В мире 16 октября отмечается День анестезиолога-реаниматолога
Ни один хирург не начнет операцию без разрешения этого специалиста. Но они же зачастую остаются самыми незаметными, потому что пациенты их почти никогда не помнят.
Заведующий кардиохирургической реанимацией Санкт-Петербургского государственного педиатрического медицинского университета Евгений Тризна скромный и неразговорчивый. О его работе говорят короткие строки сообщений в СМИ: «Двое суток просидел у постели больной девочки, чтобы она смогла дышать без ИВЛ», «Спас 6-дневного новорожденного, подключив его к аппарату ЭКМО», «Вернул к жизни ребенка с опухолью сердца».
Фото: Александр Глуз/«Петербургский дневник»
Койки не пустуют
Евгений Тризна сначала хотел быть хирургом, но именно детским. Поступил на педиатрический факультет Кемеровской государственной медицинской академии. Потом так сложилось, что стал анестезиологом-реаниматологом, но в кардиореанимации, потом в кардиохирургической реанимации. Сюда поступают дети с 0 до 18 лет с очень тяжелыми проблемами с сердцем – до и после операции.
– Мне всегда больше хотелось работать с детьми. Психологически сложнее, чем со взрослыми, это верно. Когда с ребенком что-то случается – это очень тяжело. Все это в себе переваривается. У представителей моей специальности средняя продолжительность жизни – 54 года, – совсем не шутит Евгений Владимирович.
Основная причина столь быстрого выгорания представителей этой специальности – психологическая.
– Морально тяжело. Переживания, депрессии, это проявляется у всех по-разному. Как правило, к нам поступают тяжелые дети, постоянно находишься в напряжении, общаешься непосредственно с родителями. И это самое сложное, сложнее, чем с детьми. Особенно когда плохие новости. Чаще всего я докторов ограждаю от этого и стараюсь сам разговаривать с родителями, – говорит реаниматолог.
Он никогда не дает прогноза по одному пациенту и по течению заболевания. Определенные проценты летальности существуют, врачи об этом говорят родителям, но каждый пациент непредсказуем. Бывают совсем безысходные состояния с хорошим эффектом, а бывает, к сожалению, наоборот.
– Трудно судить об адекватности родителей, когда ребенок тяжело болеет. Кто-то в слезах постоянно, кто-то стойко переносит, но с каждым индивидуально приходится разговаривать. Мы стараемся с первой минуты давать всю информацию в полном объеме, не утаивая и не увеличивая риски, и доносить наше видение ситуации, каждый день доносить. Мы пускаем родителей в реанимацию, мы понимаем, что они должны видеть своего ребенка. Потом? Кто-то потом приходит поблагодарить, но большинство стараются забыть о плохом, это тяжело психологически, – рассуждает Евгений Владимирович.
Отделение анестезиологии и реанимации (АиР) Педиатрического можно разделить на три направления: хирургическая и соматическая реанимация, реанимация новорожденных и кардиохирургическая реанимация. Но сюда могут попадать и новорожденные, точнее сюда они чаще всего и попадают, потому что пороки сердца у новорожденных – явление нередкое, к сожалению, и койки очень редко пустуют.
– Все зависит от рождаемости по стране. В какие-то годы много детишек, в какие-то меньше. В среднем последние годы процент увеличивается в связи с улучшением диагностики. Основная масса – дети до года. Врачи стараются прооперировать ребенка с пороком сердца как можно раньше. Бывает, что часто новорожденные с критическими пороками сердца попадают сразу из родзала к нам, и только потом – на операцию, – рассказывает Евгений Владимирович.
«И она задышала»
На столе у анестезиолога-реаниматолога всегда лежит калькулятор, потому что для каждого пациента необходимо абсолютно точно рассчитать пропорции анестезии, дозы лекарства, количество кислорода с учетом возраста, клинических проявлений, рекомендаций. Самая ничтожная ошибка может стать фатальной.
– Вся наша работа – командная. У нас нет такого, что один – звезда, а другие попроще. В команде кардиохирурги, реаниматологи, кардиологи, половина успеха – наши прекрасные медсестры. Если есть сопутствующая патология, приглашаем смежных специалистов. Пока операция не закончится, я никогда не уйду с работы. Если поступает тяжелый пациент, приходится ночью приезжать. Применимо ли к нашей работе слово «чудо»? Наверное, да. Все тяжелые, кто выжил – каждый заслуживает этого определения. Потому что смог справиться, – говорит реаниматолог.
Нынешним летом здесь прооперировали новорожденную недоношенную девочку с тяжелым пороком сердца из пары двойняшек. Срок беременности составлял 34 недели. Миша весил 2440, а Кира – 1830 граммов. Врачи старались дотянуть вес малышки до приемлемого для операции, но пришлось оперировать из-за состояния матери. Несмотря на все риски, 5 июля бригада специалистов под руководством детского кардиохирурга Андрея Нохрина смогла успешно выполнить радикальную коррекцию порока. Потом был долгий период восстановления: Кира никак не могла начать самостоятельно дышать. С 5 июля по 31 августа Кира провела в реанимации. Ее не могли снять с аппарата искусственной вентиляции легких, она никак не хотела дышать самостоятельно. В итоге Евгений Владимирович Тризна просидел с Кирой двое суток и все-таки смог снять ее с интубационной трубки и перевести на маску.
– Я несколько раз пытался снять ее с трубки. Потом сказал: «Дыши как хочешь!» – и снял. И она задышала… Я смотрю на ребенка, а еще на монитор, на анализы, и в какой-то момент понимаю, что можно, да. Ребенок снимается с инвазивной ИВЛ, убирается трубочка. Кира маленькая? Два килограмма – уже не очень маленькая. Есть дети 400 граммов, которые на ИВЛ находятся. Кире удалось восстановить функцию легких, риски инфекционных заболеваний у таких детей несколько выше, чем у обычных детей. Если удастся этого избежать на определенном этапе, то догонит брата спокойно, – рассказывает доктор, но видно, какой ценой далось Кирино самостоятельное дыхание.
Фото: Александр Глуз/«Петербургский дневник»
«Главный инструмент реаниматолога – голова»
Евгений Тризна говорит, что команда у них дружная, но споры возникают практически каждое утро, причем порой очень горячие. Тяжелые непонятные пациенты, у каждого доктора свое мнение. Но окончательное решение – за ним, за завреанимацией.
– Откуда такие проблемы с сердцем у малышей? До сих пор причины не выявлены. Даже эти двойняшки – Кира и ее брат. У нее проблемы, у него все хорошо. Почему? У нас в организме за день происходит 2 миллиона мутаций. Сердце ребенка к 6 неделям уже сформировано. Может, случилась какая-то мутация, может, инфекция, о которой мама знать не знала. Чихнула и все – а у ребенка проблемы. Никто этого не знает ещё, – рассуждает доктор.
Он ловко управляется со сложнейшей аппаратурой – ЭКМО, аппаратом экстракорпоральной мембранной оксигенации. Даже представить сложно, но благодаря врачам и этому ЭКМО удается выхаживать детей, у которых, кажется, шансов выжить вообще нет.
– Главный инструмент реаниматолога? Нет, не ЭКМО. Голова, – смеется Евгений Владимирович.
Он уверяет, что дома старается не думать и не говорить о работе, хотя супруга тоже медик, медсестра-анестезист. На 3-м курсе Педиатрического учится дочка. Но Евгений Владимирович не хочет, чтобы она стала анестезиологом-реаниматологом.
– Пусть дома ночует, – строго говорит он.
Несмотря на постоянный стресс и огромную ответственность, он не променяет свою работу ни на какую другую.
– Реанимация – она везде реанимация. Не было желания перейти, никогда. Мне нравится то, что я делаю. Спасать – это ключевое, – говорит Евгений Тризна.
Марина Бойцова/«Петербургский дневник»