Почти во всех странах, охваченных войнами, после окончания боевых действий женщин преследовали за близкие отношения с противниками. Наказания принимали разные формы — от судебных разбирательств до побоев и издевательств. Даже жертвы изнасилований могли быть обвинены в недостойном поведении. Публицист Василий Легейдо разбирается, как шовинизм и мизогиния притворялись жаждой справедливости и почему попытки проучить «предательниц» лишь усугубляли послевоенные травмы
В октябре 2018 года премьер-министр Норвегии Эрна Сульберг принесла официальные извинения «немецким девушкам» (примерно 50 000 женщин), которых после Второй мировой войны не брали на работу, избегали, подвергали насилию и даже высылали из страны за то, что они, по слухам, состояли в отношениях с солдатами вермахта в период оккупации. Выступление главы правительства пришлось на 70-ю годовщину принятия Всеобщей декларации прав человека.
«Власти Норвегии нарушили фундаментальный принцип, в соответствии с которым никто не может быть наказан без суда или осужден не по закону, — отметила Сульберг. — Для многих речь шла о подростковой влюбленности, для кого-то — о любви всей жизни к служащему вражеской армии. Кто-то пострадал из-за невинного флирта».
Формально законодательство не криминализовало связи с гражданами рейха, но, по словам профессора криминологии Хьерсти Эрикссон, к женщинам все равно относились как к преступницам, а нескольких «коллаборационисток» принудительно отправили в лечебницу.
Девушки правильной расы
Связи между немецкими солдатами и жительницами оккупированных территорий в годы Второй мировой нельзя считать исключительно норвежским феноменом, однако в этой стране у них была особенность: руководствуясь квазинаучными евгеническими теориями, нацистские лидеры призывали служащих вермахта заводить детей с норвежками для укрепления «арийской расы». По оценкам исследователей, всего в результате связей между немцами и норвежками родилось около 12 000 детей. Из них примерно половина считалась результатом усилий нацистской организации «Лебенсборн» («Исток жизни»), предназначенной для увеличения численности «чистокровных арийцев». На территории Норвегии в годы войны располагалось восемь родильных домов «Лебенсборн» — больше, чем в других оккупированных странах.
После войны и освобождения именно на женщин (а не на гитлеровский режим и не на его представителей) возложили основную вину за романтические и сексуальные отношения норвежек с немцами. Внесудебные преследования «коллаборационисток» и их детей продолжались в Норвегии долгие годы. Девушки становились изгоями, даже если не нарушили никаких законов и никак не помогали оккупантам. У многих, кто пережил оккупацию, они вызывали едва ли не больше ненависти, чем сами немцы.
Тех из них, кто успел выйти замуж за немцев, лишали гражданства и вместе с детьми высылали в Германию. Дожидаться депортации им приходилось в лагерях для интернированных — иногда пребывание там растягивалось на несколько недель или даже месяцев. «За сексуальные контакты с немцами их задерживали и помещали под арест, — рассказывает криминолог Хьерсти Эрикссон. — Некоторые подвергались уличному правосудию — их хватали и брили наголо». Историк Патрик Бернхард заключает, что в послевоенной Норвегии «насилие против этих женщин приобрело институционализированный характер».
Обритые наголо
Стрижка, или бритье налысо, стала одним из самых распространенных видов наказаний за «горизонтальный коллаборационизм» — так в освобожденных европейских странах начали называть романтические и сексуальные отношения с немцами. Британский историк Энтони Бивор напоминает о библейских истоках этого обычая и о том, что в Европе еще более 1000 лет назад подобным образом действовало племя вестготов. В Средневековье так традиционно поступали с женщинами, обвиняемыми в измене.
В нацистской Германии в период Второй мировой такое наказание даже закрепили на законодательном уровне за сексуальные контакты с мужчинами неарийского происхождения и с иностранными военнопленными. Еще раньше, в годы Гражданской войны в Испании, подобным образом поступали фалангисты (сторонники Франсиско Франко), пытаясь укрепить стереотип о распущенности и аморальности сторонниц республики.
Во Франции после Второй мировой войны обриванию подвергались женщины, обвиненные в коллаборационизме. Полковник базировавшегося вблизи города Аржантан американского пехотного полка Харри Макхью рассказывал о гигантских кострах, в которых французы сжигали обрезанные волосы «предательниц», запах от которых разносился на несколько километров вокруг.
Месть за оккупацию
В Бретани — регионе на северо-западе страны — женщины составили около трети от числа всех жертв внесудебных расправ за коллаборационизм. В подпольных печатных органах Сопротивления призывы и угрозы брить налысо за сексуальные связи с нацистами публиковались еще в 1941 году. Публичные унижения начинались в деревнях, поселках и городах сразу же, как только их освобождали от оккупации. В коммуне Карантан, которую немцы оставили в июне 1944-го, прилюдно постригли более 10 женщин, а 14 июля по улицам коммуны Шербур специально провезли грузовик с девушками, чтобы соседи могли выкрикивать оскорбления в их сторону и насмехаться над ними.
Внесудебным расправам после освобождения Франции часто подвергались секс-работницы, которые в период оккупации оказывали услуги и местным жителям, и немцам. В Париже несколько таких случаев закончились тем, что женщин забили насмерть. Общественный гнев обрушивался и на молодых матерей, чьи мужья попали в плен. Не имея средств к существованию, они были вынуждены вступать в связь с немцами, чтобы прокормить себя и уберечь детей. Обвинения выдвигались даже против одиноких женщин, у которых квартировались нацисты. В коммуне Вильдьё принудительной стрижке подверглась женщина, которая работала уборщицей в здании, где располагался военный штаб оккупантов.
Тех, кого брили налысо, затем часто провозили по улицам под аккомпанемент барабанов, а прохожие выстраивались на тротуарах, чтобы посмотреть на униженных женщин. Некоторых вымазывали дегтем, других раздевали до нижнего белья, а на одежде или на телах краской или помадой рисовали свастики. Один из подобных эпизодов в городе Байё застал секретарь Уинстона Черчилля Джок Колвилл. «Я видел, как мимо под свист и выкрики проехал фургон с открытым верхом, — вспоминал он. — Внутри сидели 10 несчастных женщин с головами, обритыми вплоть до последнего волоса. Они плакали и прятали глаза от стыда. Такая жестокость вызвала у меня отвращение, но я вспомнил, что Британия не переживала вторжения или оккупации уже 900 лет, поэтому нас нельзя было считать хорошими судьями в подобных вопросах».
Как отмечает историк Энтони Бивор, многие из тех, кто особенно энергично порицал «коллаборационисток» и призывал жестоко их наказывать, в действительности сами не противостояли захватчикам, а часто даже сотрудничали с ними. Травля женщин за связи с нацистами для них стала способом отвлечь внимание окружения от того, чем они сами занимались в период оккупации. Кто-то завидовал тем, кто, благодаря близости с оккупантами, жил лучше остальных. Наконец, причиной была и мизогиния — ведь случаи, когда похожим издевательствам за добровольную работу на немецких военных предприятиях подвергались мужчины, оставались единичными.
Всего известно как минимум о 20 000 француженок, подвергшихся принудительному бритью головы за «горизонтальный коллаборационизм». Реальное число жертв травли может быть намного выше, учитывая, что, по некоторым данным, местные жительницы родили от служащих вермахта около 80 000 детей.
Лидеры Сопротивления, базировавшегося в Париже, предпринимали усилия, чтобы остановить волну насилия — например, развешивали плакатами с призывами отказаться от уличного правосудия. Но стигматизация обвиненных женщин продолжалась еще долгое время. «Мизогинная практика бритья голов, распространившаяся во Франции, также прижилась в Бельгии, Италии, Норвегии и — в меньшей степени — в Нидерландах, — пишет Энтони Бивор. — Еще одна волна издевательств над француженками прокатилась в конце весны 1945 года, когда домой из Германии вернулись военнопленные, угнанные на принудительные работы и узники концлагерей. Месть женщинам стала формой реабилитации за ощущение бессилия среди мужчин, униженных оккупацией своей страны. Можно даже сказать, что для них такое поведение стало аналогом изнасилования проигравших победителями».
Темнокожие французы и американский шоколад
В отдельных случаях стигматизация отношений между женщинами и солдатами вражеской армии могла основываться на расовых или националистических предрассудках. Один из ярких примеров — «черный стыд», моральная паника, захлестнувшая Германию в начале 1920-х. Тогда во французских войсках, оккупировавших Рейнскую область в соответствии с Версальским договором, оказались темнокожие солдаты из колоний. Это само по себе воспринималось как унижение, а когда появились сообщения о том, что немки вступают в отношения с выходцами из колоний, по всей Германии начали возмущаться «преступлением против законов цивилизации».
По словам историка Кита Нельсона, государство «пыталось использовать «черный ужас на Рейне», чтобы дискредитировать Францию и саму идею оккупации в глазах «цивилизованного мира». Уже после прихода к власти нацистов Гитлер эксплуатировал миф об «изнасиловании Рейнланда» для пропаганды и встроил его в свою антисемитскую картину мира. В его интерпретации именно евреи добились того, чтобы в оккупированную область направили именно темнокожих солдат.
Поначалу гнев был нацелен в основном не на женщин, а на солдат из колоний. «[Их] выставляли чужеродным элементом для европейской цивилизации, им приписывали неукротимые и неконтролируемые сексуальные порывы», — пишет исследовательница Айрис Виггер. Многим немцам оказалось проще поверить в массовые изнасилования их соотечественниц, чем в то, что женщины могли по своей воле вступать в отношения с солдатами не только вражеской армии, но и другой расы.
Однако женщины, родившие детей от выходцев из французских колоний, и сами дети тоже стали жертвами ксенофобии. Пропагандисты называли родившихся в 1920-х немцев смешанного происхождения «физическими и моральными дегенератами», а также призывали не считать полноценными гражданами рейха ни их самих, ни их матерей.
Жестоко наказывались в годы войны и связи немок с иностранными военнопленными. Но после падения режима Гитлера многие жительницы Германии вступили в отношения с оккупировавшими их страну американскими солдатами. «Сначала они считали всех нас нацистками, но скоро расслабились», — вспоминала Криста Ронке, которой в 1945-м было 16 лет. Она перечисляет, что именно делало американцев привлекательными: они выглядели состоятельными, ухоженными и расслабленными, у них всегда был шоколад и шелковые колготки. При этом в самой Германии мужчин почти не осталось: «Все завидовали девушкам с американскими парнями!»
Недовольство подобными союзами в Германии обострилось, когда в страну начали возвращаться военнопленные. Некоторые из них обнаруживали, что их подружки или жены начали встречаться с бывшими противниками. Другие просто считали столь тесные контакты соотечественниц с союзниками оскорблением и предательством.
¾ участвовавших во Второй мировой американских солдат вступали в сексуальные отношения за границей, а к концу 1945-го ⅕ всех новорожденных в Германии появилась на свет вне брака. К 1955-му в на территории ФРГ находилось не менее 67 700 детей военных армии США. Большинство отцов, даже если они обещали немкам забрать их с собой, покидали Германию без них. Брошенные девушки оставались в Германии и жили с унизительным ярлыком матерей-одиночек в стране, экономика которой все еще восстанавливалась от потрясений периода гитлеровской диктатуры. По словам журналистки Джейн Паулик, в послевоенной Германии такие женщины и их дети подвергались осуждению и становились изгоями.
«Я не могу рассказать матери, что со мной делали»
Многие из тех, кого обвиняли в интимных связях с неприятелем, оказывались вовлечены в них против своей воли. Чтобы избежать стигматизации на родине, женщинам приходилось скрывать обстоятельства случившегося с ними в плену или оккупации. Они не получали никакой поддержки, поскольку во многих обществах представления о морали оказывались значимее сочувствия жертвам военных преступлений.
Именно с таким отношением после Второй мировой войны пришлось столкнуться многим кореянкам, которые подвергались насилию со стороны японских солдат. Они создали сеть публичных домов, которые называли «станциями утешения». Историки все еще спорят о точном количестве пострадавших — по разным оценкам, оно колеблется от 50 000 до 200 000.
Оказавшиеся в сексуальном рабстве женщины жили в маленьких помещениях и питались исключительно рисом и овощами. Тем, у кого находили венерические заболевания, делали инъекции сильнодействующих препаратов. Из-за побочных эффектов многие жертвы сексуализированного насилия потеряли возможность иметь детей. Количество мужчин, которых каждой женщине приходилось обслуживать, по словам исследовательницы Джессики Винингер, превышало возможности человеческого тела.
Система сексуализированного насилия в японской армии функционировала таким образом, что прошедшие через нее женщины даже после войны не могли вернуться к нормальной жизни. Они страдали от эмоциональных последствий пережитого, физических повреждений и действовавших в корейском обществе установок, в соответствии с которыми «позор женщины означал позор для всей ее семьи».
«Мать спрашивала меня о тех четырех годах, пока меня не было, — вспоминала одна из выживших «женщин для утешения» Ким Бун. — Я расплывчато отвечала ей, что меня отправили в Японию, где я работала. Я не могла раскрыть ей никаких деталей». Другая женщина рассказывала, что от сильного чувства стыда решила вовсе не возвращаться домой. Многие переживали из-за настойчивых требований родных поскорее вступить в брак — перспектива совместной жизни с мужчиной ужасала кореянок после случившегося с ними. Неспособность родить в Корее также считалась позорным недостатком и служила еще одним поводом для женщин стыдиться своего травматичного опыта.
«Когда я спала с мужем, мне часто снились кошмары, — рассказала на правах анонимности одна из пострадавших. — Муж просыпался и спрашивал, что случилось. Я никогда не могла рассказать ему о причинах своих кошмаров. Почти полвека я жила с этой страшной тайной. И хотя случившееся не было моей виной, меня приводила в трепет мысль о том, что скажут люди».
«Молчание [«женщин для утешения»] во многом объяснялось структурой корейского общества, — заключает исследовательница Джессика Винингер. — Принятые в нем нормы основывались на идеале женского целомудрия. Девушка должна была оставаться девственницей до брака и хранить верность мужу всю оставшуюся жизнь, если тот умирал раньше нее. Жертв, которые возвращались домой и рассказывали, что с ними случилось, подвергали остракизму за их моральный упадок. То же патриархальное общество придавало ключевое значение рождению детей, а многие женщины оказывались неспособны продолжить род из-за физических травм или психологических переживаний. Но поскольку они не могли раскрыть причин своего бесплодия, то все равно подвергались презрению со стороны родственников».
Истории корейских «женщин для утешения», обритых наголо француженок и немецких матерей-одиночек различаются между собой. Однако все они больше говорят не о моральных качествах тех, кто оказался в постели с врагом, а о состоянии общества, которое их наказывало и порицало. Неспособность с пониманием отнестись к их судьбам, чувствам и жизненным перипетиям свидетельствует: травмы военного времени часто коренятся в вековых стереотипах и предрассудках. Путь к осознанию этой связи часто растягивается на долгие десятилетия уже после окончания боевых действий.