О слишком правильной Москве, потерявшей неожиданность и человеческую жизнь, и о том, что кормить людей бутербродами в Брянске, где, кажется, находится вход в ад, интереснее, чем здесь.
Детство…
Это Преображенка. Я родился и вырос там, учился тоже там.
Всю жизнь я живу рядом с кладбищами: в детстве — рядом с Преображенским, сейчас — на Юго-Западе, рядом с Востряковским. Кладбище — это всегда спокойствие. Преображенка этим отличается. Там же остался один из последних настоящих рынков в Москве. А еще речка Хапиловка… Тихое славное место — именно так я вспоминаю Преображенку.
Любимые районы…
Москва славится индивидуальной топографией: раньше точно можно было найти в Москве свою Москву, которая витально отличается от других Москв. И вообще мне кажется, что правильная Москва хороша, когда в ней нет людей, что сейчас довольно сложно достигнуть, но можно. Нахожу себе покой на Чистых прудах — там есть где скрыться. На Преображенке можно еще поискать уединения. Наверное, на Воробьевых горах можно отыскать что-то похожее. Есть какие-то куски в районе Тимирязевской академии, где довольно необычно для души.
Что касается важных прикольных мест, которые поднимали мне настроения: практически всю жизнь я работал на Пушкинской площади. Так что все вокруг всегда было прекрасным — Настасьинский переулок, всяческие «Пекины»…
Признаться, мне сложно сказать о Москве того времени: я либо был на Пушкинской площади, либо полгода проводил в командировках. Так что, наверное, Москва какого-то более или менее моего сознательного деятельного возраста — это именно Пушкинская.
Нелюбимые районы…
Мне бы не хотелось говорить про Москву как про место, где колбасит и которое раздражает. Не эти чувства хотелось бы испытывать от этого города. Это родное мне место — я ищу здесь то самое, свое. А что касается раздражения — это банальная вещь, каждый может позволить себе такое удовольствие где угодно.
О москвичах…
Год от года в это вкладываются разные понятия. Сейчас в каких-то других местах не так уж плохо реагируют на москвичей — с удивлением и интересом.
Мне кажется, что быть москвичом — это способность быть где угодно и иметь возможность прожить там, ведь ты имеешь привычку жизни в таком городе, как Москва. Быть москвичом — способность выживать где угодно за пределами Москвы — вот.
В Москве я уже практически не бываю…
Я так редко бываю в Москве последнее время — к сожалению, все меньше и меньше остается Москвы в моем понимании правильной. Это давнишняя привычка — еще со времен командировок. Я все время езжу: восемь месяцев жил в Пскове, два в Перми, пробыл в Петербурге и отправился в Екатеринбург. Мне печально, что раньше очень хотелось возвращаться в Москву, но последнее время я реже испытываю такое ощущение, но все равно пока возвращаюсь.
В Псков я отправился именно потому, что хотел отдохнуть от Москвы. В Пскове, как известно, людей-то нет, одни утки — и среди них проводил время.
Что касается вещей, которые Москва потеряла, — это признаки человеческой жизни, которые остались в той же Перми. Это город, который просто построен на том, что ушло из Москвы и многих других городов: человеческая естественность просто завораживает. Начиная от элементарной топонимики — в Перми есть место у здания НКВД, которое называется Башня Смерти, но она не в народе так называется, а обозначена так на всех картах — и это правильная совершенно обескураживающая естественность; точно так же в Перми можно найти парикмахерскую, половину которой занимает бар — это правильный шанс неоднозначности того, что происходит вокруг. Если написано парикмахерская (а там даже не написано — все и так знают), то там есть что-то еще, кроме этого — удивительно притягательная штука, которая однозначно не делает тебя дураком. Везде можно встретить какие-то такие неожиданности и неочевидности — то, что с первого раза не приходит тебе в голову, меня это восхищает. Такого в Москве меньше и меньше, но, благо, есть в других местах.
Что мне не нравится в Москве…
Мне кажется, все стало слишком правильным в Москве — она похоже на красивый конструктор лего, где все воткнуто на месте, ничего лишнего. Такой порядок кругом. Наверное, это не совсем мое — мне хочется от Москвы неочевидных вещей, которые способны тебя скорее удивить, чем обеспокоить.
Но по-настоящему я не могу на это жаловаться, ведь знаю, как себя здесь вести, где чего искать. Поэтому это мои текущие рефлексии, не более того. Никаких особенных претензий: да, красиво, удобно, все ездит… Но слишком большой и неживой от этого город. Когда-то давно, в прошлой жизни, мы делали журнал «Столица», и у нас был слоган: «Это наш город». Сейчас я, к сожалению, не могу сказать про Москву так — в этом моя претензия к Москве.
А так-то — что жаловаться. Я знаю, как себя позабавить здесь и где скрыться от Москвы в Москве. Полно таких мест — и они заселены людьми, которые это ценят, любят и поддерживают. Дело именно в зрительных сочетаниях, которые говорят, что ты в Москве — остались знакомые, мастерские, подвалы, полуподвалы… Еще не все художники уехали из Москвы, оставив при себе диковинные места, где приятно бывать.
Думаю, единственный способ общения с Москвой, который сейчас остался, — прогулка. Старая добрая прогулка… Можно где-то сесть на лавочке, выпить — и, если вы в правильном настроении, откуда ни возьмись появляются правильные люди. У меня у дружков из Архитектурного института есть традиция в День космонавтики собираться на Трубе — рядом с этим похабным местом, построенным на месте общественного туалета. Удивительные вещи происходят — люди появляются из ниоткуда, все они нормальные москвичи старой школы, приходят со своим и выпивают на лавочках. Никто не беспокоит, не хватает, не вяжет — это активное удовольствие.
Как из журналистики я ушел в кулинарию и сделал гастропроект «Бродячие бутерброды»…
Все это произошло спонтанно — я сам не понимаю почему, если честно. Формально все получилось, потому что я неумный и упрямый: почему-то мне показалось интересным сделать французский багет. Даже так: мы поехали на дачу к приятелю, у него был тандыр, который я никогда не видел близко, только в ларьках в Москве, и я решил сделать тандырную лепешку, но у меня ничего не получилось. Я уперся, решил выяснить, как это работает. Пока плющился с лепешками, наткнулся на рецепт французского багета. Это очень простая вещь, состоящая из четырех очень несложных компонентов, из-за этого сделать его практически невозможно. Я потерял стыд и совесть — стал пытаться делать багет. Пока я его делал, хлеба оставалось очень много, нужно было что-то придумывать — получились бутерброды.
«Бродячие бутерброды» в Москве, конечно, были. Есть же прекрасный Дмитрий Ицкович, который спаивает молодежь в своих рюмочных. И я делал бутерброды в своих заведениях. Но, если честно, мне не понравилось делать бутерброды в Москве — совсем не та публика. Москва же в кулинарном отношении — город, забытый богом: все дорого и невкусно — люди привыкли, ничему не удивляются. Вот в суровом Брянске, где никто не шутит и не улыбается — и вообще, с моей точки зрения, там находится вход в ад, все гораздо более душевно и интересно.
Фото: Любовь Кабалинова/yeltsin.ru