Маша Грекова известна тем, что открыла кафе «Огурцы» и мастерские «Простые вещи», где работают люди с ментальными расстройствами. Через пару недель Грекова запускает свой новый проект — «Нормальное место» в торговом центре «Мега Дыбенко» в Санкт-Петербурге. Редактор Forbes Woman Когершын Сагиева поговорила с Грековой о том, как запускать новые социальные проекты в России и продолжать трудоустраивать людей с инвалидностью и почему это не просто доброе дело, а может быть выгодно бизнесу
Мария Грекова — основательница инклюзивных мастерских «Простые вещи» (2018) и инклюзивного кафе «Огурцы» (2019), в котором работают люди с ментальными особенностями. В 2022 году Грекова запустила еще один проект — «Нормальное место» в культурно-деловом пространстве «Севкабель Порт», куда входят «Простые вещи», «Огурцы», студия «ДА», благотворительные магазины «Спасибо!» и благотворительная организация «Перспективы».
2 декабря 2023 года команда Маши Грековой открывает новое «Нормальное место», на этот раз в торговом центре «Мега Дыбенко». Запуск проекта можно поддержать на Planeta.ru.
По образованию Грекова клинический психолог (училась в Московском государственном психолого-педагогическом университете). Во время учебной практики она много занималась с детьми с особенностями развития. С 2016 года Грекова работала руководителем благотворительных и социальных проектов на краудфандинговой платформе Planeta.ru и менеджером проектов в благотворительном фонде «Жизненный путь».
В 2020 году Грекова вошла в рейтинг 30 самых перспективных россиян до 30 лет по версии Forbes в категории «Социальные практики».
— Расскажите, каким будет новое «Нормальное место»?
— «Нормальное место» будет находиться в спальном районе, внутри огромного торгового центра «Мега Дыбенко». Оно будет располагаться на балконе, на обзоре у всех посетителей. Напротив — большущие магазины. И это целый мир, в котором не мы создаем основной поток [посетителей]. Для нас это новый неожиданный формат, авантюра. Нам предложили рассмотреть эту площадку, и мы согласились.
Наше первое «Нормальное место» находится внутри креативного кластера «Севкабель Порт», и, будем честны, нужно его еще поискать. То есть человек, который хочет к нам попасть в кафе «Огурцы», целенаправленно движется и хотя бы примерно понимает, куда он идет. Другое дело, когда человек гуляет по «Меге», зашел купить кроссовки, захотел попить чаю, а там — наше кафе. Для него это может быть совершенно новым опытом. Но мы смотрим на эту площадку как на возможность, которую никогда не могли себе представить, ведь мы сможем дотягиваться до новой аудитории.
— Это будет меньшая территория? Будет ли отличаться организация пространства?
— Если в квадратах, то это примерно равные площадки, около 1000 кв. м и там, и там. Но на «Севкабель Порт» примерно 70% пространства — это мастерские и проекты резидентов и учредителей. А в «Меге» не будет мастерских. Так как мы хотим сделать акцент на добрососедстве, то большая часть пространства будет отдана под общественную площадку для мероприятий, детскую зону.
— Будет ли в новом «Нормальном месте» представлено ваше легендарное кафе «Огурцы»?
— Мы будем дублировать десерты и напитки «Огурцов». В «Меге» появится новое заведение — «Нормальное кафе». Оно будет отличаться от «Огурцов», во-первых, тем, что там будет разнообразное питание. Во-вторых, мы не будем ограничиваться трудоустройством только людей с ментальными особенностями — будем работать с бывшими бездомными, с людьми с опытом мигрантства, с теми, кто страдает различными формами инвалидности. В-третьих, мы будем внедрять транзитную форму трудоустройства. Наш шеф-повар уже выстраивает производственную линейку таким образом, чтобы любой человек мог войти в так называемый транзит. То есть люди к нам приходят, не умея работать, учатся всему на профессиональной кухне, в настоящем кафе в режиме реальных заказов. Дальше в течение какого-то времени они переходят на открытый рынок.
— Как вы набираете сотрудников с ментальными особенностями? Вы приглашаете их? Говорите, что есть новая площадка, приходите?
— Мы набираем всех через базу «Простых вещей». Там уже сформировалась очередь из тех, кто хочет попасть к нам в проекты. Это либо те, кто самостоятельно заполнил анкету на сайте, либо те, чьи родители их заполнили. На анкеты откликается наш социальный отдел. Сейчас все люди, которых мы набираем в «Мегу», из этой очереди.
Люди с ментальными особенностями — это самая уязвимая группа трудоустройств.
— Как вы уже сказали, в предыдущих проектах вы трудоустраивали только тех, кто страдает ментальным расстройством, теперь — людей с разными инвалидностями. Как сильно поменяется ваша работа?
— Для того, чтобы адаптировать рабочее место под человека на коляске, нужно физическое преображение пространства (в «Меге» это есть). Чтобы ввести в команду человека с ментальными особенностями, нужно готовить к этому целую команду.
В «Простых вещах» мы берем ту группу, которая самостоятельно трудоустроиться не может. Я лично считаю, что люди с ментальными особенностями — это самая уязвимая группа трудоустройств.
Когда мы говорим про трудоустройство людей на колясках, то это люди с сохранным интеллектом и без психических расстройств. И их я воспринимаю абсолютно как равноправных сотрудников внутри команды.
— Какие еще проекты вы запускаете в «Нормальном месте»?
— Появится «Нормальный магазин», который мы планируем запускать в «Меге» в большом формате. У нас в первом «Нормальном месте» есть магазин, но он маленький. Здесь мы хотим продавать товары социальных проектов со всей страны (искать крутые практики и подключать местных производителей).
— Социальная сфера серьезно пострадала после 24 февраля 2022 года: упали пожертвования, многие крупные спонсоры ушли из России. Каким образом вам в кризис удается запускать новые проекты?
— Кажется, мы просто безумцы. Мы готовили открытие почти два года, и первое «Нормальное место» открылось в момент большого кризиса: 15 мая 2022 года. Я помню, как мы стояли в пространстве размером в 1000 кв. м, которое мы только что отремонтировали, закупив материалов и мебели на 20 млн рублей. Как мы в последний момент вытаскивали мебель со складов компании, которая больше не может работать в России. Как не могли на открытии назвать имена фирм, с которыми мы сотрудничали, чтобы поблагодарить их.
Компании рухнули, и все наши какие-то контакты с европейскими компаниями тоже обнулились. Но мы успели запуститься, а дальше уже начали как-то выкарабкиваться.
У нас гибридное финансирование: небольшие гранты, пожертвования, коммерческая деятельность. Эти направления мы варьируем, что позволяет нам быть чуть более устойчивыми. Сейчас, работая в «Меге», мы планируем усилить коммерческую составляющую. Например, запустить разные партнерства не только с некоммерческими организациями (НКО), но и с коммерческими компаниями, которые хотят развивать социальные программы.
— Какое количество людей с инвалидностью имеют возможность работать в России?
— Процент трудоустройств в регионах разный. Я знаю, что в Петербурге — больше 35%, и это самый высокий показатель по стране. Петербург был регионом, на котором был апробирован новый вариант квотируемого трудоустройства (это когда бизнес, который трудоустраивает более 100 человек, обязан взять в штат людей с инвалидностью). Раньше это было прямое обязательство — иметь сотрудника непосредственно в штате. Но зачастую бизнес платил небольшие штрафы, закрывая глаза на это обязательство. В Санкт-Петербурге появилась легальная возможность обойти его: арендовать у таких НКО, как наша, рабочие места. То есть люди с инвалидностью работают у нас, в понятной комфортной им среде, а коммерческая компания оплачивает им ставки. В «Простых вещах» 80% сотрудников с инвалидностью трудоустроены по этим квотам.
Благодаря этому нововведению мы можем трудоустроить очень уязвимых людей. Как я говорила, людей с ментальными особенностями, у которых до этого почти не было шансов выйти на открытый рынок. Допустим, если у человека нарушен слух, но он может работать за компьютером, то у него больше возможностей трудоустроиться, чем если поведение человека не очень понятно окружающим.
— Приезжают ли к вам, в Петербург, чтобы трудоустроиться?
— Петербург — не панацея, он не всех вместит. Здесь есть свои практики, но задача — открывать новые и новые проекты, и запускать их, и консультировать, и помогать. Наша большая цель — сделать так, чтобы очередь в мастерских «Простые вещи» закончилась. У нас есть семьи, которые переезжали в Петербург, чтобы попасть в «Простые вещи», но я в этом не вижу гордости за нас, я вижу большую проблему регионов, из которых они едут.
— Расскажите, как обстоят дела с трудоустройством людей с инвалидностью в регионах?
— Страна большая и разная. Отношение в регионах во многом зависит от культуры, традиций, религии. Где-то говорят, что ребенок с инвалидностью — это подарок, потому что благодаря этому опыту ты можешь духовно вырасти. А в другой — что это за твои грехи.
Кстати, первое кафе, в котором были трудоустроены люди с ментальными особенностями, в России открылось не в столице, а в Махачкале. Оно открылось буквально за три месяца до нас, и мы даже не успели опыт перенять. А следующее после нас кафе открылось в Москве только через три года.
Знаю, что Башкортостан стремится повышать количество трудоустройств людей с инвалидностью. Недавно там проходил форум, на котором правительство региона обсуждало данную тему, и я в нем участвовала. Круто, когда чиновники понимают, как это важно. Но часто на подобных мероприятиях звучит формулировка «человек с инвалидностью — это будущий налогоплательщик». Слова режут ухо, но это тот компромисс, на который я готова идти.
Есть позитивный пример Нового Уренгоя. Там наши коллеги запустили площадку для трудоустройства людей с ментальными особенностями. Но у них сложность — кадровый голод. Невозможно найти психолога, дефектолога, невозможно найти керамиста (потому что в Новом Уренгое два специалиста на весь город, а тут еще требуется работать с инклюзивной группой). Это регион, в который люди не стремятся переезжать.
Отдельный вопрос — в России не так много людей со специальным образованием, а от этого напрямую зависит запуск новых инклюзивных проектов. Специалисты не остаются профессии из-за маленьких зарплат, из-за того, что негде и некуда развиваться, из-за того, что это эмоционально тяжелая работа (в которой, кроме того, что нужно постоянно учиться, необходимо проходить супервизии). Я — скорее исключение, так как обладаю предпринимательской жилкой.
В основном те, кто, несмотря на все «но», продолжает заниматься адаптацией людей с разными видами инвалидности в России, — это либо родители детей с инвалидностью, которые объединились в сообщество и стали делать мастерские, либо разгоряченные специалисты, которым важно что-то менять. Но системно ситуация почти не меняется.
— В итоге люди с инвалидностью сидят по домам, а те, у кого ментальное расстройство — по психоневрологическим интернатам (ПНИ)?
— И они не имеют возможности оттуда выйти. А те, с кем мы работаем, имеют прямую угрозу попасть в такие учреждения после смерти родителей. Получается, что вся наша работа может оказаться бессмысленной.
Есть организации, которые много лет говорят о проблеме существования ПНИ. Но если распустить интернаты, то что мы получим? Огромное количество людей без социального и трудового опыта выйдут на улицу, а инфраструктуры для них нет. Куда они пойдут? Будут ли сидеть по домам? Станут еще одной стигматизируемой группой? Во всех этих вопросах многое зависит и от регионов, и от специалистов, и от понятной финансовой поддержки на уровне государства.
— Но ведь для того, чтобы об этом думать на всех уровнях, нужно победить стигму. С чем вам в этом смысле приходится сталкиваться?
— Есть люди, которые имеют какие-то особенности развития или заболевание с рождения, например, умственную отсталость, синдром Дауна, аутизм. Общество к таким детям немножко готово. Я по образованию коррекционный педагог-психолог, я шла работать с детьми. Есть детские сады, инклюзивные практики — этого во многом достаточно. То есть про детей мы хотя бы немножко задумались.
Если я говорю: давайте себе представим ребенка с синдромом Дауна, — то все сразу себе представили ребенка с синдромом Дауна. Но когда я говорю: давайте себе представим 45-летнего человека с шизофренией, — скорее всего, не возникает ясных образов, что это такой за человек и что с ним вообще делать. Возникает страх. Но дети с инвалидностью вырастают, становятся взрослыми. Мало того, взрослый человек может получить психическое расстройство. Как правило, в случае резкой инвалидизации взрослого человека теряется работа, уходит муж или жена, отворачиваются друзья. Если Серега начал вести себя крайне неприемлемо, мы скорее от этого уйдем, чем попытаемся разобраться. Люди рассуждают: «Я не боюсь ребенка, у которого текут слюни. Я не боюсь человека с белой тростью. Я не боюсь людей, которые общаются на жестовом языке. Я не боюсь человека на инвалидной коляске. Он ничего мне не сделает. Я боюсь человека, который странно себя ведет». Странно себя вести может абсолютно любой человек. Хотя нам всегда кажется, что нас это не коснется.
— С какими проявлениями предвзятости вы сталкивались?
— Когда мы открывали кафе в центре Петербурга и говорили, что там будут работать люди с ментальными особенностями, нам писали в комментариях: «Не, ну вы чего, с ума сошли? Я туда точно никогда не приду, потому что я туда приду, а меня шарахнут сковородкой по голове. Этот их повар «не алло». Человек правда может быть в состоянии, когда он «не окей». Но, скорее всего, он в таком состоянии либо сидит дома с родителями или близкими людьми, либо находится в соответствующем учреждении. Нам важно, чтобы человек из острого состояния вышел.
Были и другие комментарии: «Я туда пойду, выпью кофе и заражусь синдром Дауна». Синдром Дауна — генетическое заболевание. Им заразиться невозможно. Но, к сожалению, информации очень мало. Синдром Дауна еще хоть как-то звучит в общественности. А все остальное остается где-то там. Кто все эти люди? Совершенно непонятно.
— Все-таки корень проблем в каком-то общем безразличии. Когда это изменится?
— Мне кажется, это долгий путь. Я иногда сама себе завидую, потому что живу в окружении тех людей, с которыми наши ценности совпадают. Я общаюсь с огромным количеством людей из НКО, с журналистами, которые про это пишут. Все мои друзья так или иначе задействованы в благотворительности. Количество включенных людей растет. Это изменения, которые происходят, но им нужно время.
Например, когда еще была жива моя бабушка и я приезжала к ней домой, мы обсуждали с ней «Простые вещи». Она говорила: «Маша, как много инвалидов в Петербурге. У нас в Калуге их нет в таком количестве, как у вас». Я отвечаю: «Ба, просто они никуда не ходят, поэтому ты их не видишь». С другой стороны, из-за продолжительного кризиса людям сложно обращать внимание на что-то, кроме того, как выжить самим.
— Вы остались в России и продолжаете работать здесь. Что дает силы?
— Я каждый день прихожу на работу, вижу ребят, которых мы трудоустраиваем, сотрудников, которые горят этой идеей. Мы создаем новые пространства в городе. Туда приходят люди. Я не воспринимаю это как какую-то такую тяжелую социальную ношу. Нет, для меня наши ребята — это такие же мои близкие, знакомые, я без многих этих людей уже не представляю свою жизнь. И понятное дело, что я никуда не уеду.
В какой-то момент я думала, что надо уезжать из России, у меня была депрессия. У меня сейчас родственники в Израиле, у меня много друзей на Украине, я очень тяжело все это переживаю. Но я, во-первых, понимаю, что нигде я не буду настолько реализована, как здесь. Если я уеду, например в Грузию, то я попаду на тот уровень, на котором мы уже были, и это как игра заново. Если уеду в Америку, то я попаду туда, где все уже все более-менее налажено, и брошу тех, у кого еще не очень. Я просто не могу себе этого представить.
Если я остаюсь, то в моих силах делать так, чтобы здесь что-то становилось лучше. Это хотя бы немножко озаряет то, что происходит вокруг.
Постоянный партнер нужнее, чем Дедушка Мороз
— Сейчас существует множество вариантов заниматься благотворительностью, но вопрос «Как и кому помочь?» до сих пор актуален. Почему?
— Мне кажется, потому, что НКО много, а человеку, который никогда не занимался благотворительностью, сложно сориентироваться. Есть формы валидации. Например, на сайте «Нужна помощь» есть список проверенных фондов. Такой же список есть на Planeta.org. Но про это тоже надо знать.
К сожалению, не все фонды четко формулируют, в чем им нужна помощь. Но она точно нужна. Можно выбрать несколько фондов, которые занимаются темами, волнующими вас, и подписаться. Сначала сделать небольшое пожертвование, понять, как фонд с вами взаимодействует, насколько вам это комфортно. Все организации так или иначе выстраивают связь со своими донорами.
Самый лучший вариант включиться в благотворительность — это делать регулярные пожертвования. Лучше по 100 рублей в месяц, чем 1500 рублей разом. Постоянный партнер нужнее, чем Дедушка Мороз. Это позволяет НКО планировать свою работу и понимать, на что они будут жить завтра.