УТОНУТЬ В ГЛУХОМ ЛЕСУ

«Лес». А. Н. Островский.
Московский театр им. Вл. Маяковского.
Режиссер Егор Перегудов, сценография и костюмы Владимира Арефьева.

«Лес» стал третьим спектаклем Егора Перегудова на сцене Театра имени Маяковского в статусе его художественного руководителя, после «Историй» и «Любви по Маркесу» в прошлом сезоне. В год, когда театр празднует свой 100-летний юбилей, новый худрук продолжает выстраивать комфортную систему отношений со зрителем, будто договариваясь и радуя его масштабными и доступными к восприятию спектаклями и отдавая пространства Малой сцены и сцены на Сретенке для эксперимента, творчества молодых режиссеров и еще непривычных для аудитории Маяковки «новых форм» (вспомним «Войцека» Филиппа Гуревича, «Поиск продолжается» Дмитрия Крестьянкина, «Мера за меру» Саши Золотовицкого). Однако, в собственных спектаклях на большой сцене балансировать между угодой зрителю и режиссерскими смыслами Перегудову удается не всегда.

В новом спектакле Перегудова «дремучий лес» Островского канул под воду. Весь планшет сцены затоплен слоем воды, остается лишь небольшой островок суши сбоку (художник Владимир Арефьев). Водная гладь продолжается и на экране-заднике, образуя пространство бесконечного, вышедшего из берегов водоема. Стихия воды здесь не ассоциируется с жизнью, а наоборот, создает ощущение затхлости, неблагополучия, неуюта и какой-то аномалии. О бывшем здесь лесе напоминают лишь плавающие бревна. На них и передвигаются Счастливцев (Сергей Удовик) и Несчастливцев (Вячеслав Ковалев). Неприкаянные актеры провинциального театра здесь — будто два странника, потерпевшие кораблекрушение: балансируют на гнилых бревнах, рискуя вот-вот свалиться в воду, вылавливают и варят в котелке полудохлых рыб. Усадьба Гурмыжской становится для них убежищем в прямом смысле.

Гурмыжская в исполнении Анны Ардовой — еще не растерявшая свою манкость и привлекательность женщина, кокетливая, с девчачьими ужимками. «Чувствую, что скоро умру», звучащее из ее уст, кажется скорее усмешкой. Именно соблазняя Восмибратова (Виталий Ленский), она уговаривает его на покупку леса. Комедийный опыт Ардовой видно невооруженным глазом, режиссер в этом случае использует ее в привычном амплуа, ее Гурмыжская — взбалмошная, эмоциональная и хитрая женщина.

Поначалу кажется, что Перегудов ставит комедию без обиняков, развязывая тем самым актерам руки и проявляя их игровую природу, — в его «Лесе» играют крупно, со множеством подробностей и ужимок, вызывая естественную живую реакцию в зале. Однако, чем дальше, тем больше спектаклю не хватает сыгранности, целостности, единства существования. Хорошие актерские работы оказываются не защищены режиссерской мыслью, каждая сцена претендует на отдельный спектакль, превращая все сценическое действие в лоскутное одеяло.

Тонкий и статный Буланов в исполнении Ярослава Леонова становится разменной монетой в интригах Гурмыжской, что бесконечно обедняет его роль. Процесс трансформации от пресмыкающегося гимназиста до заносчивого помещика остается непонятен. Тема непризнанности таланта Несчастливцева возникает как бы вдруг, не предвещая саму себя, оставаясь исключительно в рамках текста. От этого трагический размах, возникающий в монологах Вячеслава Ковалева, кажется странным, а завершающая первый акт сцена, где поющего акапельно Несчастливцева закидывают помидорами, выглядит неожиданно пафосной и иллюстративной.

Не до конца ясен и принцип взаимодействия героев с водой. Вроде бы она отталкивает их, пугает глубиной и низкой температурой, и в то же время герои ходят в ней по колено совершенно спокойно, будто бы затопленный лес медленно превращается в болото, и местные жители давно к этому привыкли и не обращают никакого внимания. Одни пытаются в этой воде топиться, других она не принимает. Вода как стихия — сильное выразительное средство, но сложно сказать, что оно работает здесь в полной мере, не добавляя, а даже скорее мешая актерам, становясь лишним физическим препятствием, не до конца осмысленным режиссерски. Во многом в этом спектакле происходит подавление художником режиссуры. Мощная декорация чаще используется как фон, а не становится частью режиссерской мысли. Это касается и периодически опускающегося занавеса, фактурно напоминающего стволы деревьев, и огромных, сооруженных из бревна качелей, ненадолго возникающих во втором действии.

Режиссер будто разрывается между желанием поставить зрительскую комедию и попыткой осмыслить состояние падшего, утопающего мира, где театр со всеми его нищими, но добродушными служителями — единственная возможность скрыться, спастись от неизбежного разложения общества и уберечь в себе что-то чистое и светлое. Очевидно противопоставление Несчастливцева и Аксюши лицемерному миру Гурмыжской и приближенных к ней. Молодая актриса Кира Насонова, недавно ставшая частью труппы театра, играет Аксюшу с подростковой дерзостью и максимализмом. Ее героиня становится лирической доминантой спектакля, что неоднократно подчеркивается и визуально: несколько раз Аксюша проходит по узкой части суши в глубине сцены, разделяя собой поверхность воды на сцене и на экране и оказываясь посреди водной бездны, в которую очень легко упасть.

В не очень стройной структуре спектакля линия молодой и чистой любви Аксюши и Петра (Илья Никулин) удерживает внимание зрителя энергетически. Илья Никулин существует в исключительно комедийном ключе, его обаятельный и простоватый Петр заслоняет собой в глазах Аксюши испорченный и тоталитарный мир Гурмыжской. Возникает тема противостояния искреннего чувства и молодости как таковой лицемерному, духовно обнищавшему обществу. В полной мере раскрывается драматический диапазон Киры Насоновой и в сцене прощания с Петром, где Аксюша помышляет о самоубийстве, и при встрече с Несчастливцевым, где без лишнего надрыва, в и без того пафосной мизансцене, признает собственное поражение: «Разве я смею надеяться?» — и уходит под воду с головой. Несчастливцев же решен как спаситель во всех смыслах этого слова: он достает тело бедной девушки из воды, он же и выручает влюбленных деньгами в последний момент. Вячеслав Ковалев играет торжество совести размашисто, со вкусом. Духовная сила бедного бродячего артиста в этом спектакле безусловна.

Егор Перегудов попытался сочинить гимн театру, который способен спасать и оберегать в темные времена, противостоять пороку и безысходности. Всегда ли театру удается одержать победу над мрачной действительностью? Ответ режиссера скорее неутешительный. В финальной сцене, готовясь покинуть мещанский рай Гурмыжской, где вода добралась уже до столовой и портит ножки шикарной мебели, Несчастливцев вступает в спор о цензуре, подчеркивая свое право цитировать Шиллера. И вдруг вездесущий Теренька (Олег Сапиро) будто превращается в безымянного цензора и убивает Несчастливцева из пистолета, то и дело выпадавшего у него из кармана весь спектакль.

Тело Несчастливцева остается плавать в темной воде вместе с мертвыми стволами деревьев.