ, аналитическая работа А. Свечина в Разведуправлении РККА была высоко оценена его начальником комкором С.П. Урицким в его специальной докладной записке Наркому обороны СССР К.Е. Ворошилову. В Разведуправлении А. Свечин главным образом изучал Японию, рассматриваемую в тот период в качестве наиболее вероятного противника СССР. В заданиях, выполняемых им, актуальными, как отмечено в записке, были составление очерка по истории военного искусства Японии, военно-географическое описание Маньчжурии и Кореи, подготовка справочника по вооруженным силам Японии, а также материалов по русско-японской войне 1904–1905 гг. и японской военной доктрине.

Исключительно плодотворной была научная и преподавательская работа А. Свечина в Военной академии РККА с 1919 г. до ареста по делу «Весна» в 1931 г. В этот период он написал свои главные труды. Затем, после освобождения и последующей работы в Разведуправлении РККА он преподавал в Академии Генштаба с 1936 г. до следующего ареста в 1938 г.

Свечин блестяще владел немецким и французским языками. Он изучил огромный пласт военной и гражданской литературы по политической истории войн и экономическим вопросам. К сожалению, по недостатку в то время соответствующих работ отечественных и зарубежных ученых-востоковедов А. Свечин не касался в своих трудах истории военного искусства стран Востока, в том числе Китая.

В его трудах на высочайшем научном уровне затронуты многие кардинальные вопросы международной политики, внутренней политики государств, мировой экономики.

Экстраординарны эрудиция А. Свечина, его способность оперировать многими разнообразными фактами и параметрами. В этом отношении Александр Андреевич остается, по-видимому, непревзойденным военным теоретиком, образцом для любого современного ученого и эксперта, занимающегося актуальными и перспективными политико-военными и военно-стратегическими проблемами.

А. Свечина отличает строгая логика, раскрепощенная, освобожденная от всяких догм мысль, исключительная научная и гражданская честность, что создавало для него немало проблем в жизни. Будучи генералом царской армии, затем служа в РККА, являясь истинным патриотом своей страны, он не заискивал перед новой властью, не чернил прошлого, но и не уклонялся от освещения сложных, весьма проблемных мест в политико-военной и военной истории дореволюционного периода.

Самый главный труд А. Свечина — «Стратегия» (изданный сначала в 1926 г., а затем в 1927 г.) — высится как сложная многомерная конструкция политико-военной, оперативной, тактической, военно-стратегической мысли, скрепленная крепким профессионализмом, высокой ответственностью перед своим народом, перед Вооруженными силами нашего Отечества. Она возвышается надо всем, что было создано до него и после него.

«Стратегия» А. Свечина была переиздана в 2003 г. прежде всего стараниями незабвенного генерал-майора Игната Семеновича Даниленко, профессора Военной академии Генштаба ВС России. Большую работу по возрождению наследия А. Свечина проделали полковники Александр Евгеньевич Савинкин и Александр Георгиевич Кавтарадзе, подполковник Юрий Федорович Думби (защитивший весьма достойную диссертацию по творчеству А. Свечина). А одним из первых, кто начал заниматься восстановлением наследия А. Свечина в 1960-е гг., был генерал-майор Валентин Вениаминович Ларионов (1924-2002), один из моих учителей и соавторов.

А. Свечина расстреляли в 1938 г. по сфабрикованному обвинению. Архивные материалы ФСБ РФ, Верховного суда РФ свидетельствуют о том, что он своей вины на скоротечном следствии не признавал, никого не оговорил. Был полностью реабилитирован в 1956 г.

Где-то в середине 1970-х гг. ветеран-генштабист, полковник, доктор исторических наук Василий Михайлович Кулиш говорил мне, что «Стратегию» А. Свечина после его гибели тайком хранили у себя многие офицеры Генштаба РККА и во время Великой Отечественной частенько обращались к ней за советом. Как рассказывал мне (тоже где-то в середине 1970-х гг.) генерал-полковник Николай Андреевич Ломов (1899–1990), его непосредственный начальник, замечательный советский генштабист генерал Сергей Матвеевич Штеменко (1907–1976), занимавший во второй половине Великой Отечественной войны пост начальника главного оперативного управления Генштаба РККА, не раз бывавший у И. Сталина в кабинете, видел эту книгу А. Свечина на столе вождя.

В архиве И. Сталина в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) был обнаружен еще один крупный труд А. Свечина «История военного искусства» с многочисленными подчеркиваниями красным карандашом, что было в привычке И. Сталина. Когда была им прочитана (причем досконально) эта книга, не совсем ясно — архивных свидетельств нет.

Общепризнанным и в нашей стране, и за рубежом является тот факт, что А. Свечин был одним из первых военных ученых, которые наряду со стратегией и тактикой ввели понятие «оперативное искусство». Свой вклад в разработку этого понятия внесли М.Н. Тухачевский, Г.С. Иссерсон, С.С. Каменев, А.И. Егоров, Б.М. Шапошников. Особенно следует отметить теоретическую и практическую деятельность в области оперативного искусства И.П. Уборевича и В.К. Триандафиллова. Роль первого как теоретика, командующего, воспитателя командного состава исключительно высоко оценивали в воспоминаниях Маршалы Советского Союза Г.К. Жуков, К.А. Мерецков, И.С. Конев.

В своих сочинениях А. Свечин образно определял оперативное искусство как мост между стратегией и тактикой, как средство, благодаря которому командующий может превращать серию тактических успехов в оперативные «прыжки». Последние, по его определению, должны быть объединены замыслом командующего и обеспечивать общий стратегических успех на театре военных действий.

Оперативное искусство (оператика) является интегральной частью современного военного искусства, хотя соотношение между стратегией, тактикой и оперативным искусством претерпело в современных условиях значительные изменения (см. Кокошин А.А., Балуевский Ю.Н., Потапов В.Я. О соотношении компонентов военного искусства в контексте трансформации мирополитической системы и технологических изменений. М.: ЛЕНАНД, 2015).

А. Свечин был глубоким знатоком проблем боевого управления, обращавшим внимание в том числе на проблемы связи, ее технического обеспечения. Можно сказать, что он в этом отношении был одним из немногих военных теоретиков своего времени, кто уделил адекватное внимание этой исключительно важной проблеме. Неудачу действий Мольтке-младшего в 1914 г. по охвату французской армии через Бельгию А. Свечин объяснил не только тем, что был нарушен план фон Шлиффена и ослаблен правый фланг (об этом ниже), но и тем, что германский план «был вовсе не продуман в отношении связи», тем, что этот преемник фон Шлиффена не справился с «задачами управления», не использовав должным образом доступные в то время телеграфные и телефонные средства. Александр Андреевич подчеркивал: «Современный фронт становится «бессильным» в случае «утраты технической связи». Это суждение А. Свечина оказалось полностью применимым к трагическим событиям июня 1941 г., когда связь была в массовом порядке нарушена противником у Западного фронта Красной армии в тактическом и оперативном звеньях.

А. Свечин всесторонне изучил Первую мировую войну, Русско-японскую войну 1904–1905 гг., Франко-прусскую войну 1870–1871 гг., войны XVIII в. и более ранних периодов с весьма критическим использованием имевшихся источников и литературы. В этом отношении им был учтен опыт творчества Клаузевица, который, как известно, написал большое число военно-исторических работ, прежде чем взялся за труд «О войне». К слову, о Клаузевице А. Свечин написал книгу, изданную в 1935 г. большим тиражом – 40 тыс. экземпляров.

Как и ряд других отечественных ученых, его современников, А. Свечин довольно критически оценивал целый ряд аспектов подготовки Российской империи к Первой мировой войне. Он обоснованно писал о том, что все ресурсы (весьма ограниченные) надо было бросить на усиление сухопутных войск (в том числе на оснащение российской армии тяжелой полевой артиллерией, производство необходимого запаса снарядов, винтовок, пулеметов, на оборудование будущего театра военных действий и т.п.). Между тем они были потрачены и на строительство крупного надводного флота, фактически утраченного перед этим Российской империей в результате поражения в Русско-японской войне.

Построенные в ударном порядке для Балтийского флота четыре новейших на то время линейных корабля-дредноута практически всю войну бездействовали, что привело в значительной мере к разложению их экипажей, к тому, что именно эти линкоры во многом стали базой массовых революционных настроений на Балтфлоте. Военные моряки Балтфлота сыграли, как известно, исключительно важную роль в Октябрьской социалистической революции 1917 г. и в Петрограде, и в Москве.

Ряд отечественных историков указывают на то, что решение о строительстве линкоров для Балтийского театра, мелководного и закрытого, было принято императором Николаем II по докладу морского министра и генморштаба без учета мнения военного министра и Главного управления Генштаба, ведавших сухопутными войсками. Некоторые авторы отмечали, что это было сделано не без влияния Лондона, для которого было весьма выгодно, чтобы Балтфлот отвлекал на себя хотя бы часть сил германского «флота открытого моря», бросившего с конца XIX в. вызов британскому господству на море. Великобритания и Франция были, как известно, политико-военными союзниками Российской империи, что, как представляется, далеко не во всем соответствовало российским интересам.

Значительно более оправданным было опережающее строительство трех дредноутов для Черноморского флота, где они могли бы решающим образом обеспечить России господство на море на этом театре. Это было бы одним из важнейших условий десантной операции российских Вооруженных сил на Босфоре для реализации такой традиционной цели Российской империи, как установление контроля над черноморскими проливами и полное сокрушение Оттоманской империи. Однако в планах Николая II, морского министерства строительство дредноутов для Балтфлота было делом более приоритетным, чем для Черноморского флота.

Имевшиеся в составе Черноморского флота «додредноутные» линкоры — эскадренные броненосцы такого господства на море обеспечивать не могли, что особенно рельефно проявилось после прорыва в Черное море новейшего немецкого линейного крейсера «Гебен». Этот единственный корабль следующего поколения кораблестроения (по сравнению с линкорами-«додредноутами») в силу превосходства в скорости, маневренности, мощи артиллерии, в системе управления артиллерийским огнем смог на длительное время фактически парализовать действия российских линкоров-«додредноутов», пока не появились в составе ЧФ три линкора-дредноута. Один из них — линкор «Императрица Мария» — взорвался при загадочных обстоятельствах, дающих основание главной версией считать диверсию противника.

А. Свечин не раз высказывал обоснованную критическую оценку франко-русского военного союза. Он среди прочего отмечал, что одним из основных творцов планов России в будущей войне с Германией как союзницы Франции был генерал Н.Н. Обручев (в 1881–1897 гг. — начальник Главного штаба), женатый на француженке, владевшей имением во Франции. Александр Андреевич считал, что Н. Обручев неоправданно «перестраивал всю систему вооруженных сил России под углом требований скорейшего завершения русского оперативного развертывания на Западе, дабы не позволить Германии обрушиться всеми силами на Францию в первые недели войны». История показала, что именно таким образом во многом ради интересов Франции Россия и действовала в начале Первой мировой войны.

Главным творцом военного союза России с Францией был император Александр III, который известен своими словами о том, что «у России есть только два союзника — ее армия и ее флот», а на деле сознательно вовлек страну в союз, в котором она не играла ведущей роли.

А. Свечин и Б. Шапошников в труде «Мозг армии» по ряду принципиальных вопросов теории войны пошли дальше и глубже Клаузевица. Это относится и к вопросу о примате политики по отношению к военной стратегии. Отмечалась и важность обратной связи между ними. На основе таких размышлений ими были сделаны исключительно важные выводы относительно задач стратегического управления (руководства) при подготовке и ведении войны. Это относится, в частности, к формуле «интегрального полководца», предложенной А. Свечиным и поддержанной Б. Шапошниковым, для будущей войны.

В годы Великой Отечественной войны эта формула воплотилась в идею Ставки Верховного главнокомандования (органически сочетавшейся с Государственным комитетом обороны), во главе которой встал глава ВКП(б) и Совета народных комиссаров СССР И. Сталин. Ставка ВГК, опираясь на Генштаб как свой основной рабочий орган, стала на определенном этапе ВОВ весьма эффективным «интегральным полководцем», обеспечив нашей стране самую выдающуюся победу в мировой истории. Как отмечал Маршал Советского Союза А.М. Василевский (1895–1977), важной вехой в овладении И. Сталиным современного военного искусства стала Сталинградская битва, однако «в полном мере владеть методами и формами руководства он стал лишь в ходе сражения на Курской дуге», т.е. на третий год Великой Отечественной войны. И. Сталин стал хорошо, по замечанию А. Василевского, разбираться не только в стратегии, но и в оперативном искусстве, в силу чего он «оказывал большое влияние на ход разработки операций».

Нельзя не вспомнить, что в 1931 г., когда А. Свечин в первый раз находился в заключении (по делу «Весна»), он и его единомышленники были подвергнуты травле и шельмованию со стороны М. Тухачевского (на тот момент командующего Ленинградским военным округом), который явно претендовал на роль главного военного теоретика Красной армии. М. Тухачевский и его окружение в стремлении показать себя самыми правоверными марксистами-ленинцами обвиняли А. Свечина в самых тяжких идеологических и политических грехах. Его демагогически «критиковали» за приверженность стратегической обороне, за отстаивание идеи создания Генерального штаба РККА, за принижение роли политработников и др. Эта настоящая травля А. Свечина — одно из пятен на биографии М. Тухачевского, имевшего и немалые заслуги перед Красной армией (которые высоко оценивал, в частности, Г. Жуков). После разбирательства следователями А. Свечин в 1932 г. все-таки был выпущен на свободу и как особо ценный специалист возвращен в кадры Красной армии — в Разведуправление Наркомата обороны, где он получил звание комдива (эквивалентное по крайней мере генерал-майору).

Преодолеть разобщенность наук

А. Свечин не раз сетовал, что «мы вовсе не имеем историю войн; в лучшем случае так называемая военная история представляет только оперативную историю». Он также отмечал, критикуя многие современные ему работы, что «причинная связь военных событий ищется лишь под углом зрения чисто военных соображений, что, безусловно, ошибочно». Александр Андреевич подчеркивал необходимость учета исследователями военной стратегии всего комплекса политических факторов — иначе, по его словам, «стратегия вопиет от искажения логики событий военными историками». Эти замечания А. Свечина остаются справедливыми и для многих современных военно-научных исследований.

Как и А. Свечину, ряду других отечественных военных теоретиков — А.Г. Снесареву, Б.М. Шапошникову, Н.Л. Кладо — было свойственно глубокое осмысление проблем военной науки и связанных с нею проблем общественных наук в целом. Общим у всех этих авторов было убеждение в том, как велика роль особого для военной (и политико-военной) теории исторического знания, особенно политической истории войн. Особую важность исторических исследований отмечал Б. Шапошников. Уместно вспомнить его замечание о том, что история дает не готовые результаты, но «отправные знания для познания войн». Без таких отправных точек невозможно в том числе по-настоящему научное прогнозирование политико-военной и оперативно-стратегической обстановки, военно-технологического развития. Эту истину, к сожалению, нередко забывают многие современные исследователи.

А. Свечин шел по стопам видного отечественного военного теоретика генерала от инфантерии Николая Петровича Михневича (1849–1927), который причислял военную науку к социальным наукам. Александр Андреевич отмечал в «Стратегии», что наука о стратегии — часть социологии (сегодня мы сказали бы — скорее политической науки). Этот тезис им глубоко и очень убедительно обоснован.

А. Свечин большое внимание уделил аспектам заблаговременной подготовки к войне, ее внутриполитическому и экономическому обеспечению. Он писал о необходимости иметь «экономический Генеральный штаб», что в годы Великой Отечественной войны реализовалось в деятельности такого органа, как Государственный комитет обороны (ГКО).

Крупной заслугой А. Свечина является отработка в его книгах «Эволюция военного искусства» и «Стратегия» концепции «перманентной мобилизации» применительно к будущей войне. Перманентная мобилизация сыграла огромную роль, особенно в тяжелейших для нашей страны и Красной армии условиях 1941 и 1942 гг., когда Советский Союз дважды оказался на грани катастрофы. В экстренном порядке формировались многие сотни новых стрелковых дивизий, танковых бригад, которые в большинстве своем оперативно вводились в бой. Они часто несли большие потери, но в конечном итоге сыграли огромную роль в том, что победа над опаснейшим врагом была одержана.

Изучая военную историю в контексте политической истории войн с учетом экономических, демографических и физико-географических факторов, А. Свечин опирался и на труды немецкого гражданского историка Ганса Дельбрюка (1848–1929), известного исследованием этих факторов. Не раз А. Свечин демонстрировал уважение к такому признанному в свое время немецкому историку, как Леопольд фон Ранке (1795–1886), который наставлял писать историю, опираясь на факты, занимаясь их поиском и накоплением (см. Гринин Л.Е. От Конфуция до Конта. Становление теории, методологии и философии истории. М.: Либроком, 2012, с. 160). За положительное восприятие таких сторон творчества Г. Дельбрюка и Л. фон Ранке Александра Андреевича не раз подвергали жестокой критике с идеологических позиций, ведь эти историки были совсем далеки от марксизма.

Он был не чужд и такой науке, как психология. Следуя примеру военно-исторических исследований К. фон Клаузевица, А. Свечин давал тонкие психологические оценки поведения многих военных руководителей разных стран. К. фон Клаузевиц писал об «искре личностных отношений», которые нередко оказывают большое влияние на принятие и исполнение решений в военной сфере.

Чтобы «заглянуть в будущее» (этим будущим в первую очередь стала Вторая мировая война, для нас — Великая Отечественная война), А. Свечин проделал огромную военно-историческую работу с привлечением знаний в сфере политической истории. Его предвидения уникальны — он предвидел неустойчивость Версальской системы, созданной победителями в Первой мировой войне, судьбу Чехословакии, нападение Германии на Польшу в начале будущей войны, ставку Германии на наступательную стратегию, значение стратегической обороны для СССР, тяжелый и затяжной характер будущей войны для нашей страны и др.

Единственным, кто превзошел А. Свечина в политико-военных предвидениях, был Фридрих Энгельс, который с исключительной прозорливостью за 28 лет до начала Первой мировой писал о характере этой войны и ее последствиях. Современные исследователи крайне редко (и неоправданно) обращаются к этим предвидениям Ф. Энгельса. А они весьма поучительны — прежде всего фундаментальной методологической основой, опять же с опорой на серьезное комплексное изучение политической и военной истории, включая вопросы военно-технической эволюции. В предвоенные годы наиболее обстоятельно прогнозы Ф. Энгельса были проанализированы в упомянутом труде В.А. Меликова «Стратегическое развертывание».

О предвидениях А. Свечина мне довелось писать в 1990 г. в соавторстве с генералом армии Владимиром Николаевичем Лобовым — весьма серьезным военным ученым и видным военачальником с богатейшим опытом военной службы, включая (кратковременное, к сожалению) пребывание на посту начальника Генштаба ВС СССР.

Можно говорить о том, что разобщенность многих сугубо военно-научных исследований и работ в области политологии и социологии, экономики, истории международных отношений, имеющих отношение к проблемам войны и мира, до сих пор не преодолена. На преодоление этого разрыва должны быть направлены усилия и гражданских, и военных ученых и специалистов. Нельзя не вспомнить, что противником изоляции военной науки от других общественных наук выступал многолетний президент Академии военных наук генерал армии Махмут Ахметович Гареев (1923-2019), выдающийся отечественный военный теоретик и историк, военачальник.

Георгий Самойлович Иссерсон

В один ряд с предвидениями А. Свечина можно поставить и предвидения военного теоретика Г. Иссерсона. Г. Иссерсон — участник Первой мировой войны, Гражданской войны, военачальник, профессор кафедры оперативного искусства Военной академии Генерального штаба РККА, автор немалого числа публикаций. В труде «Новые формы борьбы», изданном в 1940 г., он дал исключительно важные оценки начавшейся Второй мировой войны, чрезвычайно ценные в оперативно-стратегическом плане.

Г. Иссерсон сделал среди прочего вывод о том, что в войне с Польшей Германия осенью 1939 г. смогла обеспечить «небывалую стратегическую внезапность» за счет того, что поляки не могли распознать, в какие промежутки времени происходила мобилизация, сосредоточение и развертывание сил вермахта. Он также отмечал, что «ведение решительных операций» на окружение и уничтожение «приобрело новые возможности». Г. Иссерсон сделал полностью обоснованный вывод: «История столкнулась с новым явлением».

По справедливой оценке Г. Иссерсона, разработки 1930-х гг. воен­ных теоретиков относительно «армии вторжения» в начальный период войны как первого эшелона, за которым выступает масса главных сил, оказались несостоятельными. По его словам, масса главных сил сра­зу же была приведена в действие.

Он рассматривал развитие военного искусства в необходимой динамике, заглядывая в ближайшее будущее; прозорливо писал: «С точки зрения осуществления новых форм военного искусства война в Испании могла бы быть названа прологом драмы, германо-польская война – завязкой драмы и война в Западной Европе – ее развитием... Финал всей драмы скрывается еще в будущей истории».

Исследование Георгия Самойловича по горячим следам германо-польской войны 1939 г. было осуществлено им с использованием исключительно открытых источников. Тем самым он блестяще реализовал мысль А. Свечина в его «Стратегии» (а также Б. Шапошникова в его труде «Мозг армии») о том, что изучать противника надо в первую очередь на основе опубликованных материалов, которых было немало за рубежом и в тот, и в последующие периоды.

Важнейшие разработки Г. Иссерсона, увы, не были приняты во внимание в советском предвоенном политико-военном и оперативно-стратегическом планировании, хотя они могли бы сыграть важную роль в прогнозировании стратегии нацистского вермахта в отношении СССР накануне 22 июня 1941 г.

Георгий Самойлович был арестован в начале июня 1941 г., приговорен к расстрелу, замененному в январе 1942 г. 10 годами лишения свободы. Полностью реабилитирован в 1955 г. После освобождения из заключения и ссылки больной, но не сломленный, он активно включился в военно-научную работу.

Как и ряд других его коллег — советских ученых, перед написанием труда «Новые формы борьбы» Г. Иссерсон глубоко разобрался в исторических прецедентах мобилизации, стратегического сосредоточения и развертывания, что было крайне важно для разгадки (перефразируя высказывание А. Свечина) «оперативно-стратегической тайны» новой мировой войны.

Оценки и выводы Г. Иссерсона относительно начала Второй мировой войны были сделаны в доступной форме — в виде опубликованной несекретной монографии, — а не в секретной записке, направленной «по инстанции» и, возможно, затерявшейся бы в недрах Генштаба РККА.

В связи с этим нельзя не отметить, что в нашем Генштабе в предвоенные годы происходила слишком частая смена руководства, кадрового состава. Вместо расстрелянного в 1939 г. начальника Генштаба Александра Ильича Егорова на этот пост в 1937 г. был назначен Борис Михайлович Шапошников. В 1940 г. он был заменен Кириллом Афанасьевичем Мерецковым, а тот через несколько месяцев — Георгием Константиновичем Жуковым, который пробыл на этой должности с января по июль 1941 г.

Часто сменялись по разным причинам и руководители таких важнейших структур ГШ, как Оперативное управление и Организационно-мобилизационное управление. Это, разумеется, не могло не сказаться на возможностях Генштаба РККА должным образом воспринимать, оценивать и использовать важнейшие военно-научные разработки.

То же происходило и в центральном аппарате Наркомата обороны, и в военной разведке. Как отмечал бывший заместитель начальника Главного разведывательного управления Генштаба ВС РФ генерал-лейтенант В. Кондрашов, в 1937–1939 г. были расстреляны подряд четыре руководителя военной разведки Красной армии. При этом в центральном аппарате военной разведки в тот период отсутствовали аналитические подразделения — как, впрочем, и в политической разведке (в то время подразделении НКВД), которая в своей работе захватывала так или иначе и военно-политическую сферу.

Ни у К. Мерецкова, ни у Г. Жукова, ни у часто менявшихся других руководителей Генштаба даже просто физически не было возможности знакомиться с трудами, подобными книге Г. Иссерсона. У Г. Жукова, назначенного НГШ после внезапного снятия с этого поста К. Мерецкова, пробывшего на этом посту около полугода, оставалось до начала Великой Отечественной войны тоже менее полугода. Стоит заметить, что Г. Жуков, по его словам, пытался в разговоре с И. Сталиным отказаться от назначения, ссылаясь на полное отсутствие опыта и навыков штабной работы, но это ему не удалось сделать. Уместно здесь вспомнить об аттестационной характеристике на Г. Жукова, которую он получил в 1930 г. от своего непосредственного начальника К. Рокоссовского. Тогда Г. Жуков был командиром 2-й кавалерийской бригады 7-й Самарской кавалерийской дивизии, а К. Рокоссовский командовал этой дивизией. В характеристике говорится: «Сильной воли. Решительный. Обладает большой инициативой и умело применяет ее на деле. Дисциплинирован. Требователен... Военное дело любит и постоянно совершенствуется... На штабную и преподавательскую работу [назначен] быть не может — органически ее ненавидит» (курсив мой – А.К.).

Г. Жуков, безусловно, один из самых выдающихся полководцев и в отечественной, и в мировой истории. Но даже если бы он был лучше подготовлен к роли начальника Генштаба, вряд ли ему удалось бы освоить основные направления его деятельности за те пять с небольшим месяцев, которые у него оставались до начала гитлеровской агрессии против СССР. При всей его гигантской работоспособности и уме ему было тогда не до чтения военно-научных трудов.

Из четырех НГШ предвоенных лет, видимо, Б. Шапошников и А. Егоров в большей мере, чем Г. Жуков и К. Мерецков, были способны обратить внимание на разработки Г. Иссерсона или ряда других советских военных ученых, вскрывших многие важные характеристики нарождавшейся Второй мировой войны, хотя и не так ярко и убедительно, как Г. Иссерсон.

А. Егоров вел большую самостоятельную научную работу, следил за развитием военной и военно-технической мысли, участвовал в разработке теории советского военного искусства и военного строительства. Он, как и Б. Шапошников, был офицером «старой армии», хотя и не учился как тот в Николаевской академии Генерального штаба.

Не могу здесь не привести и оценку Б. Шапошникова как генштабиста, которую дал ему в своих воспоминаниях Маршал Советского Союза А. Василевский, сменивший Бориса Михайловича на посту НГШ в 1942 г. А. Василевский писал: «Б.М. Шапошников обладал всеми необходимыми качест­вами для работы в Генеральном штабе: отличным знанием военного дела, большой эрудицией, огромным трудолюбием и высоким чувством ответственности». Он отмечал и особые человеческие качества Б. Шапошникова: «Выдержанность, вежливость и скромность, такт в общении с людьми, дисциплинированность и предельная исполнительность — все это воспитывало у лиц, работавших под его началом, чувство собственного достоинства, ответст­венность и точность, высокую культуру поведения. Подчеркну, что Б.М. Шапошников являлся олицетворением долга». Как учит жизнь, такие качества играют далеко не последнюю роль в обеспечении эффективности работы любого органа политико-военного и военно-стратегического управления (руководства).

Возвращаясь к Г. Иссерсону и значимости его видения начавшейся Второй мировой войны в оперативно-стратегическом плане, отошлю читателя к тому месту мемуаров Г. Жукова «Воспоминания и размышления», где он честно признавал, что ни он, ни нарком обороны С. Тимошенко не смогли предвидеть характер действий нацистского вермахта против наших войск летом 1941 г. Именно в том духе, как это выявил Г. Иссерсон в труде «Новые формы борьбы», для нас такие действия трагично стали одним из факторов стратегической внезапности.

Г. Иссерсон (наряду с Триандафилловым, Коленковским, Тухачевским, Эйдеманом и др.) внес значительный вклад в разработку в конце 1920-х – середине 1930-х гг. «теории глубокой операции» — предмета заслуженной гордости советской военной науки того периода. К сожалению, у нас отсутствовали аналогичные разработки по проблемам обороны, а они были бы крайне востребованы в 1941 и 1942 гг. Небезосновательно некоторые современные российские авторы писали о том, что увлечение теорией наступательной «глубокой операции» отвлекло советских военных теоретиков от разработки проблем обороны, особенно в стратегическом масштабе, что было исключительно важно в преддверии грозных испытаний для нашей страны. Сторонниками стратегической обороны наряду со А. Свечиным был военный теоретик и историк А.А. Незнамов (1872–1928), а также военный историк, преподаватель Военной академии РККА А.И. Верховский (1886–1938), но эти идеи были непопулярны у высшего командного состава РККА, включая М. Тухачевского и К. Ворошилова. На приверженности формулам сугубо наступательной стратегии для РККА сказывалось сильнейшее влияние идеологических установок ВКП(б), что пока, как представляется, должным образом не исследовано отечественной исторической наукой.

Добавлю к изложенному, что деятельность Г. Иссерсона была недавно основательно, с использованием личного архива Георгия Самойловича проанализирована, среди прочих тем, в монографии А.А. Кривопалова «В тени теории глубокой операции. Подготовка Красной армии к войне на Западной границе в 1926–1941 гг.». (М.: Яуза: Издательский дом «Военно-историческое общество», 2022).

«Мозг армии»

Фундаментальный труд Б. Шапошникова «Мозг армии», посвященный работе генеральных штабов, был опубликован в 1929–1929 гг. (были последовательно изданы три тома этого труда). После этого книга полностью не издавалась. Лишь год назад, в 2022 г., в издательстве «Общество сохранения литературного наследия» она была опубликована в одном большом томе со вступительным словом генерала армии М.А. Гареева. В издание включена рецензия на первую книгу «Мозг армии», написанная А.Е. Снесаревым, опубликованная в журнале «Война и революция» в 1927 г. Называется рецензия «…Ценный и богато снаряженный корабль». Нельзя не отметить, что в ней А. Снесарев сделал ряд весьма важных критических замечаний в адрес труда Б. Шапошникова, хотя последний занимал значительно более высокое место в служебной иерархии Красной армии.

Книга снабжена хронологией основных событий, упомянутых в «Мозге армии», подстрочными пояснениями, указателем имен. В издании есть отличная подборка фотоматериалов, в том числе из семейного архива Б. Шапошникова, переданных издательству его невесткой Славой Александровной Шапошниковой (1928-2018).

Борис Михайлович, работая над трудом, занимал должность начальника Штаба РККА (предтеча Генерального штаба РККА, в котором он в последующие годы дважды занимал должность начальника.) 1920–1930-е годы — время, когда наши крупные военачальники писали свои труды сами, и это относится не только к Б. Шапошникову, но и к А. Егорову, М. Тухачевскому, В. Триандафиллову, И. Уборевичу, Р. Эйдеману и др. Борис Михайлович был, конечно, очень загружен текущей работой. Поэтому, хотя обобщений, агрегированных и типологических наблюдений в книге очень много, ему, как мне представляется, было проще погрузиться во многие детали работы генеральных штабов в мирное и военное время, интересные ему самому и еще небольшому числу бывших генштабистов царской России, столь же образованных и квалифицированных, как и он.

Б. Шапошников, выпускник Николаевской академии Генерального штаба, отлично знал немецкий язык (читал литературу и на французском). Это, возможно, повлияло на выбор тем его трудов, связанных по большей части с характером взаимоотношений австро-венгерского и германского генштабов (хотя последнему он уделил гораздо меньше внимания) с другими органами государственной власти. В длинном списке литературы и источников, к которым он обращался, примерно одна треть — на немецком языке.

Очень многое из того, что он писал о генеральных штабах в «Мозге армии», весьма поучительно для понимания государственного управления в сфере обороны. Однако Борис Михайлович выходил за рамки описания и анализа деятельности Генерального штаба Австро-Венгрии, Германии да и генеральных штабов других государств. Правильно писал Махмут Ахметович Гареев, что автор «Мозга армии» обращался ко многим сторонам государственной жизни — политической, экономической, социальной, национальной и даже религиозной, — делая для этого глубокие исторические экскурсы.

Крупной заслугой Б. Шапошникова является разработка в его «Мозге армии» вопроса о всесторонней подготовке «плана войны», о роли в этом процессе не только Генштаба, но и «высшей власти», а также внешнеполитического ведомства и других правительственных органов. С методологической точки зрения его наблюдения и обобщения по этому важнейшему вопросу не утратили своей значимости и в современных условиях.

«Мозг армии» — непростой для восприятия плохо подготовленным читателем труд, он действительно требует соответствующего уровня образования и знаний. Таким уровнем образования и знаний большая часть командиров РККА в 20-е и 30-е гг. минувшего века не обладала, и обилие приведенных фактов и соответствующих рассуждений Б. Шапошникова для многих из них было, может, ничего не значащим. Вообще говоря, труды подавляющего большинства ведущих русских и советских военных теоретиков, прилагавших огромные усилия для интеллектуального обеспечения РККА и РККФ, были весьма сложны для должного восприятия многими слушателями советских военных академий, которые часто не имели и полного среднего образования.

Одной из примечательных для меня особенностей труда Б. Шапошникова были многочисленные (десятки раз!) ссылки автора на А. Свечина. Александр Андреевич в то время — главный руководитель военных академий РККА по истории военного искусства и по стратегии. Очевидно, что он в служебной иерархии находился значительно ниже Б. Шапошникова, начальника Штаба РККА. Но это не мешало последнему вести с А. Свечиным высокопрофессиональный диалог как с интеллектуально равным автором и единомышленником. В этом отношении данный труд Б. Шапошникова при всех других своих достоинствах —– образец интеллигентности и соблюдения научной этики.

Продолжателями Б. Шапошникова в разработке вопросов о роли Генерального Штаба Вооруженных сил СССР в стратегическом управлении (руководстве) в известной мере были Маршал Советского Союза Матвей Васильевич Захаров (1898–1972), написавший книгу «Генеральный штаб в предвоенные годы» и генерал армии Сергей Матвеевич Штеменко (1907–1976), автор книги «Генеральный штаб в годы войны». Но это были не историко-теоретические работы, как «Мозг армии», а воспоминания с некоторыми размышлениями и оценками, важными для понимания роли этого особого организма и в современных условиях.

Несмотря на многочисленные поклоны разных отечественных военачальников и военных теоретиков послевоенного периода в адрес «Мозга армии», до сих пор мало кто из них обратился хотя бы к основным положениям этого действительно весьма и весьма неординарного труда. Почти не обращаются к этому труду и современные теоретики и историки войн и военного искусства — как военные, так и гражданские. Между тем он крайне поучителен для понимания реальных механизмов политико-военного и оперативно-стратегического уровня руководства войной, подготовки к войне. Думаю, стоило бы написать о «Мозге армии» специальное исследование — компактное, соотносимое с современными актуальными проблемами стратегического руководства (управления), а также специальное учебное пособие для слушателей наших военный академий, особенно Военной академии Генерального штаба.

Следует отметить, что уровень политико-военного анализа, продемонстрированного в «Мозге армии», характерен и для ряда служебных документов Б. Шапошникова, имеющихся в отечественных архивах. Они отражают его тонкое понимание политики потенциальных противников СССР в будущей войне, в том числе особенностей расстановки внутриполитических сил в различных государствах. Б. Шапошников не преуменьшал, но и не преувеличивал исходящих от каждого конкретного иностранного государства угроз военной безопасности России, но незадолго до прихода к власти А. Гитлера в 1933 г. он прозорливо писал, что наибольшую военную угрозу для СССР представляли бы получившие власть на Западе «политические авантюристы».

Первая мировая и гражданская в военной науке

Крупной проблемой для нашей науки 1920–1930-х гг. было отсутствие сколько-нибудь значимых комплексных трудов по истории Первой мировой войны. А. Свечин и А. Снесарев сетовали, что по истории Первой мировой войны у нас имелись почти исключительно «оперативные очерки» (были отдельные интересные попытки сопоставить опыт Гражданской и Первой мировой войн, но, как представляется, весьма ограниченные). Сетования эти были вполне обоснованы, прежде всего, с учетом того, как складывалась война на Западном фронте, особенно в 1917–1918 гг. На этом фронте, в отличие от российско-германского и российско-австрийского, в тот период наблюдалось массовое использование новых разнообразных средств ведения вооруженной борьбы, позднее в трансформированном виде определивших военно-технический облик Второй мировой войны. Появился танк, штурмовая авиация, тяжелая полевая артиллерия и средства контрбатарейной борьбы, развились радиосвязь, криптография, мощные полевые инженерные оборонительные сооружения и др. Возникли новые формы тактики боевых действий — например, тактика штурмовых групп.

Приходится констатировать, что и в последующие десятилетия у нас не было (и до сих пор нет) достаточно объемного комплексного исследования Первой мировой войны. Между тем оно было бы исключительно важным с точки зрения понимания политико-военных процессов в международных отношениях, а также для понимания долгосрочных тенденций и закономерностей развития военного дела. Зародившиеся в Первую мировую войну тенденции в военном деле оказывают влияние на него и в современных условиях. Выявление и полномасштабный учет таких тенденций имеют большое значение для стратегического планирования, практической деятельности по укреплению обороноспособности нашей страны.

В 1920-е и 1930-е гг., вскоре после завершения Гражданской войны, подавляющее большинство участников Первой мировой войны в офицерских чинах были уволены из РККА в порядке обеспечения «классовой чистоты» командного состава. Многие из бывших офицеров «старой армии» были незаконно репрессированы. Утрата этих кадров среди прочего не могла не сказаться отрицательно на боеспособности Красной армии накануне Великой Отечественной войны. Мы лишились десятков тысяч командиров (при огромном общем дефиците командных кадров в условиях резкого роста численности РККА в преддверии войны), в подавляющем большинстве значительно превосходивших по совокупному боевому опыту и образовательному уровню командиров из числа рабочих и крестьян.

Нельзя не отметить, что в Гражданской войне боевые офицеры «старой армии» внесли огромный вклад в победу красных. Отечественный историк С.В. Волков в своей фундаментальной работе «Трагедия русского офицерства» привел подсчеты, в соответствии с которыми среди тех, чье прошлое известно, бывшие офицеры составляли 92,3% командующих фронтами, 100% начальников штабов фронтов, 91,3% командармов, 97,4% начальников штабов армий, 88,9% начальников дивизий, 97% начальников штабов дивизий. В большинстве своем, по оценкам С. Волкова, даже батальонные командиры были бывшими офицерами. Бывшими офицерами были все начальники артиллерии, связи соединений, командиры инженерных и саперных частей (см. Волков С.В. Трагедия русского офицерства. М.: Центрполиграф, 2001. С. 326–327).

Далеко не все служившие в Красной армии офицеры «старой армии» были сторонниками советской власти — большинство из них попали в Красную армию по мобилизации. Однако многие из бывших офицеров увидели в советской власти единственную на тот момент альтернативу царскому режиму и слабому Временному правительству, единственную силу, которая могла бы отвечать их надеждам на предотвращение развала огромной страны, в создание которой, в рост ее силы вложили свои кровь и пот многие поколения российского офицерства, начиная со времен Петра Великого. Одним из важных мотивов службы бывших офицеров в РККА было недовольство политикой белых вождей, которые слишком полагались на иностранных интервентов, демонстрируя готовность ради победы над красными поступаться кардинальными интересами России.

В. Ленин оценивал роль бывших царских офицеров следующим образом: «Вы слышали о ряде блестящих побед Красной Армии. В ней работают десятки тысяч старых офицеров и полковников. Если бы мы их не взяли на служ­бу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать Армию...». «И только при помощи их Красная Армия могла одержать те победы, которые она одержала», — подчеркивал В. Ленин. Идея привлечения на службу в революционной армии военных специалистов старого режима была харак­терна для марксистской традиции и восходила еще к Ф. Эн­гельсу, который в 1851 г. писал, что победившему проле­тариату необходимо будет привлечь на свою сторону, возможно, большее количество офицеров.

Известно, что И. Сталин после тяжелой для нашей страны Советско-финляндской войны 1939–1940 гг. обоснованно обрушился на приверженность командного состава Красной армии исключительно опыту Гражданской войны, потребовал «расклевать» и этот опыт. Но времени для его творческого и продуктивного пересмотра оставалось крайне мало. И вообще надо было не отвергать опыт Гражданской войны полностью, а сопоставить его с опытом Первой мировой войны и уже развернувшейся Второй мировой.

После масштабных чисток рядов Красной армии от офицеров «старой армии» для подавляющего большинства ее командиров личный опыт участия в Гражданской войне был гораздо ближе и понятнее, чем опыт Первой мировой войны, особенно на Западном фронте, без участия России, где, как говорилось выше, зародилось массовое применение техники и форм ведения вооруженной борьбы, развитие которых в межвоенный период определило оперативные формы, тактику, системы вооружений Второй мировой войны.

Общеизвестно, что в ходе Гражданской войны произошло возрождение кавалерии (причем стратегической конницы), которая играла большую, а иногда и решающую роль и у белых, и у красных. Одним из символов Гражданской войны стала Первая конная армия, которой командовал С. Буденный (1983–1973), а членом ее Реввоенсовета был К. Ворошилов, занявший в 1925 г. пост наркома обороны СССР после загадочной (по мнению ряда отечественных историков) смерти на операционном столе своего предшественника М. Фрунзе (1885–1925), бывшего весьма популярной в СССР и военной, и политической фигурой.

Выходцы из Первой конной, к которым благоволило высшее советское руководство, заняли многие крупные посты в РККА, особенно после репрессий 1937–1938 гг. Они были преданны коннице и далеко не всегда соглашались с тем, что подъем ее роли в период Гражданской войны был временным явлением в мировой военной истории, своего рода аберрацией, а не долгосрочной тенденцией. Как правило, эти люди не были такими отъявленными ретроградами, чтобы отрицать новую роль танков, авиации, массированного применения артиллерии, но не соглашались и с тем, что конница полностью отойдет на второй-третий план в будущей войне. Весь их личный опыт, прошлая боевая служба, овеянная славой, восставали против этого. В конечном итоге конница сыграла определенную, но второстепенную роль в Великой Отечественной войне и была прежде всего мобильной «ездящей пехотой» (особенно в составе конно-механизированных групп, КМГ), компенсируя недостаток автомобильного транспорта. Эта роль была совершенно иной, чем и в Гражданскую, и в Первую мировую войну.

В Гражданскую войну с обеих сторон имели место столкновения крупных конных масс с использованием и холодного, и огнестрельного оружия. Последнее чаще применялось в атаках красной конницы (стрельба на ходу из наганов и обрезов), чем у белых, во многом оставшихся приверженцами тактики «сабельного шока», свойственной кавалерии старой армии. Для конницы Революционной повстанческой армии Нестора Махно было характерно массированное использование пулеметного огня с тачанок, что было быстро заимствовано красной конницей.

Одним из ярких эпизодов массированного использования пулеметов на тачанках против конницы является поражение конного корпуса врангелевской армии генерал-лейтенанта И. Барбовича 9 ноября 1920 г. в бою под озером Безымянское в Крыму от махновцев под командованием С. Каретникова с участием частей Второй конной армии. Как мне рассказывал один из ветеранов советского Генштаба, отец которого служил в 1920 г. во Второй конной армии, корпус И. Барбовича был расстрелян почти в упор более чем из 100 пулеметов, установленных на тачанках. Врангелевцы атаковали махновцев и красных в плотном строю, «стремя в стремя», делая ставку на мощный сабельный удар. Этот корпус понес огромные потери и перестал существовать как боевая единица.

Усилиями Н.Е. Какурина, И.И. Вацетиса, Р.П. Эйдемана, А.А. Свечина, А.С. Бубнова, М.Н. Тухачевского, С.С. Каменева и других был выпущен весьма основательный и многоплановый труд «Гражданская война 1918–1921» в трех томах. Том I назывался «Боевая жизнь Красной армии» (1928), том II — «Военное искусство Красной армии» (1928), том III — «Оперативно-стратегический очерк» (1930). Большая часть его авторов позднее была незаконно репрессирована, а этот трехтомник практически исчез из обращения. Мне это уникальное издание из своих букинистических раритетов подарил наш выдающийся писатель, автор многих исторических романов Валентин Саввич Пикуль.

В труде отмечены основные политические аспекты Гражданской войны с ее быстро меняющейся политической обстановкой, оказывавшей огромное воздействие и на военную стратегию, и на оперативные решения. В трехтомнике содержится множество ценных подробностей хода военного противоборства на различных фронтах. В нем немало глубоких обобщающих оценок стратегии, оперативного искусства и тактики Красной армии.

В этом труде представлен адекватный анализ особенностей политики различных государств, осуществивших интервенцию в отношении Советской России, в том числе под воздействием внутриполитических факторов в этих государствах. Учет этих особенностей В. Лениным и советским руководством играл немаловажную роль в борьбе РСФСР не на жизнь, а на смерть в условиях почти исключительно враждебного окружения и тяжелейшего экономического положения нашей страны.

В этой «Гражданской войне» уже ничего не говорилось о роли Л. Троцкого (как председателя Реввоенсовета РСФСР и наркома по военным и морским делам в годы Гражданской войны, роль которого в те годы всемерно пропагандировалась в Советской России). Но нет еще безудержного цитирования и восхваления И. Сталина. Роль В. Ленина обозначена довольно скромно. Некоторые видные участники Гражданской войны не упоминаются — например, погибший при невыясненных обстоятельствах командарм Второй конной армии донской казак (войсковой старшина «старой армии») Филипп Кузьмич Миронов (1872–1921). Были приведены многие очень важные свидетельства участников Гражданской войны, а также данные, позднее на многие десятилетия исчезнувшие из научного оборота (и до сих пор не полностью в него вернувшиеся).

В рамках темы Гражданской войны особого интереса заслуживает советско-польская война 1920 г., развязанная Варшавой против ослабленной Советской России. В 1920-е – 1930-е гг. появились серьезные военно-исторические исследования на эту тему — в том числе Б.М. Шапошникова, А.И. Егорова, Н.Е. Какурина, В.А. Меликова. В.К. Триандафиллова, А.А. Свечина.

Главный фокус большинства этих работ был обращен к операциям Западного фронта Красной армии во главе с М.Н. Тухачевским, от которых, как считали многие в советском политическом руководстве, зависела чуть ли не судьба мировой революции. Одним из лозунгов политработников и командиров для красноармейцев Западного фронта был лозунг «Даешь Варшаву! – Даешь Берлин!». В известном приказе войскам Западного фронта № 1423 от 2 июля 1920 г. обращение его командования во главе с М.Н. Тухачевским к бойцам этого фронта звучало следующим образом: «Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на запад. На западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках принесем мир и счастье трудящемуся человечеству. На За­пад! К решительным битвам, к громозвучным победам!». За подписью командующего армиями фронта М. Тухачев­ского следовали подписи членов Реввоенсовета фронта И.Т. Смилги (1892–1937) и И.С. Уншлихта (1879–1938), старых профессиональных революционеров, и начальника штаба Н.Н. Шварца (1882–1944).

Одним из ключевых для заключительного этапа советско-польской войны был вопрос о взаимодействии Западного и Юго-Западного фронтов Красной армии. Особенно важным многие участники тех событий и историки считали и считают вопрос о том, как было исполнено во времени решение главкома С. Каменева о передаче из состава Юго-Западного фронта (им командовал А. Егоров) Западному (командующий М. Тухачевский) 12-ой армии и 1-й конной армии. Членом Реввоенсовета совета (РВС) Юго-Западного фронта был такой «политический тяжеловес», как И. Сталин, входивший в состав Политбюро ЦК РКП(б). В составе РВС Западного фронта членов Политбюро ЦК РКП(б) не было; не был членом Политбюро и главком С. Каменев, что уменьшало их политический вес по сравнению с И. Сталиным в принятии даже оперативно-стратегических решений. Существовало (и существует) мнение, что произошедшая задержка на несколько дней реализации этого решения ослабила ударную группировку Западного фронта и не дала ему возможности взять Варшаву и вообще одержать победу над «панской Польшей». Исследуя этот вопрос, А. Свечин пришел к выводу, что ошибки при принятии решений, отдаче приказов, их исполнении допустило и командование Западного фронта, и командование Юго-Западного фронта, и главком С. Каменев. Такая критика А. Свечина, хотя и сделанная им в менее резкой форме, чем это было ему часто свойственно, естественно, вызвала недовольство у всех должностных лиц, имевших отношение к этим событиям.

Констатирую с великим сожалением, что до сих пор — через 100 лет после завершения исключительно важной для судьбы нашего Отечества Гражданской войны — у нас так и не появилось ее большого, комплексного, фундаментального исследования. Интересные и нужные книги об этой войне в нашей стране есть — они изданы в 1990-е гг. и позже. В них делаются попытки взглянуть на войну с разных углов зрения, на основе современных достижений исторической науки, других социальных и гуманитарных наук. Но я имею в виду большой единый, всесторонний, полномасштабный труд, ценный для современников и потомков, для национального самосознания.

Создание такого труда, разумеется, является исключительно сложной задачей, требующей высокого уровня профессионализма, особой организации и, конечно, гражданской и научной честности. Он немыслим без выявления причин этой войны, ее политико-идеологических, социальных корней и сущности, роли многих политических и военных фигур, что само по себе труднейшая задача.

Для подлинно научного анализа Гражданской войны необходима огромная (и планомерная) подготовительная исследовательская работа. Начинать здесь надо, по-видимому, с фундаментального историографического анализа, который выявил бы имеющиеся «белые пятна» и наиболее острые дискуссионные проблемы истории Гражданской войны — начиная опять же с вопроса о ее причинах. Очень нужна целенаправленная работа во всех соответствующих отечественных архивах, а также обращение к архивным материалам белой эмиграции, имеющимся за рубежом. Думается, только эта подготовительная работа займет немало времени, но для написания большого и достоверного труда по Гражданской войне, она обязательна.

Пожалуй, создание такой большой работы по Гражданской войне — дело не менее многотрудное, чем было создание 12-томника «Великая Отечественная война 1941–1945 гг.», который увидел свет в 2011-2015 гг. Огромную роль в подготовке данного издания сыграл один из крупнейших и авторитетнейших военных историков нашей страны, д.и.н., д.ю.н. генерал Владимир Антонович Золотарев, многие годы плодотворно руководивший Институтом военной истории Минобороны СССР, затем Минобороны РФ. В труде были использованы новейшие исследования и архивные материалы по истории Великой Отечественной войны, рассмотрены все основные оперативно-стратегические вопросы, экономические, военно-технологические, внешне- и внутриполитические, социальные вопросы. Это, безусловно, выдающийся труд, который, на мой взгляд, должен гораздо активнее использоваться и историками, и публицистами, и преподавателями гражданских и военных вузов.

Опыт альтернативной истории

В истории, военно-научных исследованиях получил право на существование анализ не только того, что реально имело место, но и того, что при определенных обстоятельствах могло бы состояться. В наши дни это называют альтернативной историей. Исключительно важные мысли в этом отношении высказал А. Свечин. Он размышлял, например, над тем, что было бы, если бы в Первую мировую войну при стратегическом развертывании 1914 г. начальник Генштаба Германской империи Хельмут Мольтке-младший радикально не исказил бы план наступательной операции, разработанный его предшественником на этом посту Альфредом фон Шлиффеном и предусматривавший охват флангов, окружение и разгром противника (французов) превосходящими силами. Вместо того, чтобы всемерно укрепить правый фланг германской армии, как завещал фон Шлиффен, Мольтке-младший усилил германские войска на других направлениях.

А. Свечин полагал, что если бы были бы выполнены заветы Шлиффена, это «без сомнения, изменило бы ход мировой истории»; он писал так: «есть основания предполагать, что мир мог быть заключен французами уже в сентябре 1914 года».

Здесь следует отметить, что в советской военной мысли нередко неверно интерпретировалась судьба «плана Шлиффена», что создавало в свою очередь искаженное представление и о начальном периоде Первой мировой войны, и об оперативно-стратегическом планировании в Германии после прихода к власти Гитлера в 1933 г. Были полностью забыты оценки «плана Шлиффена» как А. Свечина, так и других советских военных историков и теоретиков предвоенного периода — А.М. Зайончковского (1862–1926), В.Ф. Новицкого (1869–1829) и др. То есть на несколько десятилетий были утрачены весьма важные фрагменты соответствующего знания, что пагубно для любой науки. Нельзя не отметить, что в послевоенный период ошибочные оценки «плана Шлиффена» присутствовали во многих военно-научных публикациях в СССР, в том числе в «Военно-энциклопедическом словаре».

Г. Иссерсон в своей книге «Канны мировой войны (гибель армии Самсонова)», изданной Госвоениздатом в 1926 г., в яркой форме (но без выводов политико-военного уровня) представил наброски альтернативного варианта трагического для России сражения в Восточной Пруссии в 1914 г., в котором потерпела поражение 2-я армия генерала Самсонова. Г. Иссерсон блестяще показал, как армии Самсонова и Ренненкампфа могли бы избежать такого поражения от армии Гинденбурга и Людендорфа. Это, возможно, сказалось бы на всем ходе Первой мировой войны, на судьбе Российской империи, уменьшив вероятность ее трагического распада в 1917 г. и кровавой, тяжелейшей Гражданской войны, последствия которой для нашей страны сказывались и сказываются на протяжении многих десятилетий.

Можно заметить, что в современных условиях разработка альтернативной истории, в том числе отечественной военной истории довольно активно ведется в России — особенно усилиями Сергея Борисовича Переслегина. Она нередко имеет дискуссионный характер, но в целом заслуживает серьезного внимания. Весьма обстоятельно тема альтернативной истории представлена в труде одного из крупнейших современных историков войн и военного искусства Алексея Валерьевича Исаева (см. Исаев А.В. Великая отечественная альтернатива: 1941 в сослагательном наклонении. М.: Яуза-ЭКСМО, 2011).

Об освоении научного наследия

Труды, методологические принципы замечательных российских военных ученых советского периода должны быть частью нашего культурного наследия, в целом. Они призваны стимулировать свежую, неординарную мысль всех тех соотечественников, кто серьезно занимается проблемами национальной безопасности России, вопросами обеспечения ее обороноспособности в современных условиях. Эти труды поучительны с методологической точки зрения и крайне важны для выстраивания полной военно-исторической логики. Особенно это касается военных профессионалов, работающих на стратегическом и оперативном уровнях.

Не могу с удовлетворением не вспомнить о том, что большой интерес к творчеству отечественных военных историков и теоретиков проявляли видные отечественные военачальники, с которыми мне в той или иной степени доводилось общаться. Это начальники Генерального штаба Вооруженных сил СССР и РФ Маршалы Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов и Николай Васильевич Огарков, генералы армии Михаил Петрович Колесников, Анатолий Васильевич Квашнин, Юрий Николаевич Балуевский и др. Мы с Ю. Балуевским неоднократно были соавторами книг по политико-военной и военно-научной проблематике; с М. Колесниковым мне доводилось спорить о том, кто является более значимой фигурой — А. Свечин или А. Снесарев. Я при всем уважении к последнему отдавал предпочтение А. Свечину, Михаил Петрович — А. Снесареву. А. Квашнин скорее солидаризировался со мной, нежели с М. Колесниковым, неоднократно подчеркивая свое особое отношение именно к А. Свечину.

Исключительно важно и то, что наши военные ученые 1920–1930-х гг. были истинными, не показными патриотами своей страны и своего дела, наших Вооруженных сил, демонстрировали научную честность и глубокую достоверность, обоснованность своих изысканий. Они обладали высокой общей и профессиональной военной культурой, во многом остающейся образцом и по сей день. Полагаю, что вопрос о полном освоении ценнейшего отечественного военно-теоретического наследия остается весьма актуальным и в наши дни, особенно в методологическом плане.

Использование этого выдающегося наследия может и должно стать вкладом в обеспечение интересов национальной безопасности России в условиях той масштабной «гибридной войны», которую ведет против нас «коллективный Запад» и в которой мы обязаны добиться непременного успеха.