ГОВОРЯЩИЕ МЕДВЕДИ ПРЕВЫШЕ БЫТИЯ

«Конец света, моя любовь». А. Горбунова.
Театр Ненормативной Пластики.
Режиссер Борис Павлович.

Основатель ТНП Роман Каганович пригласил для постановки в свой негосударственный театр Бориса Павловича, решив так отметить десятилетие театра. Это первый опыт приглашения другого режиссера в кагановичецентричный театр. Новый спектакль — «Конец света, моя любовь» — поставлен по одноименной книге Аллы Горбуновой, и это первое представление текста в Петербурге.

Надпись «Бар „Мотор“» светится над импровизированной сценой с диваном; в какой-то момент неизвестный персонаж вытащит большой ковер и расстелет в центре зала, между колоннами и зрителями, которые сидят на хаотично расставленных возвышениях. Мне досталась та часть, где не видно бара «Мотор», кусок этой сновидческой реальности остался недоступен для моих глаз, но не для ушей.

В спектакле много поют на стихи Аллы Горбуновой, она поэт, но пишет прозу, создавая книгу как стихотворение, она вплетает в понятное повествование куски других текстов. Хаотичность появления то одного, то другого рассказа в книге передана и спектаклем. Но создатели спектакля собирают композицию по своей логике, не соблюдая логику книги. Берут для себя ее спонтанность как основу.

Композиторы Елена Белкина и Роман Цепелев по отдельности создали звуковой ландшафт, а видеоарт Александры Магелатовой добавил этому хаосу поэтичности, наглядности, перевел наш взгляд на потолок, где деревянные балки напоминают крышу деревенского дома в финской глубинке. На наглядность работает и постоянная смена костюмов героинь — художник по костюмам Ольга Павлович собрала коллекцию женских образов, привязанных не столько ко времени или сюжету, сколько к праздничности, к желанию жить и по возможности делать вокруг красоту. В этих платьях движенческий рисунок от постоянного хореографа ТНП Максима Пахомова выглядит таким же импровизационным, как и весь спектакль.

Спектакль-пазл, спектакль-конструктор, модель для сборки, которую осуществляет большая компания, но перед нами только три актрисы — Яна Савицкая, Юлия Захаркина, Ангелина Засенцева — и где-то сбоку, за баром прячется «звуковик Валера». Актрисы разных школ и театров: Яна Савицкая и Юлия Захаркина — постоянные участницы проектов Бориса Павловича, Ангелина Засенцева с моноспектаклем «Ангелина» была занята в проекте «Лес».

Невозможно выделить первооснову, нельзя сказать «шли от текста» или «…от актерских импровизаций, от музыки, от танца». Нет. Но и сказать, что все слилось в неделимое единство, тоже нельзя. Разнородность, разбивка на эпизоды, их молниеносная сменяемость, как и частые переодевания, смена способов существования, отражают 2023 год больше, чем 90-е, о которых идет речь в книге.

В книге четыре части, из них рандомно выбраны куски автофикшена, их сменяют тексты о других персонажах, странных и пугающих. Тщательно выписанные «заготовки» будущих романов, которые так и остались кусками текстов. Горбунова — ненадежный рассказчик, в ее воспоминания и откровения все время вплетается что-то еще, кто-то еще. Для спектакля создатели выбирают кусочки, не связанные между собой, пытаясь передать не текст, но ощущение от текста.

Мы перестали бояться конца света, как и героиня Горбуновой, привыкли в нем жить, любить, даже радоваться. Вначале кажется, что в этих разрозненных кусочках-слепках чужого взросления в 90-е нет связи, нет последовательного перехода от причин к следствию, все раздроблено, все по отдельности. Спектакли о взрослении в 90-х или 2000-х («Воин» новосибирского Первого театра, «Квадрат» Плохого театра) похожи в страхах своих героев, в пережитом насилии, в потере близких при разборках братков, в афганском конфликте, в Чечне, в наркотических или пьяных смертях.

«Конец света, моя любовь» обходится как будто без трагедий и отличается желанием добавить принятие и понимание: «было и прошло» — теперь как воспоминание, теперь как сон, в котором есть любовь. Только страшноватенькая такая любовь, с агрессивными алкоголиками и просто пьяницами, а воспоминания добрые, уютные. Горбунова откровенно и без сантиментов пишет о невыносимых ситуациях, легко совмещая их с запахом летней грозы и букетами сирени.

Абсурдистское стендап-шоу в спектакле обрастает чисто русской хтонью, с темными лесами, пьяными мужиками на раздолбанных «жигулях», сумасшедшими родственниками, сквозь это просвечивает что-то стивенкинговское, мистическое, взявшееся ниоткуда и туда же исчезнувшее. Просвечивает впрямую: актрисы под плащами держат яркие фонари, на несколько секунд распахивают плащи и светят на нас. Что ж, эксгибиционисты какого-нибудь парка легко могли попасть в этот спектакль. Хотя маньяков в спектакле нет, но кажется, что они там предполагаются.

Спектакль передает сновидческую природу средствами театра не как странное и непонятное, а как то, что узнается моментально. Непосредственное, детское — и пугающее, злое, взрослое, насильственное. Нет никаких сантиментов на этой вечеринке сгоревшей юности.

«Вечеринка сгоревшей юности» — так называется шоу, участниками которого мы стали. Ангелина Засенцева предлагает каждому поделиться тем, как сгорела его юность. «Валера, сделай красиво», — обращается она к звуковику, и Валера включает бравурный рингтон, а впору рыдать. Это импровизация, на которую зрители не откликаются, и актрисе приходится «придумывать» за них. Кажется, что она сочиняет на ходу, выкручивается из неловкой ситуации. Мне как зрителю кажется, что так неумело идет этот стендап, пока я не понимаю, что неловкость эта тщательно подготовлена.

Засенцева делает «красиво» так, как умеет только она. Ощущаешь беспокойство — кого потащат сейчас к микрофону? Пока не появляются Яна Савицкая и Юлия Захаркина. Выход к микрофону и их рассказы сделаны по-актерски подробно, с пристройкой, с внутренним проживанием, психологически. Я как зритель выдыхаю — есть и без меня кому говорить о сгоревшей юности. В следующие выходы манера игры меняется — иногда только хореографические элементы становятся «рассказом», и мы не сразу собираем все кусочки пазла в одно целое, в сны одного человека.

Три актрисы, но одна героиня, они одновременно и три мертвых ведьмы, не дождавшиеся Макбета. Но дождавшиеся некой Насти. Пророча ее прошлое, ведьмы заходят на территорию будущего, где все уже случилось, и Настя воссоединилась с Настей-копией, живущей в лесу. Я же говорю — чужие сны…

Блики костюмов сплошь из блесток дополняет видео на потолке с изображением леса и голых веток, узоры из роз сменяют бегущие тени. Рассказ о насилии на берегу озера переходит в дискотеку и сумбурный разговор о голосах в голове.

Актрисы много переодеваются, много раз меняют платья, юбки, туфли, бусы. Сначала уходят за зрителей, за бар, поднимаются наверх и там скрываются, возвращаются в новых костюмах, блестящих ботах, в обтягивающих платьях с откровенным декольте. Потом уже переодеваются при нас, в чуть затемненном углу. Ближе к финалу актрисы меняют платья прямо перед нами. Нечего скрывать. Так постепенно действия, казавшиеся импровизацией, становятся спектаклем, а само представление удачно подделывается под импровизацию и не скрывает этого.

Кажется, еще чуть-чуть — и разрозненные кусочки сложатся в одну картину, но какой-то один фрагмент вечно потерян, как в пазлах. Теряется кусочек, без которого картина не обретает законченности, остается принципиально незавершенной. Логика рвется, и куски воспоминаний о будущем увязают в историях прошлого.

Постоянно присутствует ощущение, что все идет как-то само собой, по какой-то логике, которая не предполагает знаний о том, как будет развиваться действие дальше. Сложно предугадать, когда актрисы выйдут к микрофону и сладкими голосами пропоют «Говорящие медведи превыше бытия», а когда — и зачем — начнут изображать пьяного мужика, писающего на столбы. Это похоже на экспериментальное скандинавское кино, где соединяются абсурд реальности и постоянное желание праздника, где героиня в стразах и блестках вынуждена тащиться на дискотеку в ближайшую деревню по глубокому снегу в босоножках на высоком каблуке.

В финале героиня Юлии Захаркиной сетует на то, что говорящие медведи есть только в мультфильмах, и почему эту реальность, где нет говорящих медведей, мы считаем подлинной, а не ту, где они есть, а?