УЛЫБКА МОНЫ ВИШНИ

«Мой дедушка был вишней» А. Нанетти.
Омский государственный академический театр драмы.
Автор инсценировки и режиссер Арина Гулимова, художники Булат Ибрагимов и Елизавета Мирошникова.

Бывают спектакли-счастье. Вот так можно и писать в афишах: «Мой дедушка был вишней» — счастье в одном действии без антракта.

Речь о таком счастье, которое бывает в детстве: когда ты любим самыми любимыми людьми, мамой-папой, дедушкой-бабушкой, когда ты поэтому свободен (невзирая на все частные многочисленные «несвободы») и защищен, когда мир огромный и теплый одновременно, когда каждый день — целая отдельная жизнь, полная запахов и впечатлений, тактильных, зрительных, слуховых, чувственных и мыслительных тоже. Конечно, не у всех так, конечно, кому-то не повезло. Но мне, например, повезло. И режиссеру Арине Гулимовой тоже очевидно повезло. И повезло всем художникам: сценографу Булату Ибрагимову и тоже сценографу и автору костюмов Елизавете Мирошниковой, создателю световой атмосферы — Тарасу Михалевскому, и музыкальной — Игорю Есиповичу, хореографу Алисе Иус и, конечно, актерам.

Все вообще начинается с возникающего из темноты большого экрана, где крупным планом проявится лицо актрисы Ирины Герасимовой. Она расскажет, какой у нее был в детстве любимый куст и как сквозь его ветки она видела вещи совсем по-другому. А следом Егор Уланов — про море, про свои заплывы по шею, ныряния, про сколько можно под водой, не дыша… И так каждый — Михаил Окунев, Татьяна Филоненко, Николай Михалевский, Мария Токарева — на минуту-другую вспомнит о каком-то драгоценном кусочке первых лет своей жизни. И расскажут об этом даже не нам, то есть не неодушевленной камере, а кому-то очень близкому, кого они видят рядом и кому так интересно открыться, поднять внутри «из оттуда» это счастливое чувство опять.

Лишь артист Леонид Калмыков не появится на экране. Он будет только на подмостках Камерной сцены театра и будет только Тонино, главным героем и рассказчиком истории своего детства. Как у молодого, но вполне взрослого, конечно, актера получается, ни на йоту не изменив что-то в своем облике, голосе, движениях, интонациях, пребывая в абсолютной естественности, представить маленького мальчика?! На сцене — без сомнения, пяти-шестилетний ребенок. С открытым веселым взглядом, очень внимательно переживающий отношения с людьми, животными, деревьями, с городом и деревней, с речкой и городской квартирой.

Здесь творится целый космос жизни, увиденный детскими глазами. Пространство, где почти нет предметов, поделено ширмами на отдельные сегменты, как и жизнь с мамой-папой, дедушкой-бабушкой, живущими в городе и деревенскими. Образ городской квартиры представляется, например, так: на всех ее обитателей надевается маленькая безликая коробка без дна, где они, задевая во всех смыслах и перебивая друг друга, о чем-то спорят и нервничают. Зато жизнь деревенских течет совсем в иной конфигурации — по всему периметру сцены, широко, спокойно, неторопливо, рядом с раскидистой красавицей-вишней, которую дедушка посадил в день рождения мамы и назвал почти так же. Но все равно, где бы ни находился Тонино, весь его мир наполнен чудным мягким светом, теплым воздухом. Вся ткань спектакля пронизана знакомыми мелодиями — от «Sole mio» до «Felicita», в разных вариациях — звучащих то нежно, едва уловимо, как фон событий и разговоров, то заполняющим собой все космическое пространство ярким выражением бьющих через край чувств.

Здесь своя иерархия важного и неважного. Например, большой ценностью обладает необъятность бабушки Теодолинды, которая «наверняка бы победила в тяжелом весе». По сцене почти летает изящная бабушка Теодолинда Ирины Герасимовой, но здесь же висит ее огромных размеров нарядное платье, а в руках она держит две мягкие большие подушки — пышные груди («на них я готов спать всю жизнь»), к которым то прижмется герой, то получит ими же подзатыльники. И он с восторгом повествует о ее — бабушкином! — запахе, лежа на этой подушечной груди, уже в отсутствии на сцене самой бабушки. Правда, тут же эта подушка может превратиться в бабушкину любимую гусыню. Но ведь потом, после смерти, в нее превратится и сама бабушка. Или это элегантная, белая с рыжей косынкой и лапками, гусыня, назначенная бабушкой своей преемницей, обретет ее, с чуть измененной походкой, образ.

Главные слова в этом космосе прозвучат из уст дедушки Оттавиано. И про то, что «если внимательно слушать, то многое увидишь», и про дыхание деревьев, и про то, что не умрешь, пока ты еще кем-то любим, и про то, как стать вишней… Но не только эти прекрасные фразы, сказанные дедушкой Михаила Окунева без всякого пафоса, как само собой разумеющееся, как бы между прочим, определяют его образ, его роль в жизни и маленького героя, и спектакля. Неторопливая речь, где каждое слово имеет вес, неспешная органичность всех его движений, походки, его большие спокойные глаза, такие серьезные, когда он, например, рассказывает про бабушкину способность высиживать за пару недель не один десяток яиц. Он совсем не похож на тоже добрых, но всегда как будто немного суетливых, неуверенных и потому много и быстро говорящих городских — дедушку Луиджи Николая Михалевского и бабушку Антониетту Татьяны Филоненко.

Дедушка Оттавиано тоже скоро умрет. Но как и бабушка, которая после смерти на самом деле не умерла. Ведь была, во-первых, любима, а, во-вторых, превратилась. Так и дедушка. Который стал не только вишней, но еще по воле, видимо, бабушки (которую всегда, хоть с едва заметной улыбкой, слушался) — гусем.

Вообще к финалу здесь все немножко преобразятся: изящная красавица, беспокойная мама Марии Токаревой переедет (сначала ухаживать за дедушкой, а потом и насовсем) с Тонино в деревню и станет не такой, может быть, безукоризненно ухоженной, но зато более улыбчивой и нежной. Вечно работающий хлопотливый папа Егора Уланова, пусть и через ссору, совсем не сразу, переедет к ним, и тоже почти перестанет сходить с его лица красивая широкая улыбка. И вскоре мама родит Тонино сестренку, которая, в свою очередь, наполнит счастьем и покоем жизнь бабушки Антониетты. И будут они жить рядом с дедушкиной вишней, которая, как откроется нашему герою, не только дышит, но и тоже — улыбается.