Сколько существует литература, столько существуют писательницы. Но в 1970-х появилось «женское письмо» — особое литературное направление, представительницы которого искали свой собственный голос и бросили вызов литературному канону. Разбираемся, как на них повлияла французская философия и кого убила Вирджиния Вулф
«Кажется, чего бы проще: пиши статьи и покупай на гонорар котов, — писала в 1931 году Вирджиния Вулф в эссе «Женские профессии». — Однако погодите. Статьи ведь должны быть о чем-то. Моя, помнится, была о романе одного знаменитого автора. И пока я ее писала, обнаружилось, что мне для работы необходимо еще побороть некий призрак. Это был призрак женщины, которую я, познакомившись поближе, нарекла в честь героини известной поэмы Гением Домашнего Очага».
Еще в XIX веке женщины прекрасно осознавали свое угнетенное положение в обществе, но в своих литературных произведениях описывали типажи, типичные для «мужского взгляда», пишут критики Сандра Гилберт и Сюзанна Губар в книге «Сумасшедшая на чердаке». Например, у Шарлотты Бронте встречается и ангельская девушка вроде Джейн Эйр, и «монстр», в которого превращается женщина, не соответствующая социальной норме, — сумасшедшая Берта Мейсон.
Вулф в своем эссе тоже обращает на это внимание. Она благодарит Джейн Остин, Джордж Элиот и других выдающихся писательниц прошлых столетий за протоптанную дорогу к литературной деятельности — теперь это самая доступная женщине профессия. Но даже при отсутствии явных препятствий Вулф по-прежнему вынуждена бороться с некоторыми трудностями. Призрак за ее спиной словно шептал : «Милочка, ведь ты женщина. А хочешь писать о книге, которую сочинил мужчина. Будь душевной, будь кроткой, льсти, лицемерь, пускай в ход все хитрости и уловки, свойственные нашему полу. Только бы никто не догадался, что у тебя есть собственное мнение. Но главное, будь чистой».
Образ этой идеальной женщины постоянно вставал между писательницей и работой, изводил и докучал. Вулф пишет, что этого призрака пришлось «убить» — таким образом она избавилась в своих работах от фальши. Но «другая проблема — правда о самой себе, о своем теле, — все еще остается нерешенной, — пишет Вулф. — По-моему, с ней еще не справилась ни одна женщина. Слишком велики препятствия, хотя в чем они заключаются, сформулировать довольно трудно». Спустя 40 лет на этот вопрос попробовали ответить участники второй волны феминизма.
Под влиянием многочисленных движений конца 1960-х — антивоенных, правозащитных, женских (проходившее под лозунгом американки Кэрол Ханиш «Личное — это политическое») — менялась и литература. Широкое распространение получил такой феномен как «женское письмо». В разных странах оно имело разную политическую и социальную подоплеку, а осмыслено было благодаря феминистским критикам, которых можно разделить на два направления — англо-американское и французское.
Политика и философия
Англо-американская фем-критика была «наследницей» суфражизма, общественно-политического движения за избирательные права. Представительницы этого направления задавались вопросом: почему среди произведений, считающихся классикой, почти нет тех, что были написаны женщинами-авторами. Или почему формирование женских образов происходит через мужскую оптику?
Во Франции на фем-критику большое влияние оказала философия. Например, Мишель Фуко, который рассматривал в своих работах тело в отношениях власти. Он пришел к выводу: там, где один человек зависит от другого, речь может так повлиять на сознание, что зависимый начинает сам желать того, что нужно доминанту. Поведение зависимого определяется ценностными ориентирами, которые задают источники власти. В патриархатном обществе это мужчины. А женщина не просто контролируется, она перестает принадлежать себе. Ее тело «желает» того, чего от него ждет патриархат — волновать, возбуждать, рожать, кормить, ждать, требовать защиты и поддержки.
Другой философ, Жак Деррида, в труде «О грамматологии» впервые использует термин «деконструкция». В литературе это анализ текста, который позволяет за авторским произведением разглядеть социокультурный контекст, проявление привычек, традиций и общественных установок. Этот прием взяли на вооружение феминистские критики Элен Сиксу, Люс Иригарей и Юлия Кристева.
Именно Сиксу впервые ввела понятие «женское письмо» (écriture féminine). Но под ним понимается не любой текст, написанный женщиной. Главная его черта, считают исследовательницы, — это умение прорваться к собственному «Я» через шаблоны и стереотипы.
Женский род
В своем эссе «Хохот Медузы» Элен Сиксу призывает женщин к письму как к единственному способу найти себя: посредством языка они были изгнаны, а значит, с помощью него они и смогут вернуться. Причем главную роль в достижении этой цели играет описывание в тексте женского наслаждения и женской телесности. «Женщина должна писать о себе: должна писать о женщинах и привести женщин к литературе, от которой они яростно отлучались, как и от своего тела, — по тем же причинам, по тому же закону и с той же фатальной целью, — призывает Сиксу. — Женщина должна погрузиться в текст — а заодно в мир и историю — своим собственным движением. <...> Пиши! Письмо создано для тебя, ты для себя; твое тело — твое, возьми его. <...> пусть никто тебя не удерживает, ничто не останавливает: ни мужчина, ни безумная капиталистическая машина, ни ты сама».
При этом Сиксу и ее коллеги полемизировали с Симоной де Бовуар, автором вышедшей в 1949 году книги «Второй пол», которая оказала огромное влияние на историю феминизма. Фраза: «Женщиной не рождаются — ею становятся» в среде феминисток стала поводом для множества споров, не утихающих и сегодня. Если де Бовуар стремилась найти точки соприкосновения между женщинами и мужчинами, доказать социальное и интеллектуальное равенство, то Элен Сиксу, Юлия Кристева и Люс Иригарей признавали инаковость женщин. Они поддерживали де Бовуар в ее идее откровенного обсуждения женского тела и сексуальности, но видели в этом возможность обозначить различия между гендерами.
Особенностью женского языка Сиксу, Кристевой и Иригарей считали эмоциональность, иррациональность, мистицизм. При этом Сиксу отмечала ничтожно маленькое количество по-настоящему женских текстов — все потому, что писательницы долгое время подражали мужчинам.
Разделение на «мужское» и «женское» проявлялось даже в грамматике — для французского языка характерно четкое определение рода и терминологическое различие между грамматическим родом (genre) и биологическим полом (sexe). Именно поэтому Сиксу и призывала женщин писать — чтобы через характерные женскому письму свойства они вернули себе свои тела.
Возвращение своего тела и обретение себя
Мощный интерес к женскому письму на Западе привел к переоценке исторического вклада женщин в литературу. Различные типографии приступили к переизданию давно забытых текстов. Одним из первых коммерческих издательств, присоединившихся к проекту возвращения женских имен, считается Virago Press. Под его брендом вышло множество женских романов XIX–XX веков.
В большом количестве выходили и книги, написанные современницами. Это свидетельствует о том, что многих женщин одновременно волновали одни и те же проблемы, и они обратились к художественной литературе, чтобы выразить свои тревоги, комментировала изменения в книжной индустрии в 1973 году писательница Маргарет Драббл.
Большинство женских текстов в это время автобиографичны. Патриархатный стереотип гласил, что мир женщин — дом и дети, тогда как мир мужчин — работа и общественная деятельность. Стремление описать свою повседневную жизнь исходит из желания заявить о себе. «Писать — значит, выйти из тени и оказаться хотя бы на короткое время в центре внимания», — отмечала в 1988 году писательница Нэнси Миллер в книге Subject to Change: Reading Feminist Writing.
В России одним из самых известных таких произведений считается повесть Натальи Баранской «Неделя как неделя». Она была написан в 1969 году, но актуальна до сих пор. Главная героиня Оля описывает семь дней своей самой обычной жизни. Это непрекращающаяся беготня на работе, дома и между ними. В институте Оле скоро сдавать отчет, дома вечером ждут голодные дети и муж, а тут еще на собрании задержали, и даже в третьем по счету автобусе с пакетами продуктов, купленных во время обеденного перерыва, негде присесть. Только в пятничный вечер Оля может закинуть будильник подальше, чтобы за ночь набраться сил перед очередной работой, но теперь по дому, а воскресенье полностью посвятить семье.
Подобные истории из жизни находили место не только в книгах. Например, в Великобритании с 1972-го по 1993 год под обложкой журнала «Запасное ребро» выходили статьи, которые внешне ничем не отличались от публикаций из любого другого женского журнала — об образе жизни, моде, отношениях и работе. Однако его редакторы-основатели Рози Бойкот и Марша Роу переосмыслили популярный женский глянец с феминистской точки зрения. На его страницах затрагивались и темы, которые не освещались в традиционных журналах — домашнее насилие, неравная оплата труда, сексизм и харассмент на рабочем месте.
Похожие журналы выходили и в других странах, например канадский Room или французский La revue Sorcières. В России узкой аудитории был доступен самиздатовский альманах «Женщина и Россия». Его создатели Татьяна Мамонова, Наталья Малаховская и Татьяна Горичева вместе с другими женщинами-авторами опубликовали ряд откровенных рассказов о трудной судьбе матерей-одиночек, о пьянстве мужей и отцов, об абортах и даже о лагерном опыте женщин-заключенных. Альманах ожидаемо не понравился КГБ, давление на редакцию не давало развиваться дальше, и в скором времени издание закрылось.
Сейчас «женское письмо» образца 1970-х — объект исследования, причем уже тогда сам этот факт подвергся критике. В 1977 году Барбара Смит опубликовала статью «На пути к критике чернокожих феминисток», в которой обратила внимание, что литературоведы говорят в основном о работах белых гетеросексуальных представительниц среднего класса, замалчивая важные темы вроде расизма, сексуальной ориентации и колониального права. Более того — начали создаваться новые литературные каноны, из которых небелые женщины-авторы оказались исключены. Некоторые феминистские критики поставили перед собой задачу восполнить эти пробелы. Писательница Одри Лорд в сборнике эссе 1981 года объясняла, почему это важно: «Если мы не откажемся от старых шаблонов, они продолжат обрекать нас на повторения одних и тех же старых обменов мнениями, на ту же старую вину, ненависть, взаимные обвинения, стенания и подозрительность».