Владимир Давыдов, член-корреспондент РАН, научный руководитель Института Латинской Америки РАН, заведующий кафедрой РУДН
Президент Чили Сальвадор Альенде с охраной за некоторое время до своей гибели в день военного переворота 11 сентября 1973 года.
Пятидесятилетие военного переворота в Чили переживается сегодня не как событие отдаленного прошлого. Оно откликается сегодня набатом боли и горечи, памятуя о бесценных людских потерях, грубейшем нарушении гражданских прав, попрании личностного достоинства. Переживается тем более остро, если события полувековой давности воспринимаются не только как историческая данность, но также как свидетельство собственной жизни. Таковым стало для автора этой статьи 11 сентября 1973 г., который по стечению обстоятельств был назначен старшим в группу переводчиков делегации Госплана, направлявшейся в Сантьяго для содействия в разработке плана экономического развития страны, взаимодействуя с Плановой комиссией Чили (Одеплан), действовавшей под руководством Гонсало Мартнера. Делегацию Госплана на первом этапе возглавлял М.Е. Раковский, заместитель председателя Н.К. Байбакова.
* * *
Прилетели мы, делегация экспертов Госплана, в Сантьяго не в самый удобный момент. 29 июня 1973 года – день «танкасо», первого (фактически пробного) мятежа в армии. Взбунтовался танковый полк, командиры которого пытались взять под контроль международный аэропорт столицы. Правительству тогда удалось довольно быстро купировать «танкасо», и жизнь, казалось бы, должна была вернуться в нормальное русло. Так казалось нам – тем, кто ожидал приобщения к созидательной работе ради налаживания успешной экономической жизни в дружественной стране, ради продвижения дела обновленного социализма на южноамериканской земле. При этом мы были готовы отходить от стереотипов и догм, в полной мере учитывая существенную чилийскую специфику.
Постфактум понимаю, что чилийская сторона, привлекая профессиональное содействие советских специалистов, рассчитывала получить, на период до истечения конституционного мандата Сальвадора Альенде, выверенные ориентиры для согласования желаемого и действительного в национальной экономике. Иными словами, для определения оптимума в соотношении целеполагания и реальных условий выполнения поставленных задач.
Первые дни в столице Чили были наполнены яркими впечатлениями, привыканием к месту работы (высотное здание ЮНКТАД, названное впоследствии именем поэтессы Габриэлы Мистраль). Оно регулярно покачивалось от сейсмических толчков. Чилийцы к ним привыкли, но нам это, конечно, действовало на нервы. Поселили нас в центре, в гостинице Конкистадор на улице Эстадо в трех кварталах от президентской резиденции Ла Монеда. (Благодаря этому 11 сентября оказались в «центре событий»).
С другой стороны, минуя парковый холм Санта Люсиа, можно было гуляючи дойти до Габриэлы Мистраль. Но скоро прогулки стали прерываться митингами и демонстрациями. Столкновениями противников и сторонников Народного единства (НЕ). В них вмешивались силы правопорядка. В Чили то были карабинеры – военизированная полиция. В критических ситуациях они разгоняли правых и виноватых водометами и слезоточивым газом.
Шаг за шагом экономическая, да и политическая (как без нее?) специфика осваивалась советскими консультантами. Помогали консультации консультантам, заинтересованный диалог коллег. И, конечно, при всей сложности, можно сказать запутанности ситуации в стране выручала добротная информация статистической службы Чили. Разумеется, не по всем требуемым параметрам. Этого, строго говоря, не было и в госплановской практике.
Понятно, что в Москве, движимые чувствами солидарности с левым президентом, левым правительством и большинством народа, разбуженного революционными ожиданиями, понимали состояние неустойчивого равновесия, в котором находится страна, понимали необходимость поддержки правительства Народного единства, ставшего объектом активной подрывной работы оппозиции и ее зарубежных вдохновителей. Принцип их действия – чем хуже (в Чили), тем лучше. В Москве взвешивали свои возможности и не находили тех резервов, которые могли бы покрыть жизненные потребности Чили, ее буксующей экономики в условиях, когда Советский Союз уже был перегружен внешними обязательствами по широкому кругу адресов. Приоритетным адресом оставалась Куба, вошедшая в сообщество социалистических государств и политически, и экономически (ее прием в члены Совета экономической взаимопомощи состоялся в 1972 г.).
В Вашингтоне, думаю, параллельно (то было время президентства Р. Никсона) делали свою калькуляцию. По ее результатам складывалась нелегкая задачка. Добиться традиционной политико-экономической поддержкой оппозиции быстрого и уверенного эффекта не представлялось возможным. По всей видимости (скорее, постфактум) пришли к выводу о том, что действовать нужно наверняка, побуждая к мятежу правоконсервативную часть армейской элиты. Иными словами, делать то, что впоследствии масштабировалось планом «Кондор», создавшего сеть взаимодействия южноамериканских спецслужб под эгидой разведсообщества янки. Торопились предотвратить еще одну геополитическую потерю в Латинской Америке.
Возвращаясь к событиям полувековой давности, невольно наталкиваешься на параллели. Историческое время делает свою перекличку. Постфактум осознаешь, что в Чили были апробированы те методы подавления «нежелательных» режимов и конкурирующих государств, тех субъектов мировой политики и мирохозяйственных связей, которые имеют «наглость» уклоняться от соблюдения «правил» североамериканского гегемона, осмеливаются отдавать приоритет национальному суверенитету, отстаивать право идейно-политического выбора.
Чилийский опыт и в непосредственном наблюдении, и в аналитических выводах постфактум говорит об активном и изощренном использовании институционального инструментария, юридической казуистики для блокировки действий правительства Народного единства, для лишения его возможности маневра. Так было в силу неполноты власти, ее половинчатости. Считается, что это относилось к органам законодательной власти, однако в реальности (и это было видно в Сантьяго накануне мятежа и переворота) саботаж давал себя знать и в некоторых звеньях исполнительной власти как на национальном, так и на муниципальном уровне.
Впрочем, институциональный инструментарий в сегодняшних баталиях политического противоборства и соперничества используется чаще и масштабнее. Массу подтверждений находим в практике оранжевых революций и, в ином контексте, на театрах гибридных войн. На таком поле «свободное волеизъявление» теряет решающий голос. Что же тут говорить об «абсолютных преимуществах» демократии?
Воочию наблюдал действие революционного нетерпения, которое овладевало массами, требовавшими ускорения этатизации (национализации) частных предприятий, руководство которых обвинялось (справедливо и не очень) в саботаже, в игнорировании постановлений правительства. Не проходило дня, чтобы газеты и телевиденье не сообщали о взятии тех или иных заводов, тех или иных предприятий под контроль работников, организованных профсоюзом либо выступивших самостийно. Но одно дело взять, установить контроль, другое дело – справиться с управлением, с налаживанием нормального функционирования. Чаще всего это не получалось и тогда шли в КОРФО – государственную Корпорацию содействия развитию.
Профессионализм и эффективность КОРФО были подтверждены многолетней успешной практикой. Она стартовала в 1939 г. по решению президента Педро Агирре Серда – кандидата левого крыла Радикальной партии и лидера левоцентристской коалиции Народный фронт – своего рода прецедента для практики Народного единства. КОРФО оказалась тогда одним из центральных рычагов прогрессивной политики импортозамещающей индустриализации. Корпорация помогала налаживать работу начинающих национальных промышленных предприятий.
Но, разумеется, в новых условиях пришлось осваивать другие функции. Речь шла об экстремальной ситуации – обвальном притоке «новообращенцев». В результате специалисты КОРФО могли справиться с упорядочиванием работы лишь в малой части спонтанно этатизированных предприятий. Таков один из аргументов, объясняющих сложности и сбои в формировании и работе госсектора чилийской экономики. Его масштабы и темпы пополнения, распространяясь на производство потребительских товаров и сферу услуг, далеко выходили за пределы соответствия реальным возможностям и критериям целесообразности.
Судя по всему, в штабах оппозиции и в офисах ее зарубежных инспираторов хорошо ориентировались в уязвимости чилийской экономики. В том числе географической, имея в виду экстремальную меридианальную вытянутость коммуникаций. Ставка делалась на блокировку логистики. Профсоюз владельцев грузового автотранспорта был загодя вовлечен в ряды воиствующей оппозиции. Там, где правительству удавалось наладить обеспечение потребительского рынка, преодолеть ситуацию дефицита (по самым чувствительным позициям), там вступали в игру «камьонерос», перегораживая стратегические автомагистрали и прерывая нормальный «кроветок» в экономике. В столице постоянно выстраивались гигантские очереди за самыми простыми вещами. Сам простоял немало времени в очередях за сигаретами, которые не давали с запасом в одни руки. И там же выслушивал раздраженные комментарии: «что же они там наверху думают, не пора ли навести порядок».
Хотя нельзя сказать, что в стране на предыдущем этапе развития не было продвижения и в сторону прорыночной модернизации, и в сторону механизма обобществления. Правительство христианских демократов на финале 60-х годов пошло по пути «чилинизации», прежде всего, в основной отрасли – меднорудной. Она предполагала усиление госконтроля еще до формального перехода прав собственности. Другое стратегическое направление – продвижение аграрной реформы, которая убирала значительную часть латифундистской архаики и раскрывала экономическое и социальное пространство для среднего землевладения предпринимательского типа. Иными словами, речь не шла лишь о «революции сверху». У процесса преобразований была своя преемственность.
Сегодня мы, наученные горьким опытом в качестве объекта тотального санкционного произвола, лучше понимаем механизм действия объявленного и необъявленного прессинга. Сейчас очевидно, что он применялся и тогда на рубеже начала 70-х, причем самым активным образом – стопорились платежи в цепи финансовой логистики, нарушалась доставка чувствительных грузов, получаемых по внешним обязательствам. С учетом этих обстоятельств многочисленные сбои в чилийской экономике того времени становятся вполне объяснимыми. Но даже в тех трудных условиях оппоненты Народного единства не могли поставить точку в его существовании. Для этого понадобился военный переворот.
Ставка была сделана на военную элиту правоконсервативного настроя. Таких было немало в чилийской армии, особенно в ВВС и ВМС. Но это не значит, что в армейской среде отсутствовало иное влияние. Как и в других латиноамериканских странах, в Чили левонационалистические круги офицерства имели свои позиции.
Напомним, что одновременно в Перу осуществляло свои преобразования военное правительство генерала Веласко Альворадо, опыт которого внимательно изучал Уго Чавес. Генерал Омар Торрихос готовил почву для передачи Панамского канала под национальный суверенитет. Задуманный переворот справа в Чили не могли реализовать без соответствующей чистки или «хирургической» операции. В таком деле трудно обойтись без технологии Макиавелли и привлечения опыта зарубежных служб. Без нейтрализации таких фигур как генерал Карлос Пратс и генерал Альберто Бачелет, загубленный в тюремных застенках (его дочь М. Бачелет после восстановления демократического порядка дважды избиралась президентом). А, с другой стороны, без продвижения клятвопреступника генерала Пиночета на высшую командную должность в период активной подготовки мятежа.
* * *
10 сентября оказалось зловеще тихим по сравнению с долгой чередой предыдущих дней, когда мы даже не решались выбираться на уличное пространство. Пришлось потратить немало темперамента, чтобы убедить госплановских коллег подышать вечерним воздухом. Помню, нас шокировали безлюдье и неправдоподобный покой. У здания Центрального банка под навесом пристроилось несколько бомжей, пытавших что-то себе разогреть на импровизированном костерке. Подходим, спрашиваю: почему сегодня так тихо? Недолгое замешательство, далее ответ: завтра будет шумно, вот увидите. И никакого желания общаться. Мистика? Или у них были свои приметы?
Назавтра (11.09) мы проснулись под канонаду. Штурмовики заходили над нами, приступив к бомбардировке сопротивлявшейся Ла Монеды.
Бомбежка Дворца Ла Монеда
Телевизор выдавал рефреном с небольшими интервалами списки людей, подлежавших немедленному задержанию. Среди них было немало знакомых фамилий. То была психологическая атака мятежников. На улице внизу (наш многокомнатный номер располагался на 11-ом этаже) велась перестрелка. На асфальте появились трупы, которые позднее, в сумерки, сердобольные горожане укутывали их газетами. Потом начались обстрелы поверху. В дело вошли вертолеты, вооруженные крупнокалиберными пулеметами. По святой наивности мы закрыли оконные проемы сдвинутой мебелью, которая, разумеется, не обеспечивала никакой защиты, простреливаясь как карточный домик. Безопасное пространство оставалось под подоконником и в коридоре. Вертолет продолжал крутиться, пытаясь, разумеется, подавить не нас, а мобильную радиоточку группы сопротивления, засевшую в одной из ближних высоток.
В первые дни у нас не было опасных эксцессов. Мы нос не высовывали наружу и судорожно занимались уничтожением документации (которой оказалось излишне много из-за переноса работы в конце августа в гостиницу). Трудная была работа! Связи с посольством не было. Только через несколько дней поступило «указание»- сидеть, не вылезая из номеров до особого распоряжения. Как и когда предстояло эвакуироваться – было не ясно. Оставалось фантазировать на тему трех маршрутов: самолетом нейтральных государств, морем на наших рыболовных судах, которые, якобы еще оставались в нескольких тихоокеанских портах чилийского побережья, либо автомашинами через андские перевалы в Аргентину.
Тем временем – голод не тетка. Представительские, хранившиеся в гостиничных апартаментах, плохо утоляли голод. Как самому молодому и «языкатому» мне приходилось делать вылазки «за провизией». В магазине напротив опускали жалюзи и оставляли внизу лаз около 40 см. Проныривал и ухватывал то, что оставалось. На всю жизнь запомнил галеты и мед в пачках тетропака. Другого уже не было. Ну что оставалось делать? Тащил, что попадалось, расплачиваясь по эксклюзивным ценам. Ведь в отеле ждали коллеги, оставшиеся на моем попечении.
Через несколько дней интенсивность перестрелок поубавилась, но подавление отдельных очагов сопротивления продолжалось. Один из них – КОРФО. Переходами переместился из гостиницы в здание, прилегающего торгового центра в точку прямого обзора. Было видно, что попытки штурмовой команды пробить забаррикадированный подъезд КОРФО оканчиваются безрезультатно. Их встречали плотным огнем. На моих глазах нападавшие, наконец, подогнали танк. Своим выстрелом он пробил брешь, и группа захвата ринулась в пробоину. Находясь на уровне третьего этажа, я мог видеть и то, что происходило внизу, и то, что просматривалось на верхнем срезе здания КОРФО. И тут вдруг вижу неописуемая радость! Вижу ребята (а среди них и девчонки) со своими карабинами выкарабкиваются на крышу и уходят, уходят, опережая преследование. Нет, не было у меня похоже, более сильной радости.
Да, они, слава Богу, ушли, но многие другие – тысячи других потеряли жизнь в ходе сентябрьских боестолкновений, сгинули в концлагерях и тюрьмах. В последующем десятки тысяч неблагонадежных попадали на «профилактику» - многомесячную отсидку в концлагерях.
Диктатура показывала свои зубы. Она и свой неолиберальный проект экономического реформирования фактически вводила под дулом автомата. Партии и профсоюзы под запретом, протестная активность карается немедленно, в экономической политике превалируют методы «шоковой терапии». В итоге цена рабочей силы сведена к минимуму, а социальные издержки «рационализированы». Конкурентоспособность экспорта существенно возросла. Рентабельность подскочила до исторического максимума. Капитаны бизнеса удовлетворены. Вот вам и секреты «чилийского экономического чуда» в годы военной диктатуры.
…Наконец, ситуация для нас прояснилось: наше Посольство сообщило, что отбываем 21 сентября. Эвакуировали нас картинно. Собирали по городу автобусами, а затем их кавалькадой отправили по городским задворкам с передовым автомобилем, где восседал индийский посол – наш гарант. По всему пути справа и слева стояли цепи автоматчиков с дулами, направленными на кавалькаду. Но за цепью собирались горожане, многие показывали знак V или сжатые кулаки, просто приветствовали жестикуляцией. И это, несомненно, подкрепляло душевное состояние.
Adios Santiago! Вернуться придется лишь через четверть века в другую геополитическую ситуацию, в другой чилийский контекст. В дни, наполненные глубоким символическим смыслом.
* * *
Получил я в 1998 году приглашение от своих чилийских друзей принять участие в семинаре Эрика Хобсбаума, которого считают крупнейшим историком ХХ века. С благодарностью принял приглашение с расчетом еще успеть пройти по камням памяти. Поездка совпала с арестом отставного диктатора Пиночета в Лондоне (находившегося там на лечении) по запросу испанского судьи Бальтасара Гарсона, который расследовал убийство испанских граждан в Сантьяго после переворота 1973 года и хотел доказать причастность к этому самого главы военной хунты. Событие всколыхнуло жителей Сантьяго, где начались бурные стихийные демонстрации.
В день лондонского ареста Пиночета я был приглашен к своим друзьям Марте и Карлосу. То был квадрат многоквартирных домов под жилые стандарты среднего класса. Когда стемнело, Карлос позвал меня на балкон, выходящий в квадрат двора. Смотри, сказал он, на нашу социологию. Половина окон светилась радостью, в квартирах звучала музыка, щедро были накрыты столы. Другая половина – мрачная темень, плотно зашторенные окна. Вот так и все наше общество, резюмировал Карлос, расколото пополам.
На следующий день с семинара возвращался пешком вместе с Хобсбаумом (который был по внешнему виду чистый Паганель, сыгранный в фильме «Дети капитана Гранта» Н. Черкасовым). В отель нам было по дороге. Продолжали семинарский разговор, обсуждали чилийскую реальность. Пересекаем улицу подземным переходом, что на авениде О’Хиггинс (Аламеде). Вдруг без всякого повода Хобсбаум останавливается посередь перехода, впивается в меня глазами-буравчиками и почти кричит: «Как вы могли? Загубили великую державу, лишили надежды миллионы и миллионы людей у себя в стране и за рубежом!» Я оказался в полном замешательстве. Прохожие оборачивались. Начинала собираться толпа. Мои увещевания звучали бледно. Наконец, меня осенило. И я выдавил: это не я, Эрик, это натворила история. Хобсбаум сник, осунулся, и мы молча доплелись до гостиницы.
Эпизод с Хобсбаумом, как очевидно, относится к восприятию финала советской истории в левой среде «дальнего зарубежья», включая латиноамериканский ареал. Но, в данном случае автору хотелось бы обратить внимание именно на то, что в Чили левым пришлось пережить две тяжелейшие травмы. Одну пятьдесят лет назад, другую три десятилетия назад. В обоих случаях потребовались экстремальные усилия для морального и политического возрождения и адаптации на новой основе. И это все же произошло, судя по результатам последнего времени.
С возвращением к демократическому порядку центристы и левые силы продемонстрировали способность к сотрудничеству в достижении и осуществлении власти. Об этом свидетельствовала долгая жизнь коалиции «Консертасьон», электоральные победы и успешное правление представителей соцпартии (Рикардо Лагоса и Мишель Бачелет) на посту президента республики. Но, говоря об этом, важно помнить, что чилийская история дает немало более отдаленных примеров прорыва к идеалам левой политической культуры.
Начнем с Мамадуке Грове, представителя военной элиты Чили, который еще в 1932 г. объявил о создании Социалистической республики, прожившей очень недолго. Но свой вклад в задел будущего, М. Грове все же внес, создав в 1933 году Социалистическую партию – партию Сальвадора Альенде, остающуюся и сегодня одним из ключевых протагонистов чилийской политической сцены. Но, конечно, время правительства Народного единства – масштабный трансформационный процесс, открывавший перспективу перевода развития страны на рельсы последовательной социальной ориентации с возможностью перераспределения ресурсов и доходов для устранения крайностей их присвоения в пользу элитарных страт и иностранных корпораций.
При этом, в общем и целом перспектива, обозначенная на платформе Народного единства, была далека от революционного слома, предлагая придерживаться эволюционно-поступательного характера преобразования общества и экономики. Если говорить о Чили, о левой части ее политического спектра, то нужно понимать: она поражена не одной, а двумя тяжелейшими травмами. В подземном переходе Хобсбаум реагировал на вторую, но при этом, конечно, не мог абстрагироваться от ее последствий в среде латиноамериканских левых.
…В доме Карлоса и Марты произошел другой эпизод: после «социологической оценки» двора садимся за ужин. Я начинаю вспоминать 15-16 сентября, то, как я наблюдал штурм КОРФО, как я радовался, увидев группу сопротивления, уходившую по крышам от преследования. И тут Марта почти кричит: «Владимир, ведь среди них была я, они нас не смогли взять!» Мы обнялись и, не сдерживая эмоции, прослезились.
История вынесла свой вердикт, расставила протагонистов чилийской драмы по своим местам. Пиночет ушел бесславно, оставив мрачный след. Президент США Р. Никсон был смещен импичментом, по существу, за политический шпионаж. Тем временем левая политическая культура сегодня воспрянула не только в Чили, но и на всем латиноамериканском пространстве. Три четверти региона (по ВВП и населению) электорально перешли в зону левой ориентации. Де-факто сегодня в Чили работает во власти левоцентристская коалиция. Она доминирует в правительстве.
У новой власти свои проблемы. Достаточно сослаться на неудачу с достижением национального консенсуса по конституционному плебисциту, призванному вычистить из основного закона остатки «пиночетизма». Вопрос не снят с национальной политической повестки. Станет ли будущее продлением прерванного пути с воспроизведением идеалов и ценностей, провозглашавшихся и отстаивавшихся Сальвадором Альенде?
И можно ли таким образом войти в реку дважды? И да, и нет. Нет, поскольку поток времени представлен новым составом. Да, потому, что нереализованные императивы способны перегородить русло камнями преткновения, и, так или иначе, раньше либо позже их приходится удалять. В этом смысле прошлое остается в настоящем. Историческая память о Сальвадоре Альенде и его времени будет сопровождать чилийцев не только в настоящем, но и в будущем.
И еще одна аллюзия. Марк Твен любил говаривать: «История не повторяется, но рифмуется». Если так, то в чилийском случае, рифмование происходит почти что рефреном.
У чилийцев есть обычай, который принят на прощании с теми, кто отмечен светлой народной памятью. Так и эту статью хотелось бы завершить так, как принято на родине Сальвадора Альенде, как это происходит каждый год, истекший после его гибели. Ведущий выкрикивает: «Сальвадор Альенде!» Собравшиеся откликаются словом «Презента». По-русски значит: он с нами. Рефрен звучит троекратно, сопровождаясь гулким эхом.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции