Издательство «Альпина. Проза» выпустило последний сборник стихов Эдуарда Лимонова, составленный самим автором, но опубликованный уже посмертно его литсекретарем Даниилом Духовским.
Название длинное: «Зеленое удостоверение епископа, сложенное вдвое». Не как большинство других книг Эдуарда Лимонова, заголовки которых вытесаны из двух-трех слов. Что за удостоверение, почему? Объяснение автор запрятал в самый конец книги. Может, это нехитрая игра с читателем и с собой, которую Лимонов себе позволил под финал, а может, чисто композиционное решение: замкнуть круг. Так или иначе:
ЗЕЛЁНОЕ ЕПИСКОПСКОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
В КАРМАНЕ ДЖИНСОВ
Я не нашёл сложенного вдвое
епископского удостоверения в кармане.
А мне нужно было от него избавиться,
У меня из-за него могли возникнуть
крупные неприятности. Ведь я же не епископ.
Удостоверение, сложенное вдвое, было приготовлено
мною, чтобы положить его на дно пакета
с мусором.
После получасового размышления я понял,
что удостоверение мне приснилось.
Потому я и не нашёл его сложенного вдвое
в кармане джинсов.
Пожалуй, это ключ, какой бывает в конце венка сонетов и вскрывает его тайный смысл. И в этом заключении тоже всё, что мы знаем об авторе, сошлось. И мгновенная эпатажность образа (а бывают ли, кстати, у епископов удостоверения? Нужны ли они им?). И принципиальная нацеленность на монолог, почти солипсизм — никого больше там вокруг нет, и даже неприятности могли лишь «возникнуть», словно бы сами собою. И прихотливость двойного отрицания — ведь не нашлось же удостоверение, хотя было. А впрочем, нет и не было. Сон, блажь, мираж делаются триггером, спусковым крючком жизни и сюжета.
Что ещё затерялось в кармане джинсов, а верней, на ста пятидесяти двух страницах между заголовком и последней точкой?
Да в общем-то, тоже всё знакомое: начинается с «Соединенных Штатов», где «повсюду стоят электрические стулья, // А с них на ремнях свисают поджаренные током» или «На тебя идут угрожающие брюхатые полицейские» — с политических выкриков, с манифеста, чтоб собрать толпу. Дальше тоже — то и дело индейцы против американцев, которые «уродливый сброд, // Похабные люди, преступный народ», студенты с пулемётами.
Потом можно поспокойней, поинтимнее. Например, о еде — что неожиданно, учитывая аскетический облик Лимонова. А может, это ещё одно поддерживающее интерес противоречие: этакая римская, спартанская, партизанская простота вкусов, начиная со щей, которые голый Эдичка вкушает на своём балконе, на виду у поражённых американских обывателей. И в то же время — утончённость, эстетизм, нервы, жеманство.
Тут есть стихи и о картошке, и об изысканном гумилевском осьминоге, которому посвящено отдельное стихотворение. О мясе — ну, мясо и хлеб ещё с того же «Эдички» стали девизом автора. Мясо, хлеб и… «Тётки, девки, девчонки» тут тоже раскинулись в изобилии: мёртвые жёны всегда были частью лимоновского мифа.
«Дальше ты живи один»,
— так она ему сказала
И по мосту (глыбы льдин)
На тот свет перебежала.
А то вдруг внезапная скупая слеза по казнённой «Мари-Антуанетте».
И о себе. «Я худ, как осы бывают сбиты. // Я как индус, когда они не рахиты». Себя Лимонов тоже явно чувствует приглашённым на казнь. Сборник составлялся, когда он уже прекрасно знал о своём диагнозе и о том, к чему идёт дело. Важно было взять нужный тон. Он с той же непосредственностью говорит о своей смерти, о болезни, о том, что требует в приличном обществе обиняков:
Ты не боишься слова «рак»?
Ну как же так!
Ну как же так!
И тут невозможно различить: это просто желание откровенности до конца — или тоже трамплин для того, чтоб подскочить ввысь и поразить? Видимо, и то и другое.
Настоящий материал (информация) произведен иностранным агентом Дудь Юрий Александрович либо касается деятельности иностранного агента Дудь Юрий Александрович.
Кажется, последним всплеском народной славы, за полтора года до его смерти, стало интервью Лимонова Юрию Дудю (который признан в РФ иноагентом). Там Лимонов со своим неподражаемым нарциссизмом, едва прикрытым иронией, провозгласил себя утесом, скалой посреди «мутного потока», говорил про свой трон, с высоты которого он обозревает всяких прочих, и без тени смущения — про то, что всех забудут, а его будут читать… Ясное дело, это делалось ещё и для троллинга приличного журналиста, обывалы. Но интересно другое: если всё-таки дерзнуть задрать священные ризы, то Лимонов менее всего похож на скалу и глыбу на троне. Он, вечный трикстер, флюиден. С самого начала он был прежде всего поэтом, и проза его, конечно, — тоже длящиеся поэмы. Своей нарочитой необструганностью слога, примитивизмом он напоминает очевидных Пригова, Хармса с обэриутами, их друга Олейникова — как, кстати, и допушкинских поэтов вроде Сумарокова:
За морем почетные люди
Шеи назад не загибают,
Люди от них не погибают.
В землю денег за морем не прячут,
Со крестьян там кожи не сдирают,
Деревень на карты там не ставят,
За морем людьми не торгуют, —
— ну чем не Эдуард Вениаминович?
Но сам Пушкин, которого Лимонов в «Священных монстрах» азартно раздолбал в пух и прах, совершенно не так далёк, как ему хотелось бы. Хрестоматийная оппозиция — «меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он» и «ты царь: живи один» — как нельзя более про всего Лимонова, неудачника, поедающего пустые щи, — и сверхчеловека, берущего города и царства. И царь, и раб, и червь, и Бог перетекают один в другого с неизменной неуловимостью.
Занятно вот что: поэт и царь, как бывает, запутались, затерялись друг в друге. Соблазн не только провоцировать, но и прямо подчинять оказался сильней и перестал быть священной игрой. Лимонов больше всего не хотел стареть, но, конечно, стал патриархальным Дедом, гуру, епископом. Основал партию, ездил воевать, ругал власть, дружил с властью, вдохновил одних на бесчеловечность, другим (признаем это) дал школу творческого нонконформизма. Если бы он жил на сто лет раньше — наверняка оказался бы в строю тех известных неудавшихся художников и поэтов, что предпочли сочетать не краски и слоги, а жизни и смерти замешивать в тоталитарный бетон. Его время оказалось другим, более вялым: иронично, что умер Дед ровно накануне ковида, буквально чуть-чуть не услышав затакт новой эпохи. Более похожей на то, о чём он мечтал.
Правда, его наследники, нынешние романтические конкистадоры и флибустьеры, его лимонное вино превратили в сущий уксус, и трансформация еще далеко не закончена. Пожалуй, ему повезло. Он и сам, кажется, устал, расстроился, захотел домой:
Отдохну от вас там, в световом далеке,
Где планеты свистят окаянны…
Не любили меня и понять не могли
Эти жалкие русские трупы.
Вот лечу мимо вас в межпланетной пыли,
Выбегайте, набросив тулупы…
В кратком, усталом предисловии он, поддельный епископ из сна, написал:
Чего-нибудь особенного сказать не могу. Честно видел
мир вниз головой. Такой он и есть.
Зелёное удостоверение епископа я заслужил.
И это, конечно, правда.
Матвей Пирогов, специально для «Фонтанки.ру»